Я слышал, как впереди Рин маб Мэлгон рассказывал принцу Эльфину о великой охоте на волка, которую устроили придворные его отца в горах Эрири. Как я видел, Эльфин слушал с жадным вниманием, и, когда его товарищ окончил рассказ, он воскликнул, что тоже будет рыскать этой осенью по лесам Гвинедда бок о бок с Рином, и поклялся, что схватит волка прямо за загривок и убьет его без копья или дротика. Но пока им предстояла охота более страшная, чем на волка или кабана, — набег на язычников ивисов, в котором будут они дробить черепа, вдовить женщин и угонять скот! Рин горячо кивнул и заговорил о королях, которые будут участвовать в походе его отца.
Но Эльфин был пьян сладостной свежестью весны, веселым щебетом птиц и раскрывающимися зелеными листьями, топотом своего боевого коня, и, к удовольствию тех, кто ехал достаточно близко, чтобы слышать, он запел во весь голос:
Диногад, о Диногад!
Теплый плащ твой полосат,
Он из шкурок горностая —
Так рабыни напевают.
Он копье свое берет —
На охоту он идет.
Добрых псов с собою кличет —
«Гифф и Гафф, хватай добычу!»
Бьет он рыбу на реке,
Куропатку в тростнике,
Бьет оленя на горах,
Злого вепря бьет в лесах
Как поднимет он копье —
Так беги скорей, зверье!
Папа вышел на охоту —
Прячься в чаще и болотах!
Рин маб Мэлгон и люди Эльфинова госгордда разразились смехом, проревев хором последние три строфы, и песня волной прокатилась по рядам ярко разодетых всадников:
Так беги скорей, зверье!
Папа вышел на охоту —
Прячься в чаще и болотах!
Только мы с моим товарищем задумчиво молчали. Талиесин искоса поглядывал на меня, наблюдая, как суровый край, что лежал вокруг нас, одновременно и влечет меня, и пугает. Затем заговорил он спокойно и рассудительно, так, чтобы слышно было только мне одному. Он глядел на широкую дорогу, по которой ехали разодетые в шелка всадники Регеда и Гвинедда, что вела от врат к вратам через двадцать девять городов Острова Придайн:
— Если это написано мне на роду, то пусть то, что я вижу, даст урожай хлеба и надой молока! Но если такого не предназначено мне, то пусть то, что я вижу, станет волками и оленями, и горами, и юношами шайки изгоев!
Я хорошо понял то, что он хотел сказать. Над лесной рекой рядом с нами, что упрямо рвалась вперед, как наши принцы, что ехали по мощеной дороге, стеной стоял туман. Туман этот был наваждением Гвина маб Нудда, а за ним лежала страна нетронутых лесов и вод, болот и гор, трясин и рек, что лежали по Острову Придайн повсюду еще до того, как его заселили люди народа бриттов. Это страна без границ, без стен, это открытое королевство, где след человека — лишь каменные могильные плиты, омываемые дождями и укрытые кустарником. Люди попадают в этот край, когда в ночи находит на них обманчивое чувство и они идут, подчиняясь ему, как звери или птицы, рыбы или змеи.
Это жуткое царство мрака и погибели, королевство рогатого Кернуна и его волчьей своры, его вепрей, бобров и оленей. Темный имя ему, и темна, побита дождями, обрамлена туманами дикая страна, над которой властвует он. Но тот, чей ауэн ищет истины и понимания светлого мира людей, его предназначения и судьбы, не должен избегать этого края. Именно в пещеру под водопадом или на скользкий уступ на склоне горы, где стремительные орлы парят в брызгах воды, идет трудными тропами посвященный. Не ему свободно и легко слагать стихи на торной дороге — ему темное дальнее убежище и труды, для него — поросшие травой утесы, горные дали и просторы неземные.
Ведь для того, чтобы узреть истину, которая больше нас самих, должны мы выйти за пределы самих себя. Толкования ученых людей — дело хорошее, поскольку дают они знания и ученость бардам и лливирион, чьи дела они обсуждают и выставляют на всеобщее обозрение. Они развлекают людей своими спорами и приносят широкую славу князьям, которые терпят их у себя на пирах. Но высшую истину в книгах лливирион не найдешь. Ее надо искать в дальних краях, лежащих за пределами разумного.
Кому же это знать лучше меня, Мирддина маб Морврин, который десять и сорок лет страдал в Лесу Келиддон? Теперь поредели волосы мои, истрепался плащ мой. Скудная пища моя — мох и желуди. Ветер и холод терзают мое жалкое тело, а где-то рядом во тьме воют волки. Король Риддерх нынче ночью пирует в пурпуре и злате, а завтра его псы и охотники покинут возделанные пашни Стратклуда, чтобы травить меня в зарослях. Ныне полной мерой досталось мне мучений и бед.
