Долго останутся отметины крови и мочи на Камне, знаменуя наше единение с его мощью.
Потом я взял кусок сырой кабанины, положил его перед Столпом и взмолился к тому, кто властвует надо всеми вепрями и медведями, лисами и хорьками, совами и орлами, о Восстановлении Острова Могущества, Атбрет Притайн, чтобы темная твердыня пала пред благородными воинами Кимри, искусными в копейном мастерстве:
О, Владыка Пляски Звезд,
Сокруши их в пыль и прах!
Пусть на камке, как печать,
Имя врезано мое
Будет прочно, на века,
До скончания времен!
Так и вышло, что этот Камень носит мое имя, Мэн Мер-дин. И стоит он там и поныне, о король, как знак на болотистой равнине между полноводной Темис и подвластной ей усеянной островами Эхаук, обителью королевских скользящих лебедей. И может свершиться так, что в грядущие года повалят его ветер, или дождь, или злобные отродья лживых людей Ллоэгра, и снова вернется он на некоторое время в холодную землю, откуда я его выворотил. Но явится наследник крови моей и духа моего, чтобы поднять его, чтобы знали люди, что плащ покровительства Мирддина все еще укрывает Остров, носящий мое имя, Клас Мердин.
Это будет мрачное время, когда снова обрушится на Остров Напасть, когда жалкие по сравнению с великанами прежних дней людишки будут владеть им и когда рассеянные остатки бриттов будут искать убежища в его холмах и лесах. И будут всем сердцем ждать они возвращения Артура как освобождения от страданий.
Я должен вернуться к моему рассказу, хотя это и тяжко для меня, того, кто много лет ездил на бледно-золотистом коне, быстром, как чайка, ночующая на сотне островов и живущая в сотнях крепостей. Тяжко мне оставаться воспоминаниями лишь в одном из мест, где задержался я на своем пути. Близилось время, когда я должен был пересечь мрачный рубеж, что лежит между упорядоченным и бесформенным, между возделанной землей и пустошью, предел, за которым нет святости и где вечная буря. Как вождь, покидающий веселое пиршество, чтобы пересечь реку в полной ветра темноте за пределами двора, я пройду от известного в неизвестность, от того, что знакомо и защищено, замкнуто и упорядочено, к тому, что разрушено, осквернено и покинуто.
Это мне — кричать в отчаянье над Бездной Аннона, мне, разорвавшему кар, человеку без рода, без наследства, без места среди родичей, которого гонят под звуки рогов лающие псы к морю, чтобы отдать на волю волн, покуда не скроется он от взоров людских, проплыв трижды двадцать часов.
Теперь я вернулся к освежеванной туше кабана, бесформенной груде кровавого мяса у подножья Древа. Отрезав кусок, я некоторое время жевал его. Затем, вернувшись к Столпу, я положил этот кусок к подножью Камня. Преклонив колена на сырой траве, я повернул руки ладонями вверх, шепча вправо молитву Тебе с Твоей Верной Рукой, мой сверкающий страдалец, взиравший на меня во время долгих моих скитаний в глуби океана. Искусный игрок в гвиддвилл, хранитель королевской власти и защитник племен, помоги мне ныне, в час, когда стремлюсь я выполнить Твою волю в мире людей, в то время, как Верная Твоя Рука поддерживает его среди бесчисленных звезд!
А в сторону левой руки прошептал я мольбу Рогатому, тому, кто сидит, скрестив ноги, на горе вместе со своим оленем и тупомордой змеей.
— О, Маленькая Свинка, — простонал я, — мир предо мной в смятении Слышу я пронзительные вопли чаек на ветру! Призрак издалека поведал мне странное о королях гвидделов, бриттов и ривайнир, которые замышляют учинить раздор и хаос по всему Острову Могущества! О, Маленькая Свинка с острыми когтями у темного пруда в пустынных землях, если не заслужил я твоей милости, то падет это зло на меня и воистину жалким будет мой конец!
Затем взмолился я, чтобы снизошел на меня сон, и улегся на сырой торф Я положил ладони на щеки и закрыл глаза, а серый боевой пес, эллилл Мэлгона, стоял надо мной, охраняя меня. И сквозь пальцы мои, опирающиеся на бастион моего лба, стали проникать образы времени еще неведомого. Когда прошло девять, восемнадцать и двадцать семь ночей, открылись мне рассеянные обрывки того, что лежит за порогом, воротным столбом которого была моя плита.
Сначала увидел я Артура, и Гвина, и Гуитира у входа в пещеру Угольно-Черной Ведьмы, дочери Снежно-Белой Ведьмы в Пени Нант Говуд, которая есть холодная пасть Ифферна на Севере Хигвидд и Какамури уже вошли туда, чтобы сразиться с Ведьмой, но не вернулись Теперь пришел мой черед последовать за ними и в головокружительном танце пройти по ее лабиринтам.
