Ветер утих, и я почувствовал теплый острый запах. В тени скалы прямо передо мной сидел рыжий лис, словно пес у очага своего хозяина. Какое-то мгновение он сидел настороженно-спокойно, глядя куда-то на склон. Затем он беззвучно встал и, повернувшись, скользнул во Врата Аннона, вниз, под землю. Эта непереносимая до головокружения вонь, что так ударила мне в нос, шла, как я понимаю, из его усыпанного костями логова, где его лисица вскармливала лисенят. Может, они лежали прямо у меня под ногами, высасывая теплое молоко из ее сосцов.
Между мной и ушедшим трибуном лежал целый мир, о котором мы и не вспоминали, когда разговаривали о Городе и о том, как его закон распространяется по лику земли. И все же мы лишь на миг остановились на вершине Динллеу в нашем случайном странствии, как тени облаков, что ползут по склону холма, закрывая серебряный свет луны. Мы приходим и уходим по своей воле, но после того, как мы уходим, примятый вереск поднимается снова, словно бы нас тут и не было. Холм принадлежит этому рыжему лису, что вползает в чрево холма так же легко, как бурав входит в землю, пока ветер срывает наши слова с губ и коверкает, словно речь чужака.
В тот миг я и не думал о великих трудах моего друга трибуна, уток и основа пройденных дорог которого удержат мир не лучше, чем сеть для ловли лососей — кита, который, потыкавшись среди веревок, на миг затихает, прежде чем вырваться на свободу. Я понимал и то, что я, Мирддин маб Морврин, тоже горячо желал утвердить порядок в этой земле и защитить этот Остров, носящий мое имя, через пророчества, заклинания и руны. Но тщетны и непрочны наши воображение, законы, воинства и договоры, тщетны и непрочны они, когда нет клятв, что связывают солнце и луну, воду и воздух, день и ночь, море и сушу. Неподвижный, холодный, я врос в землю. Меня втянуло в холм силой столь же могучей, как та вода, что наполнила ножны Ослы Киллеллваура. Хотя стояла середина ночи, я слышал вокруг восхитительное пенье птичьих стай. То были Птицы Рианнон, что пробуждают мертвых и погружают в сон живых.
Я клином вошел в чрево холма, тело мое неподвижно застыло и оцепенело. Передо мной, на погребальном холме, сидел, скрестив ноги, огромный пастух, одетый в шкуры, а рядом с ним лежал лохматый мастифф, громаднее жеребца-девятилетки. Дыханье его было таково, что могло бы подпалить сухие деревья и клочья пожелтевшей травы на открывающейся внизу равнине Поуиса. В руке этот громадный смуглый пастух держал железную палицу, которую и два человека с трудом подняли бы.
Я спросил его, какую власть имеет он над тварями, что собрались на склоне холма, — теперь я слышал их шуршанье, ворчанье и писк повсюду в папоротниках, за валунами, среди качающихся ветвей берез, бука и тиса.
— Я покажу тебе, человечек, — ответил он голосом, прокатившимся грохотом Колеса Тарана в грозовых облаках над снежными пиками Эрири. И, подняв свою палицу, он ударил большого оленя так, что тот взревел, как в пору гона. И на рев оленя собрались вокруг бесчисленные стада тварей, что жили под холмом, в его глубине, на его поверхности, среди ветра, что раскачивает на его вершине папоротники и деревья. И показалось мне, что было их словно звезд на небе, так что им трудно было найти себе место на склоне холма.
Я увидел пятнистого оленя с высокими рогами, горную косулю, огромных неповоротливых медведей, что неуклюже шли на задних лапах, словно сыны человеческие, покрытых щетиной вепрей со сверкающими клыками, диких волков с налитыми кровью глазами и кровожадными челюстями, бобров, выдр и гибких куниц в гладких шубках, барсуков, что на деле были заколдованными мужчинами и женщинами, и прочих тварей без счета. И показалось мне, что четвероногих было по сто тварей каждого рода. Здесь же скользили блестящие змеи, каждая в горьком раскаянии ползла на брюхе, ядовитая и гибкая.
Но хотя толпа зверей, собравшихся передо мной на Динллеу Гуригон, и была несметной, она была ничто по сравнению с той, что тучей ползла из-под земли, из-под камней, из-под папоротников, копыт и лап. Покуда не будут сочтены звезды на небе, и песчинки в море, и снежинки зимой, и росинки на утреннем лугу, и градины в бурю, и травинки под копытами коней, несущихся вокруг холма Ллеу в Калан Май, и белогривые дочери Гвенхудви во время бури — пока все это не будет сочтено, нельзя будет назвать число насекомых, что покрывали бурые склоны и вершину холма шевелящейся пестрой шубой. Были там панцирные жуки-рогачи, что грызут бока спящих людей, гудящие рои пчел в золотых одеяниях — каждый легион под началом своей царицы, и было их больше, чем племен богини Дон. Были там густонаселенные города муравьев (тех, что принесли девять мер льняного семени Испададдену Пенкауру), чьи улицы, и врата, и многопалатные, дворцы превосходят даже те, что есть у императора мира в Ривайне и Каэр Кустеннине.
