Елозя спиной на отбросах, мне удалось ногами выбить крышку контейнера, и она, сука капризная, скрипнула, а потом лязгнула, как затвор гаубицы. От рукотворного грома я взвился соколом ясным и, оставляя шлейф чудных запахов, продолжил бреющий полет над маловразумительной бездной. Под треск то ли автоматных очередей за спиной, то ли сухих и сучковатых веток под ногами.
И все бы обошлось, да подвел проклятый запах. Кремлевско-блевотной массы. Нет, вечером я поплескался в теплой ванне, решив, что смыл следы преступления. И утром со спокойной совестью поехал на работу. Напомню, к запахам я равнодушен, и поэтому не придал значения тому, что ехал в вагоне подземки один, не считая двух храпящих на сидениях бомжиков. И это в час пик.
Когда явился в редакцию, то парфюмерные коллеги разбежались по рабочим кабинетам, делая вид, что пришел срочный материал. Через пять минут я был вызван к Щусеву на ковер. Он был печален, человек, естественно. И в солнцезащитных очках. Что такое? Я неосторожно поинтересовался здоровьем своего коллеги по творческому цеху. Лучше бы этого не делал. Началось такое!.. Главный орал как недорезанный. Топал ногами и был похож на ансамбль песни и пляски имени А.А. Александрова. К тому же употреблял ненормативное арго, где слово "мать" выступало лишь связкой. Я не понимал такого экспрессивного поведения. В конце концов несчастный сорвал защитные очки и я увидел крупную фиолетовую печать, выражусь красиво, под веждами, которую ему поставила служба безопасности. На долгую память. О посещении культурно-просветительского мероприятия в ЦКБ.
Выяснилось: не разобравшись в ситуации, старательная служба охраны проверила господина Щусева на благонадежность. Элементарным мордобоем, решив, что тот несанкционированно проник на запретную территорию. Конечно, обидно: мечтаешь увидеть Монарха Всея Руси во всем его великолепии после оздоровительных клистиров, а заместо этого получаешь оплеушины в рыль. И за что? За благонравие и усердную службу.
- А я тут при чем? - начал было валять ваньку.
- От вас Лопухин дурно пахнет! - заорал Главный. - Как в прямом, так и переносном смысле. Вы разъ... бай, которого поискать! Пишите заявление! По собственному! Или будете отправлены с волчьим билетом!
Я задумался, чтобы ответить достойно и с культурой, блядь, речи, но тут был вызван Василий. По его виноватой и понурой наружности я понял: предан с потрохами. И лучше будет, если мой уход будет действительно доброволен, как это часто делает чиновничья бражка, пересаживаясь с одного удобного автомобиля в другой, из одного тепленького местечка - в другое. На подобное рассчитывал и я: перемахнуть перелетной пташкой в другое СМИ. Увы, надежды оказались напрасными: дурная слава бежала впереди меня, как стадо томимых жаждой гиппопотамов по выжженной саване. Все редакции для меня закрылись на санитарный, сдержанно выражаясь, день. И теперь я имею то, что имею. Повторю: комнату в коммунальной квартире, трех жен (б/у), ребенка и кота, а также желание начать новую жизнь - с понедельника.
Кстати, создается такое впечатление, что все народонаселение постоянно пытается начать новую жизнь. Например, раньше страна, где я имел счастье родиться, носила мобилизационное, стойкое, сереброносное название. Потом перед самым Новым годом, помню, вдруг выяснилось, что отселекционированное трехсотмиллионное население уже живет в другой стране; в смысле названия другой; оказывается, три бывших партийных божка, спрятавшись в заснеженной Беловежской пуще и, приняв на грудь по литру горюче-смазочного пойла, решили, что они живут в другой стране, а если они жительствуют в другой стране (что безусловная правда), то и название у этой сказочной, никелированной, разливанно-сытой, скалькулированной хоз., спец. и прочими службами должно быть иное. Какое? Чтобы соответствовало мировым стандартам? Или чтобы обозначало суть нового эксперимента над ошкуриным до ребер народом? И родилось в мучениях, за чашкой горючего чая, название из трех букв. Очевидно, огнеметного чайку было выпито до степени крайнего отвращения к жизни. Отсюда и появились эти три буквы. А вот какие именно? Убей, не помню. Единственное, что помню: букву Г. По причин лишь её, буквы Г., схожести с, буду весьма не оригинален, виселицей. Увы, все мы потенциальные висельники. Были, есть и будем.
Г. - знак обреченности, бесславия и гносеологического краха.
Впрочем, каждый гражданин, живущий в Г., имеет счастливое право выбора: жить или не жить. Проще не жить, и поэтому большинство живет, пожирая собственное, регенерированное говно, надеясь начать новую жизнь. Все с того же вечного понедельника.
Как говорится: "Если бы слабым был я - жил бы беззаботно. Жил хорошо бы я. И весело бы жил. Но сильный я. И - тяжело мне."