Но именно я говорю с тенями ушедших, я понимаю язык птиц, я был свидетелем Битвы Деревьев, и я вместе с Диланом Аил Тон — твердыня! Но когда я говорю об этом, люди называют меня сумасшедшим, виллт. Однажды я поднялся на скалу Молендинар, которая нависает над монастырем благословенного епископа Киндайрна. Я кричал ему и его монахам о том, что я узнан, чтобы они тоже могли обрести знания. Но они надсмеялись надо мной, закрывшись в своем упорядоченном уединении, издеваясь над моим пророчеством, даже когда я кричал им о моем собственном конце.
Но все это было много лет спустя после того, о чем я рассказываю тебе, о король с Красной Шеей и Змеей, что нашептывает тебе на ухо мудрые слова. Но я уже тогда знал, что я должен стать подобным змеем и проникнуть в темные трещины земли, что ведут в Аннон, чтобы постичь там тайну вечной жизни. Натянув поводья, мы с Талиесином съехали с людной дороги и направились в безграничный пустынный край, что тянулся по обе стороны мощеной дороги меднолатных легионов. Прямая, словно копье, она была в этом пустом краю единственной границей и указателем направления.
Пару раз глава бардов открывал было рот, словно хотел заговорить, но потом, как и прежде, замыкался в собственных мыслях. Затем, когда мы проехали мимо обломков скал и поваленных деревьев, он рассказал мне, как однажды стоял перед входом в странную пещеру.
— Внутри ее я увидел круглый вход, а вокруг него — двенадцать гвоздей. Над входом были два кузнечных меха, над мехами — два озера, а над озерами — две горы, а за горами — холмы и лава, а вниз от холмов и лавы спускались четыре колонны с двадцатью четырьмя острыми закорючками. Стоял ли ты когда-нибудь перед этой пещерой, о сын Морврин?
Я рассмеялся в ответ.
— Конечно, о князь поэтов, и не так давно! И помнится мне, что и ты там был, когда кот короля Гвиддно подошел ко мне и, мяукая, стал выпрашивать молоко. Разве не так?
Талиесин тоже весело рассмеялся, когда я, в свою очередь, рассказал ему о странном видении: серовато-коричневый холм с двумя пещерами, над которыми были два горных озера, а на вершине холма росли два безлистных дерева с девятью ветвями.
— Нетрудно догадаться, мой Мирддин, — сдается, что мы вдоволь насмотрелись на оленей в лесах Аргоэд Ллойвайн!
Понимая его мысли, я рысил рядом с Талиесином через березняк, что лежал на нашем пути. Весенние птицы еще не прилетели в этот холодный край, и их пение не нарушало тишины.
— Мы кое о чем должны поговорить, — немного спустя воскликнул мой спутник, — но это не должно достигнуть слуха глупцов. В сердце этого уединенного края есть место, где наш разговор не сможет подслушать даже Клуст маб Клуствайнад, тот, кто, будучи погребен в семи саженях под землей, может услышать за пять десятков миль, как муравей возится в своем муравейнике поутру.
Потому мы вдвоем еще некоторое время ехали среди деревьев, пока не наткнулись на оленью тропу со следами копыт самца косули, что вела к склону холма впереди нас. Путь был чист, поросшие папоротником холмы поднимались к небу, и наши кони сразу же пустились рысью, которая вскоре перешла в галоп.
Мы неслись все быстрее и быстрее, наши кони переплывали реки и переходили их вброд, мчались по холмам и долинам, пока не стало мне казаться, что скачу я на зачарованном Коне Гведду, на котором Мабон маб Модрон гонится за кабаном Турх Труйтом. Я видел долины и пещеры, скалы и неровные обрывы. Талиесин все время держался рядом со мной. Мы пересекли горные долины Аргоэд Ллойвайн так же быстро и просто, как Хенвас Скорый, под которым ни травинка, ни тростинка не колыхнется, настолько легок он. Белки, что суетились в ветвях деревьев в низких впадинах под нами, были не быстрее нас. Орлы, парящие в воздушной бездне среди скалистых пиков, или испуганный олень, опрометью несущийся среди папоротников, были не скорее нас.
Пока мы яростным галопом неслись вперед и вперед, Талиесин бросил мне вопрос:
— Что слаще меда?
— Нетрудно сказать! — отозвался я. — Беседа друзей.
Он без перерыва засыпал меня вопросами, на которые я столь же легко отвечал:
— Что быстрее ветра?
— Мысль.
— Что острее меча?
— Разум.
— Что белее снега?
— Истина.
— Что легче искры?
— Мысли женщины между двумя мужчинами. Звонкий смех Талиесина прокатился между скалами и серебром рассыпался по светлым руслам горных речушек, когда увидел он (я думаю, что он уже давно это знал), что встретил равного себе по искусности в словах и по мудрости. Мы подъехали к началу огромного прохода между горами, чьи белые вершины ярко сверкали в пропитанном солнцем воздухе. За ними, в конце каменистой темной впадины, искрились воды чудесного, окаймленного лесом озерка. Мы осадили наших запыхавшихся коней на травянистом пригорке. Греясь на солнце, мы осматривали тенистую долину, и манящую воду, и далекую стену гор. Мне очень нравилось и место, и время. В ущельях и лощинах росли березовые рощицы. В косых лучах низкого весеннего солнца они казались орехово-коричневыми. Холмы в угасающем свете позднего полудня тоже стали рыжеватыми. В нескольких шагах от нас на насыпном кургане возвышалась огромная груда камней.