Затем Столп надо мной застонал в звездной ночи и заговорил. Ведь мысли, которые вложил мне в голову той ночью дух, вплелись в составляющие Камня и там и остались. Потому люди и приходят советоваться с Камнем, не смея миновать его, не спешившись. И если кто-нибудь сдвинет мой Камень или построит дом рядом с ним, то наложу я проклятье на него, чтобы червь без конца пожирал его внутренности, чтобы пожирали его неутолимые желания, как жажда иссохшего от жары путника в пустыне, и чтобы его место среди поколений его родичей было пусто, словно его и не было на свете никогда. Да будет неверна ему жена, пусть будет она глупой и болтливой, чтобы дети их не имели ни ума, ни вида, ни цели, чтобы несли они чушь, глядя на собственное отражение в грязной луже. И худшим из моих проклятий будет то, что тот, кто пострадает от него, не будет знать, что это проклятье.
Я проснулся на рассвете, промерзнув до костей, но готовый к встрече с тем, что может преследовать меня на предназначенном мне пути. Бледный свет мерцал над чередой холмов на юге и освещал на ветке тиса над моей головой трех черных воронов. Они испустили три хриплых крика, леденящих кровь и зловещих, таких, что и мертвого могли бы поднять, а у того, кто их слышал, волосы стали бы дыбом.
Но когда моя решимость пошатнулась, я увидел то, что успокоило мою смятенную душу и наполнило меня теплом и силой. На юго-западе рассветного неба засияла моя Утренняя Звезда, еще более ослепительная, чем прежде. Ее ясный луч прорвался сквозь океаны и реки пустоты и осиял меня, даруя мне ауэн понимания и утешения, даруя мне отвагу, которой мне так отчаянно не хватало. О, моя Гвенддидд, не во сне ли узрел я тебя украдкой, сквозь трещину в стволе кровоточащего Древа, белую, теплую, гибкую, и любовь горела в твоих милых карих глазах, и на твоих щеках от смеха были ямочки? Ты ли окутала нас обоих бархатным плащом и замкнула кольцом своих мягких рук? И слова утешения и любви, что и поныне шепотом звучат в моих ушах, были твоими, и они станут крыльями мне в моем опасном странствии!
Горделиво выпрямившись и завернувшись в щетинистую шкуру вепря, я увидел, на что показывала мне прекрасной своей рукой Гвенддидд. Вдалеке, на правом склоне далекого холма, закрывавшего мне дорогу, уловил я слабый свет, который казался земным светом моей Утренней Звезды. Сияние это было слабым, как багровые отблески костра на вершине холма в Калан Май, что пляшут на зеркале спокойного озера, но неизменным, как свет светлячка в папоротнике или последнего уголька в королевском очаге на рассвете.
Встало солнце во всей своей славе, и моя улыбчивая Гвенддидд исчезла с глаз. Пламя на холме погасло, и на месте его я увидел столб дыма, который тянулся к небесам и связывал низкие облака с землей. Там лежала моя судьба, и пора мне было устремиться туда, как копье из руки всадника в битве. Мой взгляд пробегал это расстояние быстрее, чем моя мысль, но между мной и моей целью лежало много тяжких миль пути по топким заливным лугам и извилистым рекам.
У Руфина я научился худо-бедно оценивать расстояние, и мне показалось, что моя цель лежит в каких-то десяти милях к юго-западу. Это было не так уж и далеко, до ночи я бы дошел, будь здесь мощеная дорога или тропа по хребту. К несчастью, между мной и моей целью тянулась река Эхаук. Хотя была она чуть шире большого ручья, она бестолково извивалась по равнине, заливая окрестные поля так, что на них образовывались огромные лужи стоячей воды, болотистые и опасные из-за скрытых запруд или рытвин. Поваленные зимними ветрами или бобрами деревья поворачивали реку то туда, то сюда. С небольшого возвышения легко было бы выбрать самый верный из различных путей — лишь для того, чтобы после каждого трудного шага возвращаться и начинать заново.
И все равно это было спокойное и красивое место, думал я, останавливаясь перевести дыхание после того, как с трудом выбирался из затянутого илом бочажка, или вновь рассматривая непроходимые заросли кустарника и ежевики. Шмели и журчалки гудели над желтыми ирисами, золотом окаймлявшими берега, бронзовые листоеды бегали по плавучим листьям кувшинок, стрекозы и ласточки носились и ныряли в чистом воздухе на краю бегущей воды. Головастики молчаливо и жадно толклись у берега, где я сидел, найдя себе временный приют под висячими ветвями ивы, а над всей затопленной равниной летел печальный зов кроншнепа.
Неподвижно застыв в тени дерева, я смотрел, как ветерок шевелит листья тополей и нижняя сторона их листьев поблескивает на фоне серой занавеси ползущего по небу облака. Солнце близилось к зениту, и племена пчел полетели на добычу, выискивая в золотых кубках на сочных зеленых ножках сладкую пыльцу.
