Ведь, как ты знаешь, передавагь золото варварам совершенно противозаконно.
Мы быстро стали узнавать все больше и больше — на моем посту трудно было бы этого не узнать, как бы ни ограничивали меня мои начальники. Септон — это сторожевая башня, с которой Империя смотрит на Испанию, и все новости из этой страны проходили через мою канцелярию. Мы с радостью, конечно же, узнали о восстании жителей Корду-бы против короля Агилы, и, когда за поражением короля последовало восстание одного из его могущественнейших приближенных, Атанагильда, мы стали надеяться на великие дела. Император всегда умел с выгодой пользоваться раздорами среди варваров, да и нам наконец предоставлялись большие возможности.
Мои надежды явно разделяли и в высших кругах, поскольку главнокомандующий вскоре прислал приказ о том, чтобы наши нумерусы постоянно держались в боевом порядке. Я был горд собой — они и так были готовы, но к обычным учениям добавил еще и подготовку к высадке на чужом берегу.
Хотя никаких официальных приказов к нам не поступало, мои люди ликовали, воображая, что настал тот долгожданный миг, когда Испания снова будет присоединена к Империи. Король Агила и Атанагильд вцепились друг другу в глотку, и с каждым новым кораблем, прибывавшим в Септон с востока, к нам приходили известия о том, что Византия вооружается.
Наконец пришла весна, а с ней и такой поток приказов, оружия для арсенала, запросов на корабли, какого я вряд ли упомню со времен высадки Велизария на Сицилии. Затем пришли новости, которые для меня были как дар Божий, флотом при вторжении в Испанию командовал не кто иной, как старый друг моего отца и мой благодетель сенатор Либерии!
В должное время имперский флот прибыл и встал на рейде, его паруса покрыли всю бухту. Когда я поднялся на борт флагмана (я узнал его по пурпурному парусу), Либерии принял меня как сына Должен признаться, я плакал, вспоминая, насколько они были близки с моим отцом. Либерии остался единственным знакомым мне живым человеком из того ушедшего мира, и теперь он отчасти заменил мне отца.
Поначалу я не мог поверить этому радостному известию, ведь ты знаешь, что Либерии был к тому времени уже очень стар Однако, несмотря на все его годы, он был бодр, как будто был в четыре раза моложе своих лет. На нашем первом военном совете он размахивал мечом над головой, заявляя, что пришел отомстить за свои личные обиды, которые претерпел от рук визиготов «совсем недавно». Это было обычной шуткой в офицерской среде. Верно, что визиготский отряд однажды напал на Либерия, и его чуть не закололи насмерть. Это покушение было совершено, когда он был преторианским префектом в Галлии… всего лишь сорок лет назад!
Когда эскадра моих дромонов присоединилась к имперскому флоту, мы поплыли вдоль берегов Бетики, где и высадили армию. Конечно, наша армия ни в коем разе не была такой сильной, как та, которая, по слухам, была выделена для последнего удара по готам в Италии. Но мы вряд ли могли жаловаться на судьбу, поскольку у нас был очень мощный союзник (так мы думали), мятежник Атанагильд. В то время он был осажден в Испалисе королем Агилой, и Либерии, не тратя времени, пошел его освобождать. Войска обожали старика. Его паланкин был всегда впереди колонны, и он умел говорить с солдатами на их собственном грубом языке.
Мы высадились в хорошее время, перевезли нашу артиллерию и припасы вверх по реке на лодках и отлупили Агилу перед городскими стенами. Он и все, что осталось от его войска, сумели отступить через горы к своей столице, и мы в радости своей думали, что летняя кампания доведет дело до конца. Но Либерии — да благословит его Господь! — не был Велизарием, да и все равно он вернулся в Константинополь следующей весной.
Два года мы наслаждались сражениями столь же тяжелыми, как и в Италии. Если мы и думали, что визиготская стойкость тает под солнечными небесами Испании, то скоро получили хороший урок. С визиготской тиувой (примерно наш нумерус) справиться нелегко, в чем я очень часто убеждался на собственной шкуре.
К весне прошлого года мы стали задумываться, а вырвемся ли мы из Бетики вообще, и стали даже поговаривать о том, чтобы установить укрепленную границу по реке Бетис. Затем пришло известие из Равенны, что Нарсес, разгромив готов, франков и алеманнов и восстановив порядок в Италии, послал экспедицию нам на помощь. После двух лет разочарований мы с трудом поверили в хорошую новость. Но все было верно, и в марте прибыл флот и высадил большое войско в Карфагене.
