Впереди лежала широкая снежная долина, сверкая и искрясь так, что голова кружилась. По обе стороны белую ложбину охватывали обрывистые скалы, а сверху ее укрывали серые, неразличимые, бездушные облака. Параллельные скальные стены вели все вперед, наверх, к окутанной облаками горе, вонзающейся в высокое, неведомое верхнее небо, чье громоздкое брюхо запечатывало дальний конец этой долины одиночества.
Мы продолжали наше восхождение по одной из каменных ступеней, что была слева. Идти, идти, идти — все труднее становилось отвоевывать каждый шаг, поднимаясь по покрытым зернистым снегом ступеням. Потом стало еще хуже — когда толстый слой мокрой грязи сменился полурастаявшим льдом, что покрывал путь по гребню горы. Раз я чуть не поскользнулся, когда огромный черный ворон вылетел из глубины и пролетел перед моим лицом.
Теперь, к моему беспокойству, мы медленно ползли по ледяному острому узкому краю самого гребня — такому острому и узкому, что он напоминал слегка притупившийся клинок, края которого загнулись вверх. По какому-то капризу взбудораженного воображения я подумал — не ползем ли мы по Бронллауну, клинку Ослы Киллеллваура? Широк и короток он, и когда Артур со своей свитой придет на берег темной реки, ища узкого места для перехода, над мутной водой будет положен этот клинок. И хватит такого моста для всех войск Острова Придайн и Трех Близлежащих Островов вместе с их поклажей.
Тропинка бежала по краю гребня, и была она такой узкой, что два человека не могли бы разойтись. По обе стороны вниз обрывались скалы, гладкие, как полированная сталь. Когда мы вступили на этот страшный мост, я осмелился бросить вниз неосторожный взгляд. Сквозь просветы в рваных облаках я увидел далеко внизу неподвижную блестящую полосу реки, похожей на спящую змею. Расстояние было таким, что меня просто потянуло туда, и я с дрожью повернулся, чтобы зацепиться взглядом за правый край меча-моста, но и там у меня закружилась голова, мой взгляд потянуло вниз, к маленькому непроглядно-черному озерку, мрачно покоящемуся в окружении темных страшных утесов.
Дрожа, я уставился на спину моего спутника, уверенно идущего впереди меня. Вскоре нас окутал моросящий горный туман, и камни у нас под ногами стали предательски скользкими, даже еще хуже, чем прежде. Туман скрыл от глаз страшную пропасть, но из воображения ее изгнать не мог. Один неверный шаг, и я, переворачиваясь в воздухе, полечу в бездну. Так высоко лежала тропа и так далеко внизу осталась долина, что я больше не ощущал, что иду по земле. Может, мы поднимались по Каэр Гвидион в ночное небо — ведь никто не говорил, что это не так. Время, пространство и память растворились. Снова я плыл среди стихий, хотя на сей раз я двигался сквозь туман, а не через океан, и никто не помогал мне и не указывал путь.
Мокрый от дождя, окутанный туманом, я стал жертвой причудливых видений. Злобные образы выплывали из мрака — змеи и псоглавцы, страшный лев рыкающий. В конце концов они не причинили мне зла, хотя, не скрою, наполнили мою душу ужасом. Все время я слышал вокруг скок незримого воинства, пенье рогов и лай псов. Тропинка у меня под ногами казалась все более узкой, пока не стала шириной в волосок и скользкой, как спина угря. Иногда мне чудилось, будто бы она извивается, как змея, поднимаясь на высоту корабельной мачты.
В моем мозгу проплывали, кружась, видения опасности и одиночества. Ежевика, крапива, колючие кусты цеплялись за мою одежду и терзали кожу. Я продирался сквозь их заросли, движения мои стали тяжелыми, усталыми, медленными. Внезапно впереди вспыхнуло пламя и яростно покатилось ко мне. Я закрыл глаза и беспомощно склонил голову, но, когда я снова поднял взгляд, пожар уже угас так же внезапно, как вспыхнул. Сзади взревело, словно океан во всей ярости своей восстал на меня единой волною. От страха ли, от упрямства ли, от усталости ли — не знаю, но я не мог заставить себя обернуться. Рев, треск, грохот надолго заполнили мой слух, но, как только все это кончилось, больше никакого обмана чувств не возникало.
Не могу сказать, сколько тянулась эта пытка, но для меня прошли пятьдесят веков из веков — от Создания до смерти в Судный День божественного Ллеу. И вдруг туман резко рассеялся, и я увидел перед собой крутой, почти отвесный подъем, где наш мост-клинок упирался в склон горы. Туман висел внизу и сверху, и мне показалось, что летящие облака бросают быстрые тени, снующие вверх-вниз по грубой скальной стене, как летучие мыши. Ослепительная вспышка света сразу же осветила всю эту неестественную сцену, а за ней последовал оглушительный треск, осколками разлетевшийся в моем одурманенном сознании. Колесо Тарана тяжко прокатилось по склону утеса, и в это время меня окутала такая непроглядная тьма, которой я никогда прежде не видел.