Что-то суетливо зашуршало рядом с моей рощицей, и я увидел, как из травянистых зарослей вылезла мамаша-землеройка, а за ней следовало ее мелкое потомство, слепо цепляясь за ее хвост. Пока она настороженно озиралась по сторонам, а ее детеныши тихонько пищали от страха, что их оставят на дороге, я размышлял о войске Мэлгона Высокого, которое сейчас уже должно было идти вперед по дороге вон там, на западе. Воины, как детеныши землеройки, теснились вокруг своего короля, который был для них столпом защиты.
За жужжаньем насекомых и ликующим хором птиц слышался неустанный шум ручьев, шепот струй, движение, которое резко напомнило мне о том, что не время для раздумий или проволочек. Внезапно над рекой пролетел ветер, посыпались, трепеща на ветру, перья — быстрая ласточка попалась в когти соколу, внезапно и беззвучно упавшему на нее с небес, быстро и страшно, как удар молнии из длани Мабона маб Меллта.
Возбужденный неожиданной схваткой и немного отдохнувший, я снова пустился в путь. Много, слишком много зависело от исхода моего похода, в котором я был одинок Повсюду в воздухе висела опасность, которую слишком поздно обнаружила растерзанная ласточка. Двигаясь бегом вдоль глубокого рва и выискивая, где бы через него переправиться, я услышал неподалеку неприятный шум, который, как я догадался, не предвещал мне ничего хорошего. Всего в двух полях отсюда проревел рог, раздался яростный собачий лай. Послышались неясные голоса, они все близились, пока не поднялись до возбужденного вопля. Я понял — они неслись по следу добычи, а какая тут еще могла быть добыча, как не я?
Действительно, это за мной неслась охота. В следующее мгновение я увидел, как в заросли просунулась голова огромного мастиффа, и бросился прочь. Не глядя ни на расстояние, ни на опасность, я прыгнул в сторону, на другой берег. Потерял равновесие, упал, тяжело перекатившись на бок. Мне казалось, будто я двигаюсь как в воде или во сне, так вялы были мои движения. Шатаясь, я поднялся на ноги и увидел собаку. За ней бежала еще одна и еще, прокладывая путь и плавно приближаясь ко мне через травянистые заросли громадными, длинными низкими прыжками.
Я рванулся через поросшие тростником кочки, проламываясь сквозь колючий кустарник, не обращая внимания на типы ежевики, терзавшие мои окровавленные бока, понесся по длинной тропинке, внезапно открывшейся передо мной в траве, бежал, думая лишь о том, как спастись от острых как ножи клыков, что с каждым мгновением становились все ближе. Тропинка внезапно вильнула, и я, завернув за поворот, чуть не поскользнулся, когда тонкий слой дерна поехал по скользкой грязи под ним. Восстановив равновесие, я очертя голову прыгнул вперед — и неуклюже полетел в реку, которая в этом месте омывала небольшой островок.
Переворачиваясь в воде, тщетно пытаясь поначалу прийти в себя и снова выбраться на берег, я уже не мог сказать, чего я боялся больше — утонуть или попасть в лапы преследователей. Страх охватил и поглотил меня, и, к стыду своему, должен я сказать, что все — Мэлгон Высокий, судьба Острова Могущества, даже ты, моя Гвенддидд, Звезда моя Утренняя и Вечерняя, — все улетучилось из моей головы, когда меня стремительно понесла река, то подбрасывая, то утягивая вниз.
Меня унесло этак на семь копейных бросков или больше, прежде чем я нашел укромное местечко. Поток ослабел там, где путь ему преградило поросшее тростником стоячее болото. Кроме тех мест, где оно лежало на поверхности смоляно-черными лужами, болото было незаметно. Вода просачивалась сквозь топь, ища в лежащей там неизвестности выхода наружу. Цапля сердито и неуклюже взлетела передо мной, когда я ломился сквозь трясину к единственному видимому убежищу. На низком зеленом холмике, встававшем из-за густых зарослей камыша, росли березы, и в эти заросли я пробирался до тех пор, пока мог.
Там я залег в высоких камышах, глотая воздух и дыша, как кузнечный мех, сердце мое билось громко, как молот по наковальне. Но по крайней мере сейчас я был в безопасности — хоть на какое-то время. Собравшись с мыслями, я понял, что понятия не имею, куда меня занесло мое бегство. Может, я повернул назад по своим следам, заблудился, и мне не хватит времени добраться до холмов до заката. Мне не слишком улыбалось провести ночь на болоте, да и времени, чтобы выполнить предназначенное, оставалось в обрез. И все же я не стал бы роптать, если бы мне удалось спастись от жестокой погони — и, похоже, удалось.
Но, о моя Гвенддидд, как часто и нежно утешала ты меня, когда это страшное мгновение снова вставало в моей памяти! Я лежал, завязнув в тростниках, в ушах отдавалось биение сердца и громкое дыхание ветра, и слышал я лишь треск, крики да лай собак повсюду вокруг меня! Резкие вопли неслись отовсюду, и мне в моем жалком потаенном укрытии казалось, что это корявый язык дикарей или речь расы более старшей, чем бритты, и все еще живущей в краях вроде этого, по которому я хотел пройти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106