Бобры натащили туда бревен, ветвей и листьев, чтобы построить крепость. Они и сейчас занимались своим делом. Как я часто слышал от охотников, бобры обычно выставляют часовых на ивовых плетеных башенках на стенах своего каэра. Потому я подумал, что, какое бы обличье ни приняла Моргана, подбираясь ко мне, она потревожит этот работящий народец, чье возбуждение или внезапное молчание, в свою очередь, предупредит меня.
Мой затон был светлым и просторным, но несколько отдельных камышинок — недостаточное укрытие для врага. Я был научен горьким опытом и держался настороже да к тому же усвоил кое-какие уловки. На мертвом теле родительского ствола все еще цвела живая ветвь, бросая пятнистые тени в глубину, где я и притаился. Мой бок тоже был в пестрых пятнах, и я повернулся к свету так, чтобы меня было не отличить от фона моего убежища. Я приноровился к движению воды. И цветом, и движением я во всем походил на окружавшую меня стихию и потому вообразил, что моя злобная преследовательница не скоро найдет меня в этом временном Убежище.
Над твердью моего водного мира стремительно мелькали или зависали стаи стрекоз и красоток, блестя голубым, зеленым и красным, их сверкающая броня казалась стрелой живого сияния среди размытого дрожания их крыльев. Я восхищенно созерцал различие между неподвижным блеском их висящих в воздухе тел и неразличимыми бесчисленными взмахами их прозрачных крыл.
О, Ты с Верной Своей Рукой! Именно в мельчайших тварях земных в совершенстве отражено чудо Твоего творения! Но пляски Дивного Народа под луной не более великолепны, чем порханье этих ярких существ: это танец лунного времени. И все же где зачаты и рождены эти беспечные создания света и воздуха? Разве не в иле, пене и гниющих останках, осевших на речное дно, не в смрадном нутре Бездны Аннона? Кто, как не Ты, о Божественный, мог создать такое чудо искусства, более великое, чем работа искуснейшего златокузнеца, который с заговорами изготавливает королевскую брошь из того, что некогда лежало в заточении в подземной скале?
Даже теперь видел я одну из их личинок, медленно и болезненно волочащую свое тело по прямому стеблю желтого ириса, слепо тычась и резко контрастируя с золотым цветком наверху, чье улыбающееся лицо всегда восхищенно обращено к отцу — садящемуся солнцу Тяжеловесной и омерзительной была тварь, вышедшая из отбросов разлива. Смрадный ил все еще цеплялся к ее неуклюжему, длиннобрюхому телу. Неужели эта мерзость, порожденная первичной грязью, вылезшая из ее гадкой кожуры, может стать вот этим воздушным созданием, изящным и прекрасным? Да, поскольку именно из хаоса, из мешанины девяти форм элементов, из сути земли Ты создал чародейные стихи, источник ауэна, чье вдохновение струилось над просторами вод, покуда на пенистом гребне девятого вала совершенные формы, таящиеся в Твоем Котле Поэзии, не стали первоцветами и цветами холмов, пятнистыми оленями в папоротниках, орлами, размах крыльев которых в полете покрывает шестьдесят серебристых рек.
Так спокойно текли мои мысли, пока вдруг они не улетучились в единый миг — бобровый народец, что все время болтал за своей бесконечной работой, внезапно замолк и быстро попрыгал в воду. Мгновением позже с берега донеслось низкое ворчанье и тяжелое хлюпанье сильных ног по грязи. Спокойная поверхность моего убежища содрогнулась, и появилось щетинистое рыло дикой свиньи с кривыми саблями клыков. Она пришла утолить жажду.
Хотя мне нечего было бояться ее дикой силы, предчувствие беды охватило меня целиком с такой силой, что я неосознанным рывком увильнул в сторону. Так я ненароком ускользнул от опасности, более страшной, чем два прежних нападения, которые мне выпало пережить по дороге. Мне врезалось в сознание жуткое видение: прямо в лицо мне страшным взглядом смотрит личинка стрекозы, чей неуклюжий подъем привлек мое внимание мгновением раньше. Это уже не была покрытая илом неповоротливая ползунья из моих созерцательных размышлений. С неожиданной внезапностью она сорвалась со своего насеста и устремилась к моему открытому брюшку.
Морда твари страшно изменилась. Там, где прежде была лишь слепая тупость и бесформенность, появилась чудовищная личина, перекошенная ненавистью. Из-под ее головы выдвинулось вперед нелепое забрало, на челюстях которого были два жадных крюка, злобно сомкнувшиеся как раз там, где только что находилось мое незащищенное подбрюшье. За уродливыми выступающими челюстями и крючьями я на миг увидел лицо Прачки у Брода. Если бы я не был столь постыдно одержим слепым страхом, я мог бы почти пожалеть ее — такое мучительное разочарование увидел я на рогатой морде этой отвратительной твари. Но если бы не случайное появление вепря и не мое необдуманное движение, то ее крючья вырывали бы уже внутренности из моего разорванного брюшка.