Зазубренная полоса протянулась по скале, мгновенно превратившись в моем расстроенном воображении в рельеф, приняв форму рунической надписи, смысл которой от невежества и страха моего был для меня туманным. Карканье ворона, раздавшееся в темноте, чуть ли не обрадовало меня. По крайней мере это была тварь из плоти и крови, хотя вряд ли его резкая речь звучала успокаивающе, насколько я ее понимал.
Теперь мы карабкались как могли по отвесной скале, что возвышалась над нами. Мои одежды порвались и промокли, руки и ноги были все в синяках и ссадинах, а разум наполняли тысячи ужасных образов. Давно уже Талиесин не оборачивался ко мне, и я видел только подметки его башмаков, когда он перебирался с одного крошечного уступа на другой. До тех пор я считал его цель благой, но теперь я начал сомневаться. Куда и зачем он вел меня?
Теперь я зашел слишком далеко, чтобы возвращаться назад, и все мои мысли были устремлены к тому, чтобы отметить каждую щелку, с помощью которой мой проводник совершал свой мучительный подъем. Было страшно холодно, и вряд ли выдавалось хоть одно мгновение, когда порыв ветра не пытался гневно сбросить нас с этого отвесного склона. Я все время бормотал наговоры, моля о защите Верной Руки Твоей. Я не мог далее скрывать свой страх и отнюдь не стыдился этого. Догадываясь, куда меня сейчас занесло, я вспомнил жуткие строфы из поэмы «Кад Годдеу»:
Не спи, гляди, бди каждую полночь,
Следи за мрачной горой Меллун:
По бедра в крови будешь ты ползать!
Мои башмаки из крепчайшей оленьей кожи изорвались в клочья, штаны тоже были в лохмотьях. Тряпки прилипали к моему истерзанному телу — отсырев ли в горном тумане, пропитавшись ли кровью — не знаю. Не скоро смог я оторвать взгляд от подметок башмаков Талиесина.
Нудно было бы описывать подъем до конца — мы все так же мучительно, с трудом ползли вверх дни или недели, вот и все, что я могу сказать. Мы, несомненно, забрались очень высоко, далеко от земли. Полагаю, мы были где-то в срединных небесах. Наконец настало мгновение, когда Талиесин как-то нырнул в туман, что клубился вокруг нас, и я оказался один во всем пространстве. Затем я уцепился руками за выступ, подтянулся, кувыркнулся вперед и без сил упал на маленьком ровном пятачке. Это был Прыжок Лосося, которому научил меня мудрый старый Лосось из Ллин Ллиу. Он-то и спас мне жизнь в это мгновение.
Мы были на вершине горы Меллун, на круглой площадке, широкой, как двор короля Гвиддно, окруженной скалами и укрытой туманом, словно крышей, несмотря на сильнейший ветер, с визгом кружившийся среди мокрых скользких камней. Посередине площадки, у квадратной каменной глыбы, стоял Талиесин. Ветер раздувал его плащ, рвал его мокрые волосы и бороду. На камне лежала доска для игры в гвиддвилл, и фигурки были расставлены так, как остались они на доске во Вратах Гвиддно после Гвина маб Нудда и его Дикой Охоты. Губы Талиесина зашевелились, и хотя из-за порывов ветра я не мог слышать, что он говорит, я знал, что произносит он следующие строки:
Он — дитя и муж, и старец седой,
Что без рук и ног долго жил пол водой,
Безымянный — хотя и был наречен,
Тот, кто девою-чародейкой рожден.
Чародейки сын — но был он крещен.
Знаешь ты его? Человек ли он?
Я улыбнулся, насколько это позволили мне стучащие зубы, и утвердительно кивнул. Этот человек явно знал больше, чем я думал.
Я сел, скрестив ноги, на камень и стал рассматривать доску. Я понял, что мы вернулись к класу Ллеу — к тому самому, который нарушил Гвин маб Нудд в Нос Калан Гаэф при дворе Гвиддно Гаранхира. Здесь был клас горных вершин, на котором мы сидели среди грязного тумана и хлещущего дождя, и королевский клас посередине игральной доски. И каждый клас — против ран, против потопления, против чар, против огня, против волков, против всякого зла.
Первый ход выпал моему противнику. Он сделал его с самоуверенной решительностью. Я выжидательно поднял взгляд, поскольку пора было объявить о ставке. К своему беспокойству, я увидел, как на плечо Талиесина опустился огромный, блестящий иссиня-черный ворон и уставился круглыми маленькими глазками на игральную доску. Итак, в игру вступил Сам, и Его Верная Рука будет направлять ее! И ставка будет не из малых — сама грядущая судьба Острова Могущества. Ибо чернота Ворона — чернота пустоты предначальной, полет Его — полет творящего ветра, чье дыхание проносилось над рождающейся землей, и карканье Его — голос Того, Кто приказал жизни — быть.