Я поспешил к городу, чтобы переговорить с имперским военачальником. Мы были уверены, что с нашими объединенными силами мы раздавим Агилу раз и навсегда. Мы решили наступать на его столицу с двух сторон. Имперская армия снова сядет на корабли и поплывет через Геркулесов пролив на соединение с моей — наши силы в то время стояли лагерем у Миртила. Вместе мы достигнем Анаса, наши осадные орудия и поклажа будут следовать за нами на собранных мной лодках. В то же время мы послали известие нашему союзнику Атанагильду, торопя его идти форсированным маршем через проходы в Сальтус Марианус, чтобы присоединиться к нам при обшей атаке столицы Агилы — Эмериты. Нам казалось, что победа наконец у нас в руках, и в воодушевлении нашем мы уже чувствовали, что увенчаем победы Велизария в Африке и Нарсеса в Италии присоединением Испании к Империи. Конечно же, мы отошлем Агилу в Рим, как Велизарий пятнадцать лет назад поступил с Витигисом.
Но что же случилось? Колесо Фортуны все время вращается, как мне часто доводилось видеть, и снова чашу выбили у нас из рук. Визиготы, которые оказались гораздо умнее, чем мы считали, видели нашу политику в Африке и в Италии и поняли, что император не заинтересован в том, чтобы помогать тому или иному варварскому вождю, и что непременным результатом наших побед является восстановление имперской власти и католической веры.
Наш готский союзник, Атанагильд, всегда посматривал на нас с подозрением, отказываясь позволить нашим войскам вступить в Испалис или в Кордубу. Мы никогда не обманывали себя мыслью, что он очень уж нас любит, но соперничество с Агилой неотвратимо связывало его с нами. Честно говоря, так оно и было. Но вот чего мы не ожидали, так это того, что готы достаточно трезво взвесят свои собственные интересы и примут решительные меры, чтобы не допустить нашей победы.
Мы достаточно быстро прошли вдоль Анаса, прибыв к Эмерите примерно в согласованное с Атанагильдом время. Атанагильд уже находился там, как и было условлено… только не как наш союзник, а как командир сборного визиготского войска, стоявшего в боевом порядке и явно враждебного нам. Мы вскоре узнали, что случилось. Когда визиготские вожди в Эмерите узнали о прибытии имперского флота в Карфаген, они сразу же поняли, что грядет неминуемое истребление всего их племени. Где теперь их бывшие соседи, вандалы и острого™, некогда великие народы? Их уничтожили наши войска. Гражданская война между Агилой и Атанагильдом давала нам такую возможность, и они решили покончить с ней, чтобы объединенными силами противостоять нашим войскам.
Атанагильд, как на тайном совете решили соратники Агилы, не сдастся, поскольку его поддерживают имперские войска, да и в любом случае он не сможет безопасно для себя снова подчиниться Агиле. Потому вожди визиготов в Эмерите решили, что если один король не уйдет, так должен уйти другой. На пиру король Агила был убит людьми своего собственного комитата, которые послали вестников к Атанагильду, признавая его королем визиготов. Атанагильд, не тратя времени, соединил две недавно враждебные готские армии и приготовился напасть на нашу экспедицию, приближающуюся к его новообретенной столице.
Ничего не зная о его предательстве и видя лагерь Атанагильда и развевающиеся под стенами знамена, мы поспешили вперед, чтобы соединиться с нашим «союзничком», угодив прямо в такую же ловушку, в какую я уже имел несчастье попадать. Захваченные врасплох, при тяжелом численном перевесе противника, мы были серьезно побиты и вынуждены были с боями отступить. Как только распространились известия о нашем поражении, вся Лузитания вспыхнула, и готские тиувы бросились преследовать нас, стремясь по возможности отрезать нам путь к отступлению.
К счастью, мне удалось привести в порядок три нумеруса, Да и мои септонские ветераны все еще были в силах хорошо за себя постоять. Наши корабли к тому же контролировали реку, и потому очень быстрым маневром я сумел собрать воедино все оставшиеся войска. Однако к побережью мы пробивались целое лето. К августу мы снова вернулись в Миртил. Там взять нас было невозможно, поскольку при нас оставался весь осадный обоз. Затем я отправился по морю за подкреплением в Карфаген. Вместо этого, как ты уже знаешь, свиномордый торгаш-капитан завез меня на этот далекий остров. Ладно, попадись он только одному из моих дромонов в проливе! Посидит несколько лет на ячменной диете в септонской тюрьме, так сразу вспомнит о своем долге перед Империей.