Когда все эти создания собрались — змеи, и драконы, и всякого вида звери, что ползают, или ходят, или летают, Черный Пастух окинул их взглядом и велел им вернуться и продолжать искать пищу. Все они — змеи, и драконы, и всякого вида звери — склонили головы в знак признания власти над ними Черного Пастуха. Они вошли в его дом, и принесли ему дань, и дали заложников, чтобы был он главой их семьи и они все до одного были ему родней Один я стоял прямо и не склонял головы, поскольку я был не их крови, и ножницы и гребень Черного Пастуха не касались моих волос. Этому еще придет время.
Черный Пастух заговорил со мной голосом, который зазвучал среди папоротников на холме и среди воинства зверей, что склонились пред ним, так, что мне показалось, будто бы он звучит отовсюду, как летний ветерок, что колышет листья в лесу, неведомо с какой стороны прилетая.
— Теперь ты видишь, человечек, — спросил он, — какова моя власть надо всеми этими тварями?
Я дрожащим голосом признал, что власть его велика, и тихо спросил, что мне делать и куда идти.
Черный Пастух сердито и грубо ответил мне:
— Ты должен идти тропинкой, что поднимается к началу этой лощины, затем взойти на лесистую вершину, пока не достигнешь вершины холма. Там ты найдешь открытое место вроде большой долины, посреди которой стоит высокое Дерево, ветви которого зеленее самых зеленых сосен. Рядом с Деревом в камне будет расщелина, которая всегда полна воды. Из этой расщелины всегда пьют Птицы Рианнон. Это Чаша Ворона. У Чаши ты увидишь серебряную чашу, прикованную к камню серебряной цепью. Зачерпни из Чаши воды и плесни на камень. Ты услышишь такой могучий раскат грома, что тебе померещится, будто земля и небо трепещут от гнева. А что последует за громом — увидишь сам.
С этими словами Черный Пастух удалился, а за ним и все звериное воинство, кроме одного зверя. И снова я был один на склоне холма, и единственным моим товарищем был дикий козел, из тех, что пасутся на Динллеу. Когда я высвободился из скалы и земли и пошел было вперед, чтобы начать подъем, он двинулся впереди меня, словно указывая путь. Тропа была каменистой и крутой, но, к счастью, животное временами останавливалось, чтобы поесть травы у обочины. Я устал, шаги мои были болезненно-медленны.
Несмотря на трудный подъем, мой спутник оказался хорошим проводником. Мы быстро дошли до начала вершины, окруженной могучими земляными валами, сооруженными в давно минувшие времена людьми или богами. Вскарабкавшись на них вслед за моим уверенно шедшим проводником, я увидел, что прямо передо мной лежит открытое пространство вроде горной долины, которое описал мне владыка зверей. Я понял, что это предел Ллеу, клас Ллеу, где король и его друиды в этот день разыгрывали действо. Посреди долины стояло Дерево, ветви которого были зеленее самых зеленых сосен.
В ночном небе над нами светился бледный рогатый месяц, а над ним сводом нависало усыпанное яркими огоньками темное небо. Воздух был необычайно чист, поскольку сильный северный ветер прогнал облака прочь, разогнав своим иссушающим дыханием туман, что висел вокруг вершины.
Я приблизился к Дереву, а козел ступал передо мной, как и прежде Вскоре я подошел к углублению в камне, которое Черный Пастух называл Чашей Ворона. Оно было полно воды, чья поверхность, словно черное стекло, в точности отражала круглый купол небес с его звездами и месяцем. Тут же были серебряная цепь и чаша. Я взял ее, зачерпнул из расщелины и плеснул на поверхность воды. Сразу же изображение ночного неба пошло рябью и исчезло. На холме загрохотало, все закачалось, ударил страшный раскат грома. Когда его эхо затихло, небеса словно раскрылись над моей склоненной головой, и град ливнем обрушился на предел с такой силой, что я удивляюсь, как вообще остался в живых. С головы до ног несчастное мое тело было избито так, словно по нему без конца стреляли из пращей. Я упал лицом вниз в лужу, весь в синяках. Каждая частичка тела моего болела. Я лежал так, пока град вдруг не кончился так же внезапно, как и начался.
От Древа я услышал пенье птиц — напева прекраснее я никогда прежде не слыхивал. Но когда я поднялся, я увидел, что град сбил с Древа все, листья до единого. Козел деловито обгладывал кору у его подножья. Мне вдруг пришел на ум козел, на которого сел верхом Ллеу, чтобы подняться на смертоносное Древо, когда его прекрасный бок был пронзен роковым копьем. Кровь из раны его сочилась до тех пор, пока он не превратился в гниющую кожу и кости, но кровь напитала корни Древа, и оно выросло еще выше, прекраснее и зеленее.