Эх, тяжело начинать новую жизнь, но надо. Надо, Ваня, говорю я себе и плетусь на кухню, чтобы снять с плиты светящий паровозиком чайник.
Длинный коридор нашей комуналки напоминает лабиринт, где в закоулках может потеряться неосторожный человек. На старых плесневелых стенах с протравленными хлорированной водой кишками труб, тянущихся под потолком, висят шкафы, старые одежды, велосипеды и прочая бытовая требуха. Десяток дощатых дверей - за каждой из них плющится мелкой монеткой чья-то единственная и неповторимая судьба. С соседями я знаком пока плохо. Знаю: три божьих старушки, доживающих свой век, три алкоголика, сжигающих свое здоровье, одна добросердечная проценщица Фаина Фуиновна и проститутка Софочка, зарабатывающая честным минетом на жизнь, а также две добропорядочные семьи, ожидающих лучших перемен, то есть расселения, и... девушка Саша, студентка финансово-экономического института. Симпатичная, между прочим. Мы с ней познакомились, когда я по рассеянности завладел... нет, не ею, а лишь её чайником. У Александры оказалась такая же посудина, как и у меня, похожая на "божью коровку". По утверждению моей новой знакомой, у неё прекрасные родители, но жить с ними весьма проблематично, как блуднице в монастыре. И взяв кредит у друзей в коммерческом банке "Столичная недвижимость" (название условное), моя деловая современница прикупила комнатенку, чтобы начать познавать жизнь во всем её многообразии. Каждый строит свой воздушный замок, чтобы потом опуститься на грешную землю. Расквасив при этом нос. А носик, вспомнил я, у будущего финансиста курносенький и в милых конопушках. Жаль, что я не банкир, гонял бы полоумно в спортивном "Пежо", дымил гаванской сигарой, пил французский бурбон, имея под рукой платиновую карточку "Американ-экспресс" и не имея никаких проблем при общении со славненькими губастенькими барышнями. А так - в кармане вошь на аркане, прокусанные компостером билеты на трамвай, отечественные мятые сигареты да дешевый запах одеколона "Русский лес" и неудачника.
Неудача преследует меня, точно свора одичавших псов на полуночном пустыре, затопленным лунным серебристым светом. Необходимо выяснить причину этих провалов. А что выяснять? И так все понятно. Во-первых, я утопист и представляю мир куда краше, чем он есть на самом деле, во-вторых, не злопамятен и даже добродушен, особенно, когда выпью столько, сколько требует моя душа. И тогда я люблю человечество, населяющее номенклатурное космическое тельце нашей планеты, как прихожанки Папу римского. Даже своим бывшим в употреблении женам сочувствую. За то, что когда-то сумел своим обходительным лукавством раздвинуть им их же ноги. Доверчивые дурочки, посчитавшие, что своими мокрыми, дезодорированными и тугими, как резина, капканами, они смогут прихватить меня, личность, прошу прощения, творческую. Не удалось: мальчонка вырвался из приторных глубоких ловушек. И что же? Это дает право плевать ему в душу?
Что там говорить: природа несовершенна, отдав все права на рождение женщине. И теперь многие из этих фуксий занимаются мелким шантажом. Чего стоит, к примеру, мама моей дочери - Асоль Цырлова.
- Это не твой ребенок, - заявляет всякий раз, когда я имею честь появиться перед её кофейного цвета (от гнева) глазами. - Ты, сукин сын, определись, а потом ходи!
- В чем я должен определиться, родная, - искренне не понимаю.
- Ты чужой человек нам, мне и Машке.
- Я хожу к дочери, а не к тебе, Асоль моя.
- Я не твоя! И ребенок не твой! Ты определись, а потом ходи!
- В чем же я должен определиться, родная?
Ну и так далее. По бесконечному кругу непонимания и хаоса. А порядок должен быть, без сомнений: пришел - получил - погулял - вернул - ушел. И все довольны. И дочь. И я. Только не бывшая супруга. А поскандалить по старой памяти. А выпустить пар, как чайник. Как же без этого лакомого кусочка жизни? Чтобы самоутвердиться, чтобы отомстить за безразличие к флиртующим формам, чтобы обратить на себя внимание. Как можно с такой бабой жить? Лучше приходить раз в неделю. К дочери. Которая не выбирала ни папу, ни маму. И проблемы, коих не должны касаться этот маленький, неопределенный, прекрасный мир. И поэтому я всегда стараюсь отстраниться от подобных бесед на тему любви, семьи и проч. Я превращаюсь в задумчивого марабу и делаю вид, что в болоте все в порядке. Кваканье лягушек - музыка для голодного (в смысле, пищи) марабу.