Когда я около часу назад убежал от гнетущего настроения из Каэр Гуригон, я хотел всего лишь найти уединение на холме Динллеу. Но исповедь трибуна все больше и больше захватывала меня, несмотря на то, что поначалу меня раздражало то, что он силой навязался мне. Он рассказывал о замечательных приключениях и поворотах судьбы. Он участвовал в великих событиях, да и сам был мне чрезвычайно любопытен. Он считал себя человеком с ограниченным воображением, единственной заботой которого была война. Хотя и было что-то очень трогательное в его верности памяти отца и что-то трагическое от того, как холодно обходилась с ним мать, нрав его вряд ли можно было назвать сердечным. Я подумал, что такая исповедь была для него событием редким, почти единичным, и наверняка его потянуло на откровенность от того, что он неожиданно оказался один в этой далекой стране. Я думаю, его мысли обычно были заняты сбором войск, боями, и осадами, и сооружением хитроумных устройств для того, чтобы бросать на дальние расстояния камни и копья.
Но было и что-то иное и, должен признаться, бодрящее в том мире и в тех понятиях, согласно которым он жил. Действительно, огромная разница была между его Империей и лежащим вне времени Островом Могущества с его Тремя Близлежащими Островами, Тремя Напастями, Тринадцатью Сокровищами. Одиноко лежит он среди Океана, окруженный стеною скал — Предел Мирддина, Остров Бели, завоеванный Придайном, сыном Аэдда Великого, с Четырьмя его Землями, расположенными вокруг Пупа его.
Мы говорим — он находится в божественном равновесии, поддерживающем всю землю, он лишь отражение свода небесного, звездного покрова, что вращается вокруг светлого гвоздя Небес. Если будут соблюдаться все таинства и игры Калан Май и Калан Гаэф, если не будет вырыта Голова Брана и короли будут сменять друг друга, как было предопределено в Пророчестве Придайна, то совершенство Острова Могущества и племени бриттов будет поддерживать Ллеу Своей Верной Рукой, пока не придет время земле погибнуть от огня или воды.
На Острове Придайн люди, боги и Дивный Народ живут каждый в своем обиталище и порядок вещей меняется так же регулярно и неизбежно, как прилив, за исключением двух дней в году, когда Орды Аннона вырываются на свободу и Гвин маб Нудд мчится во главе своей Дикой Охоты. Но когда император Ривайна стал императором мира, распространив свою власть на соседние земли и острова, то его солдаты, строители и мастера устроили лик земли по своему собственному порядку. Император в Каэр Кустеннин сам стал богом, а закон Ривайна — законом, которому подчиняется земля. Он перевернул и время, и пространство, и гармонию всего сотворенного.
В Империи Ривайна не знают ни ночи, ни дня, ни зимы, ни лета. Когда солнце погружается в Океан, их дворцы освещены, как днем, а их корабли ведут через море огни каменных фонарей, построенных у их гаваней. В холодную зиму люди Ривайна пируют в натопленных дворцах и лежат в полных пара банях. А когда солнце своими лучами опаляет их летом, они собираются в прохладных двориках, вокруг них плещут фонтаны, а они попивают вино, охлажденное льдом, привезенным из северных стран. Они все время в движении — ищут новое, сражаются в новых войнах, подчиняя всю землю своим собственным законам, опутывая ее новыми цепями и путами, так что она едва может двигаться. Да и самую землю они переделывают по-своему. Срывают горы, болота и моря засыпают, чтобы по ним можно было ходить, рассекая прямыми дорогами неровную поверхность земли, а их корабли бороздят широчайшие океаны. Пустыни становятся плодородными, вода по акведукам и трубам течет из источников у подножий холмов и подается в города на равнине.
Люди Ривайна считают годы от начала своего города или начала правления своего императора, ведут им счет, торопясь отметить их новыми подвигами и достижениями. Все свои Дела и мысли они доверяют перу, так что их мудрость более Не пар из Котла Поэзии, а мертвая вещь, которая может быть искажена или похищена всяким, кто найдет ее на дороге. Время для них — не коракль, качающийся в безветрии на могучей груди Океана, а несущаяся по дороге колесница, что летит, грохоча, мимо путевых камней.
Правда, и у нас каждый король правит в своем краю с колесницы. Но это не та колесница, что летит вперед, ни на что не обращая внимания, сломя голову, — колесничий смотрит вперед, назад, на запад и на восток, на север и на юг. Он — защитник, который должен следить, чтобы основание, на котором он стоит, не было в небрежении и не разрушилось. Он не должен лгать или иметь телесные уродства, чтобы на скот не напал мор и чтобы урожай не погиб. Стоя в своей колеснице, на Камне Судьбы, король — защитник своей правды, что охраняет королевство, своей гвир дейрнас. Именно через гвир дейрнас нужная погода приходит каждый раз в свою четверть: ясная морозная зима, сухая ветреная весна, жаркое лето с дождями, плодоносная, росная осень. Но как только король солжет, совершит келуидд дейрнас, это принесет дурную погоду, и плоды земли высохнут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106