Несмотря на жестокий холод и хлещущий дождь, я немного приободрился, и сердце в груди моей забилось горячее. Внешне я все воспринимал смутно, но внутри все сияло и расширялось. Ауэн нисходил на меня, и по легкой пене на устах Талиесина я понял, что с ним творится то же самое. Темным дерзким взглядом впился он в мои глаза, и мы начали передвигать фигурки, даже не глядя на доску. Туман так близко подполз к нам, что даже скальную площадку закрыли облака, взобравшиеся по склону горы и клубившиеся теперь вокруг наших ног. Я, Талиесин и Ворон были одни среди бесформенного хаоса, который был и будет, и через то, как мы передвигали фигурки в гвиддвилле, Тот, кто направляет бесконечное переустройство космических осколков, лепил мир заново. Вскоре увидим мы то, что я всегда опасался узнать, — то чему еще только предстоит свершиться. Ибо предвиденье — конец свободы. Рок — это тот путь, с которого даже боги и их потомки не могут свернуть.
Я почувствовал, что наши разумы сплелись воедино. Мы осторожно начали игру с недавнего прошлого, надеясь, что, возможно, нам удастся предотвратить то, что — по крайней мере для смертных — пока еще кажется неустойчивым и переменчивым. Нашим предметом была последняя осенняя война в Диведе, когда Мэлгон установил свое верховное господство на Юге. Тогда погибли Кедвиу и Кадван, лучшие воины своего народа, порей битвы, что насытили воронов перед крепостными валами, предпочитая смерть на поле брани достойному погребению, что было их по праву:
Яростны были в бою те злые клинки,
Что лили кровь и рубили щиты в куски
Спокойным и мрачным было лицо Талиесина.
Видел я — Мэлгона войско грозно идет
С яростным кличем, склоняя копья, вперед.
Но сердце мое исходило кровью по погибшим мужам Диведа. Я видел их тени, толпою уходившие по темной извилистой дороге в Аннон еще даже до того, как смерть забирала их.
Кровь короли и бойцы проливали в боях
При Эррит и Гуррит, летя на бледных конях.
И к тем вратам, где закончится жизни путь,
За Элганом павшие в битве рядами идут.
Я видел только кровавый дождь, хлещущий в лица бьющихся воинов, да кровь, бьющую из ран бледных обнаженных тел, — скорбное зрелище. Для Талиесина же победа Мэлгона над Элганом, поединщиком из госгордда короля Диведа, была блистательным началом восстановления Монархии Придайна — ЭТБРИТ ПРИТАЙН (не эти ли слова прочел я на стене ущелья?) — и правильного устройства прекраснейшего в мире острова.
Рис однозубый, жестокий, с крепким щитом,
Рис однозубый, могучий, с широким мечом —
Пал храбрый Киндур вместе с народом своим.
Пали надежды бойцов его вместе с ним.
С Элганом вместе взяла их себе земля,
Сгинувших с честью за своего короля.
Странная получалась игра Талиесин, который владел королем, продвигал свои фигурки к краям доски, пока я безуспешно пытался отогнать их или завлечь короля в ловушку между двумя моими фигурками. И фигурки и доска были мокры от тяжелого тумана, который скрывал их даже от двух похожих, как близнецы, закутанных в плащи фигур, склонившихся над ней. Одна лишь доска, окаймленная золотом и серебром, мерцала в самом сердце влажной мглы. Чувствуя, что Талиесин подходит к истинной цели нашей беседы, я довел до высшей точки мой плач:
Волна за волною следом, толпа за толпой
Идут бойцы в жестокий кровавый бой.
В последней схватке, в самом страшном бою
Сын Эрбина, Диуэл, жизнь утратил свою.
В следующих своих строфах Талиесин поначалу вроде бы прославлял победу Мэлгона и падение Диведа, но вдруг он сменил тему и назвал то страшное место, где рухнули мои надежды и где, если пророчество не лживо, будет конец всех вещей, людей и богов и самого светлого мира:
В битву, как вепрь, каждый воин Мэлгона мчит.
Столпы сражений, как пламя горят их мечи!
А затем:
Но только лишь Ардеридд стоит того, чтобы жить
И пасть в последней войне в последней из битв.
Король был теперь в смертельной опасности — но какой король? Мэлгон Высокий из Гвинедда или Гвертевур из Диведа? Стена тумана вокруг нас начала наливаться красным, словно вокруг вершины горы разгорался огромный костер. Я вздрогнул и сосредоточился всеми мыслями на игре. Я не мог припомнить, когда мне еще приходилось стоять среди такого кровавого тумана.
Воины-братья стеною стоят.
Щитов ограду не прорвать,
Но пала стена, но строй пробит,
И войско, лишившись отваги, бежит.
Но тут Талиесин поставил ухелура в серебряных латах перед королем, чтобы спасти его, и я почувствовал, что больше не могу заставлять его говорить о делах Диведа. Наступало самое худшее, и с улыбкой нескрываемого торжества он прошептал следующее двустишие над золотыми и серебряными клетками доски:
Семь сынов Элиффера, семь драконов войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106