Когда мы с Марией вырываемся на тактический простор улиц, скверов и площадей, то вовсю гуляем, соря казначейскими билетами. Сто жвачек, сто порций мороженого, сто книжек, сто разноцветных шариков, сто билетов в зоопарк... Однажды, помню, мы пошли в зоопарк. Дело было летом. Несчастные наши меньшие братья в тесных клетках, вольерах, загонах с многозначительным безразличием поглядывали на мир людей через решетки, сетки и барьеры. Печальное это было зрелище: измаянные львы, беспокойные и голодные тигры, грязные, пыльные слоны, флегматичные верблюды, третьесортные обезьяны, псевдогордые орлы с подрезанными крыльями... Разумеется, детишек не интересовали сложные коллизии, связанные с арестованным зверьем. Наоборот они радовались экзотической животине: Присядем перед дальней дорогой на распускающейся ветви. Глянь, в воде прозрачной скачут живые рыбы, Под расцветающим деревом скачут живые дети. Еще зеленых юных листьев не свернула в черные трубки соседняя фабрика асфальта. Мир такой прекрасный, присядем на короткое мгновенье, На цветущей ветки, перед дальним отлетом.
Потом мы с дочерью нашли укромную лавочку под старыми деревьями и сели на нее, как две пташки. Отдыхали и беседовали на довольно-таки непростую тему. Мы говорили о душе.
- Папа? - спросила Мария. - А что такое душа?
- Душа - это любовь. Ко всему миру. Ко всему-всему.
- А где она прячется?
- Здесь, - похлопал себя по груди. - В грудной клетке.
- В клетке? Как эти звери, - кивнула в сторону зоошума.
- Да, - задумался я. - Получается так: душа живет в клетке. Как львы, тигры, обезьяны.
- А какая душа у них?
- У кого? - не понял.
- Ну, у обезьяны или слона?
- У слона? - Я понял, что есть вопросы, на которые трудно дать обстоятельный ответ. - У слона... такой огромный, серый, добрый шар.
- А у обезьяны?
- У нее, наверно, как мячик, быстрый и разноцветный.
- А у меня какая душа? - выразительно двигал подбородком - жевала лакомый резиновый кусочек счастья.
- Я даже могу увидеть твою душу, - сказал я. - Надуй-ка шарик?
Моя дочь исполнила просьбу: белый и недолговечный шарик вспух на её губах... лопнул.
- Вот видишь: появилась и спряталась обратно. И будет в тебе жить и жить. Чтобы ты всех любила. И маму, и папу, и солнце, и деревья, и дождь, и своих подруг, и слонов.
- И мороженое?
- И мороженое. Все-все.
- И сколько она будет жить?
Я беспокойно заелозил на рейках: ребенок был слишком любопытен.
- Сто лет, - ответил решительно.
- Ууу, как интересно, - и радостно захлопала в ладоши.
У меня же возникли некоторые подозрения: какой-то странный разговор у нас случился? Ребенок умненький, однако не до такой степени, чтобы интересоваться вечными темами нашего бытия? И поэтому осторожно спросил:
- Должно быть, мама о душе говорила?
- Ага, - беспечно ответила, заинтересовавшись букашками в траве.
- И что же она говорила, ёханы-палы? - педагог из меня никакой, каюсь.
- Говорила, - вспоминала дочь, - что ты, папа, душу в бутылку положил.
- Она тебе говорила?
- По телефону... тете Аяй и Аурочке... А мурашки меня видят? Я для них, как слонище, да?
Я заскрипел зубами от бессилия и злости. Все-таки Творец наказал мужчину, обременив его на вечную жизнь с этим плоскостопным женским племенем. Бедные наши дети. Мы строим для них клетки из нашего нетерпения, непонимания и ненависти. А потом удивляемся, почему они не такие, как мы хотели их видеть. Я, несомненно, хочу видеть свою Марию счастливой и поэтому говорю:
- Родненькая, я тебя прошу: больше никогда не слушай чужих телефонных разговоров.
- Что? - спросила дочь, подняв юное и просветленное лицо к летнему небу с плывущими по нему празднично-призрачными душами.
И тогда я подумал: надо делать все, чтобы она не превратилась в рядовую мегеру, преследующей лишь свои мелкособственнические интересы. Необходимо спасть юные души. Если нам не удалось спасти свои. Но как это сделать? Коль ребенок постоянно находится в неприятельском кольце имени Асоль-Ая-Аура. Только залп денежной массы способен пробить вражеский бруствер. Такова правда жизни. И от ней никуда. Возникает вопрос: где взять то, что заставляет женщин поступаться принципами и быть ласковыми, как январский оледенелый ветерок.
Работать и работать, слышу справедливые голоса законопослушных граждан, не потерявших веру в государственную власть, как столп общности нашего неоднородного общества. Что на это ответить? Нынче такое диковинное времечко, что честным трудом зарабатывают только проститутки. И обыкновенные шлюшки, как моя соседка София, по прозвищу "Сахарные губки", и политические бляди, имена которых у всей публики на слуху. Про ожиревших чинодралов, давящихся у корытца, где плещутся хлебные помои из нефти, газа, золота, алмазов, леса и прочих природных богатств родины, лучше умолчать, чтобы лишний раз не будировать кроткий от голода народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61