Огромным усилием разума и тела я ускользнул от быстрого броска ведьмы, метнувшись к противоположному берегу. Хотя я и знал, что злобная тварь, в оболочке которой она поселилась, способна лишь на один бросок, я чувствовал ее присутствие, ее приближение в мрачной пустоте. Пока я не оказался в безопасности на суше и не растянулся без сил у стремительной реки, покоя во мне не было. Трижды был я близок к жестокому концу — сначала на упавшем дереве, когда злобная тварь вонзила в меня свои зубы, затем, когда она целилась в меня своим клювом-копьем у кромки воды, затем самой мерзкой твари из Бездны Аннона не удалось утопить, выпотрошить и утянуть меня в первичный ил.
Но даже сейчас, когда солнце лучисто улыбалось лугу, лаская теплом мое замерзшее и израненное тело, мне закралась в голову мысль, ч го хотя смерть трижды держала меня в своих когтях, но и я много раз ускользал из ее хватки. Я достиг своей цели, пройдя по самому опасному пути, и теперь исцелялся, чтобы исполнить то, от чего ныне зависела судьба Монархии Придайн.
Я немного полежал на берегу, свернувшись калачиком под защитной оболочкой моего ллен хит, подняв колени к груди и оперевшись пятками в ягодицы. Я так растянул себе связки от долгого плаванья в темной изменчивой воде под девятой волной разлива Темис, что мне было трудно шевелиться. Но восходящее солнце согрело мне спину и бок, и вскоре я ощутил, что сила вернулась ко мне троекратно — ведь разве троекратное погружение в глубины вод не стало третьей каплей крещения на моем сияющем лбу? В первый раз это был прорыв озера, когда у матери моей отошли воды, во второй раз Лосось из Длин Ллиу вывел меня из моря Регед, теперь же я третий раз вышел из вод на дальний берег реки Темис.
Я встал, пошатываясь, и бросил в плещущие волны более не нужную мне чешуйчатую броню. Я был наг и одинок, как тогда, когда король Кустеннин Горнеу бросил меня в пустынные волны Океана. Несмотря на все это, я в радостном возбуждении пошел своей тропой к югу от берега. Моя первоначальная цель была достигнута, несмотря на все злобные попытки Прачки у Брода помешать мне. Я прошел по всей Темис, лежавшей, словно змея, поперек пути войска Мэлгона, называя имена мест и перечисляя их старину. Когда войско будет нынче переходить ее вброд, это станет для нее очищением от Скверны, которой запятнали ее дикари Ллоэгра.
За заливным лугом передо мной протянулся длинный темный гребень, к которому я и направился. Это был еще самый малый вал, на который мне предстояло взойти, прежде чем добраться до владений тьмы, лежащих за Пустошами Ллоэгра. Я перебрался через гребень и пошел по пустынному поросшему вереском нагорью, над которым несся жестокий ветер. Там росло несколько одиноких, голых, чахлых деревьев, склоненных к западу. После тесного мирка речного дна порывы ветра и бесконечный простор небес пьянили меня, и я зашагал быстрее. С каждым шагом у меня из-под ног взлетали радужные зеленые жуки-скакуны, они мельтешили передо мной, как живые изумруды, и, казалось, звали меня идти южной тропой.
И я увидел впереди, в нескольких милях к югу, огромную темную стену холмов, поднявших головы к небу. Вид у них был не слишком приятный — они хмуро перегораживали мне дорогу, протянувшись вдоль окоема слева направо. По склонам их ползли серые облака, волоча за собой шлейф дождя, на вершинах лежал неповоротливый туман Я был уже в пределах Ллоэгра, где каждая рука — рука врага. Но наверху, на Равнине Брана, таились такие опасности, по сравнению с которыми все, что я до того пережил, было лишь подготовкой, предзнаменованием и посвящением. И одна лишь ночь оставалась мне для того, чтобы подготовиться к испытанию!
Ах, король Кенеу маб Пасген, когда пируешь ты в своем светлом зале в Каэр Лливелидд, что за дело тебе до трудов и мучений того, кто установил твое королевство там, где оно сейчас находится? Ты призвал меня из моего зеленого кургана, чтобы я поведал тебе о делах грядущего, — сделал бы ты так, если бы думал, что в настоящем и грядущем тебе грозят напасти, которые в каждый Калан Гаэф срываются с цепи и несутся в грозовых облаках вместе с Гвином маб Нуддом, терзая твои рубежи вместе с черным воинством Кораниайд?
Передо мной на нижнем склоне хребта возвышался могучий тис, темный, весь покрытый зелеными ветвями, — столп равнины, лук, согнутый в сторону вала. Он возносил свою косматую голову к самим летучим облакам, и они волокли свое пушистое брюхо по его верхушке. Начался проливной дождь. Его несло на север. Наконец тяжелые капли настигли меня на бегу, хлеща по обнаженному телу и спутывая мои волосы в жуткие колтуны.