Далеко-далеко надо мной на чудесной тверди небес, созданных искусством Гофаннона маб Дон, мерцали воздушные дворцы божественных родителей Ллеу — чародея Гвидиона и серебряной Арианрод. Врата их в тот миг были открыты, и на одно мгновение весь мир залил чудесный свет, чьи тепло и яркость были не из мира сего.
Вокруг меня снова сомкнулась ночь, но тепло это осталось в моем теле. Я сорвал одежды и лежал нагой, истекая потом, рядом с каменным столбом, что стоял подле Древа. С трудом положив себе на живот большой камень, так что я лежал между камнем и камнем, окруженный камнями, я начал жевать кусок свинины из королевского котла, что принес с собой из пиршественного зала.
Зажатый между камнями — тем, что лежал на мне, и голой скалой подо мной, покрытый потом, что все сочился из моего измученного тела, я ощутил, как мое мужество уходит из меня вместе с потом в холм. Изо всех тварей, чьи обиталища находятся на холме Динллеу Гуригон, я один имел способность потеть, и мой пот уходил в трещину в камне подо мной. Его струйки проникали мимо нор барсуков, где они резвились со своими детенышами в своих пятивратных крепостях, и дальше, ниже, за стены мира лис, что у Врат Аннона. Рыжий разоритель, его жена-лисица и их воровской выводок занимались кровавой плотью и костями, и потому они не заметили, как я просочился за их логовом в темные Чертоги Аннона. Я прошел из мира живых в мир мертвых, и покуда я крался его бесконечными галереями, я мельком видел во мраке тварей более странных и страшных, чем любая, что вызывают в воображении пророчества гадателей. Из тьмы выглядывали драконы, Адданк, крылатые змеи и прочие чудовищные твари, слишком огромные и страшные, чтобы описывать их. Все они были ребристые, чешуйчатые, одетые холодным камнем. На их гигантских телах плясали тени, когти их изгибались словно серпы, зубы их, острые как кинжалы, казалось, злобно угрожали мне во время моего тайного спуска Но все они были холодны, мертвы и обращены в камень чарами столь же могучими, как те, которыми Угольно-Черная Ведьма, дочь Снежно-Белой Волшебницы из Пени Нант Говуд, сковала каменные фигуры что стоят в ее сырой пещере у границ Ифферна.
Недаром та бездна, в которой я брел на ощупь, зовется Аннон, бездонная. В ее пустых склепах находится королевство, столь же огромное, как и то, что лежит наверху под сводом светлого неба. Но не найдешь ты там ни радостных пиров у пылающего очага, ни освещенного порога, где с приветом встретят одетого в пурпур странника, ни разговорчивых людей, весело проводящих время за кружкой зля, ни влюбленных, пришедших на свидание под желтым ракитником. Там по бесконечным коридорам и идущим вниз лестницам летучими мышами летают тени мертвых, а лестницы эти завершаются провалами столь широкими, что в бездне их целый мир, покинутый и безжизненный, как руины королевской крепости, где ныне живет одно воронье и род короля ее давно забыт бардами.
Так шел я проходами и залами времени, которых без числа в огромных Чертогах Аннона. Иногда я двигался в непроглядной тьме, черной, как вороново крыло, пересекал чертоги, укрытые беззвездным небом. Временами я видел вдалеке подземелья, где в пламени горнов по маленьким наковальням звенели молоты эльфов, видел чертоги пламенные, плавящиеся, полные демонов — они вопили и сыпали проклятьями. Видел я каменные выступы, с которых вода капала в непроглядно черные озера, проливные дожди, что в темноте проходят над бесконечными торфяными болотами, жилы золота, заключенные в камне, сверкающие во мраке, как королевские фибулы. Видел я драгоценные сокровища и целебные камни, громадные кости чудовищ, слышал далекие голоса, бормочущие что-то на языках, что звучали на земле задолго до чистой бриттской речи, возникшей из Головы Брана. Я прошел прямо у вонючего логова Ката Палуга и рощи каменных деревьев, где живет Ведьма из Каэр Лойв со своими Девятью Дочерьми. Их горящие глаза с ненавистью смотрели на меня из мрака, пока я спешил пройти мимо.
То, что я видел, было по большей части смертоносным, мерзким, отвратительным. Но видел я и золотые, блистающие образы. Я видел крепость, где под охраной лежали Тринадцать Сокровищ Острова Придайн, но войти в нее я не мог. Я открывал железный сундук с девятью замками, где были Письмена Придайна, в которых записаны все тайны и святые дела Острова Придайн, книги заклятий Гвидиона и Мата, Книга Законов Дивнаола Моэлмуда, записи, в которых была вся мудрость земли и неба — знания о движении звезд, о величине вселенной и земли, об устройстве вещей, силе и власти бессмертных богов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106