— Это кайрн короля Дивнаола Старого, — крикнул против ветра Талиесин. — Он дал законы и справедливость людям Севера, и от него происходит племя Киннвид.
Я посмотрел на кайрн, на средоточие порядка и справедливости, которые вершат в своих владениях короли и без которых все разрушилось бы и рассыпалось в беспорядке — как эти камни до того, как их тут собрали и сложили в память мудрого короля, чьи кости лежат в этом кургане.
Чья гробница в теснине Аргоэд?
Дивнаола Хена, предводителя воинств,
Чье правосудие было могучим в этой стране.
Я понимал, что Талиесин привез меня сюда, за все эти десятки миль, не ради того, чтобы посмотреть на могилу короля, сколь бы славен он ни был, потому я выжидательно смотрел на него. Он улыбнулся и, потянув за повод, указал на неровную цепь леса по правую руку от нас. За ним высоко в облака уходила огромная гора. Я кивнул, и мы вместе повернули коней. Хотя, на мой взгляд, мы давно уже совсем заблудились, Талиесин явно знал дорогу. Мы поднялись по каменистой осыпи среди голых, потрепанных ветром деревьев, обрамлявших светлый, прыгавший по камням ручеек, затем погрузились в лабиринт узких извилистых лощин, пересекли болото, по которому, казалось, никогда не ступала нога человека, и пустились петлять по густому лесу. Через молодые листья пробивался тусклый зеленый свет — прямо как в том подводном мире, в котором я однажды путешествовал вместе с Лососем из Ллин Ллиу. Потом мы внезапно выехали из зарослей к подножью горы — по ее размерам и величественному виду я понял, что это та самая, которую мы прежде видели.
Подъем стал крутым и обрывистым, и нам пришлось спешиться и привязать коней к одинокому терновому кусту. На ветке этого куста на алой перевязи висел золотой рог. Талиесин снял его и несколько мгновений внимательно рассматривал. Затем он поднес его к губам и извлек длинный чистый звук, эхом отдавшийся от склона горы. Скала отвечала скале, пока эхо, рассыпавшись, не затихло в далеких лощинах.
Повесив рог на место, мой спутник повел меня вперед по длинной тропе, что, извиваясь, взбиралась по голому склону горы, покуда мы не оказались высоко над местностью, по которой нам только что довелось путешествовать. Временами оглядываясь назад, я сделал вывод, что вижу большую часть гористой страны Аргоэд Ллойвайн: холмы, подернутые голубой дымкой, далее волшебные леса и внизу — свинцовые мрачные воды огромного забытого озера. Там не было ни единого следа человека — ни дымка, ни стука топора дровосека. Единственным звуком был дальний шум реки, наполнявшей долину слабым дрожащим пением — только это да еще тихий свист ветра в ушах.
Вершины гор были все еще покрыты снегом. Солнце пыталось пробиться к ним через бледную пелену облаков. После долгого, изнурительного, тяжелого подъема мы добрались до забитых снегом впадин, что попадались среди зарослей бурого зимнего вереска. Несмотря на время года, я весь взмок и с радостью последовал примеру Талиесина, который остановился, чтобы охладить лицо снегом. Пустившись дальше, мы вскоре добрались до снегов, толстым слоем укрывавших дерн и сланец. Шум реки в далекой долине стал таким слабым, что его почти не было слышно, и, приблизившись к вершине гребня, мы увидели, что гора, на которую мы поднимались, была окружена угрюмо возвышавшимися скальными стенами.
Снег был мокрый. Мы оскальзывались на каждом шагу и ползли вверх не быстрее улитки. Руки и ноги мои гудели, голова трещала, я задыхался — воздух становился все более разреженным, а у меня не хватало выносливости. Я уже не знал, сколько мы карабкались вверх. Десять и двадцать, десять и сорок — сколько лет прошло с тех пор, как я в последний раз лежал на огромной медвежьей шкуре у очага короля Гвиддно?
Я начал осознавать, что дальше идти не могу, и, собравшись с духом, решил попросить Талиесина остановиться на миг, прервать свою безжалостную ходьбу. До того мгновения он ни разу не заговорил со мной, ни разу не глянул на меня, но, почувствовав мою слабость, бард схватил меня за руку. Он волок меня почти из последних сил, заставляя взбираться на гребень холма, что был перед нами. Там Талиесин позволил мне ненадолго остановиться, и я стоял, задыхаясь, как собака в жгучем месяце Ауст, когда пересыхают потоки у горных хаводай.
Передо мной открывался вид, который стоил того, чтобы посмотреть. Короткая передышка и это зрелище придачи мне сил, чтобы продолжить наше странное путешествие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106