Я бежал под укрытие огромного тиса, одиноко стоявшего в этой сырой пустынной земле. Он возвышался на границе влаги и пустоши словно страж, поскольку его могучие корни глубоко уходили в землю и скалу на краю холма. За ним простиралась ровная мокрая ни-земля-ни-вода — тускло блестевшая широкая болотистая равнина, кое-где поросшая редким хилым ивняком. Отовсюду слышался звук бегущих потоков, незримых ручьев, стремившихся, как и я, вниз с острого хребта, что разделял нас и глубоководную Темис.
Прыгая через ручьи и спотыкаясь о каменистые берега, я быстро спрятался под тисом и прижался к его стволу. Он был более трех обхватов толщиной, и его ветви образовывали надо мной свод, широкий, как крыша королевского шатра. Здесь была мне защита, здесь было мне убежище — разве не проплыл я по реке смерти, чтобы найти наут у Древа Жизни?
Отдыхая и раздумывая обо всем этом, я услышал из-за Древа жалобный стон. Тихонько обойдя Древо, я увидел большого белого кабана, лежавшего у корней в смертной муке. В его щетинистых боках зияло множество ран, из которых потоками струилась кровь, прямо как журчавший возле нас ручей. Мне подумалось, что такие раны мог нанести только Друдвин, пес Мабона маб Модрона, и потому глаза лежавшей здесь твари были подернуты пеленой смерти. Как бы то ни было, несчастное создание издало тяжкий стон и испустило дыханье, упав у моих ног так, что земля содрогнулась.
При этом Древо над нами также застонало и закричало, стряхивая с ветвей бурные ветры. Из его ствола тоже стала сочиться кровь, и она текла и струилась все время, пока я пробыл в его сени.
Скорчившись над мертвым животным, я вытащил кинжал и распорол его брюхо от горла до паха. Я работал быстро — так быстро, что, когда я добрался до сердца животного, оно все еще билось. Я занялся свежеванием туши, и, когда я закончил, я тоже был весь в крови. Но когда дело было закончено, я взял теплую шкуру и обернулся в нее, как в плащ, связав на груди передние лапы и надев на голову, как капюшон, клыкастую морду.
Тепло одевшись, я занялся еще более трудным делом. Неподалеку от Древа, под которым я стоял, лежал огромный серый камень, четырехугольником выпирая из грязи на тропе, по которой я пришел. Теперь, надев шкуру животного и вобрав в сердце, кости и связки его силу, я поднял камень с места и приволок его на клочок чистой земли за тисом. Непросто было вырезать в темной земле углубление, поставить туда край этой огромной плиты и наконец водрузить его стоймя на равнине.
Я обливался потом и кровью под шкурой вепря. Кровь из ран, нанесенных мне ведьмой Морганой, смешалась с кровью благородного кабана, чья гибель стала мне спасением. Я немного полежал, обессиленный, переводя взгляд с моего серого камня на мрачный вал холмов на юге.
Мой огромный камень одиноко стоял среди равнины, словно рос из земли, где он и был зачат. Несокрушимой была его сила, и в твердости его таилась суть этого места — крепость земли и дух Того, Кто правил здесь. Кто скажет, в какие древнейшие времена трудов земных был он создан? И эти трещинки и извилины на его шероховатой поверхности — может, это руны эльфов или гномов? Я прожил больше, чем обычный смертный, но еще дольше прожил тис, тянущийся над моей головой к вечному небу. Но этот камень проживет до конца времен, и лишь тогда твердая серая плоть его откроет тайное знание, на века веков старше того мгновения, когда прикосновение жезла Гвидиона пустило сок течь по жилам дерева, кровь по жилам животного и вложило разум в человека.
Я поставил свою отметину на земле — стяг перед стенами Ллоэгра, могучий менгир, детородный член земли. Я сел на землю перед ним, скрестив ноги, перед его могуществом к беспечностью силы, перед этим выбросом мощи, всплеском творения. Отсюда, снизу, он казался столпом, подпирающим серое, летящее небо, прямо как тот тис. Это было средоточие всего, место, куда вело меня мое предназначение. Из Камня, ворота вращающегося неба, черпал я вечную силу, а Древо было луком, на стреле которого пролечу я над тем высоким валом.
Поднявшись, я вернулся к подножью Древа и увидел огромного пса, терзавшего кровавую тушу кабана. Хотя я был одет его щетинистой шкурой, пес поднял взгляд и завилял хвостом при моем приближении. С его черной морды капала кровь, но в глазах его не было злобы. Тогда понял я, что огромный пес — это наверняка эллилл великого короля, маглонунoc. Поскольку там, где Средоточие, где Древо и Столп, должен быть и король.
Вместе вернулись мы к Столпу. Я плеснул из горстей на одну его сторону теплой крови убитого кабана, а пес поднял лапу и помочился на другую его сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106