Весной, после таяния снегов, расцветают долины, и запах диких цветов наполняет легкий ветер, который скользит по альпийским склонам.
У подножия горной цепи, на небольшом плато недалеко от деревушки Ярлсбург, приютилась клиника Хоффмана, один из самых лучших в мире центров восстановительной хирургии. Трехэтажное Т-образное здание вмещает в себе все необходимое медицинское оборудование, а вокруг него располагаются частные дачи в швейцарском стиле, каждая со своим балкончиком и всем, что способствует хорошему отдыху, предназначенные для пациентов. Клиника принимает одновременно всего лишь двадцать больных, каждый из которых находится под наблюдением своей собственной группы врачей. Критерием для приема в клинику является не только способность пациента оплачивать астрономические счета, но и эффективность лечебного курса. В случае Стивена Толбота, чье прошение получило наивысший приоритет, врачи пришли к заключению, что в течение достаточного количества времени они смогут вернуть его разрушенной плоти то, что каждый человек воспринимает как подарок, – лицо.
Стивен Толбот сидел на балконе, его лицо было защищено от солнечных лучей маской из марли. Снизу доносилось мычание коров, и раздавался перезвон их шейных колокольчиков. Неожиданно он услышал шум автомобиля, движущегося по извилистой дороге по направлению к клинике. Впервые за несколько месяцев его сердце забилось учащенно. Автомобили могли проезжать по этой территории только имея специальное разрешение. На мерседесе, приближающемся к клинике Хоффмана, развевались дипломатические флажки нацистской Германии.
На человеке, поднявшемся с заднего сиденья, было длинное черное кожаное пальто. Когда он заметил фигуру на балконе, он помахал рукой и прокричал приветствие. Так как его рот был закрыт проволочной скобой, Стивен Толбот ничего не ответил.
Курт Эссенхаймер замедлил шаги и широко развел руки, чтобы поприветствовать своего старого друга. Стивен выставил руку и показал на школьную доску, на которой мелом было написано следующее: «Первое, что вы должны запомнить, это то, что вы не можете прикасаться ко мне и я не могу разговаривать с вами. Все, что я хочу сказать, я напишу на доске, но я могу слышать вас, так что избавьте меня от излишней говорильни и разговаривайте так, как будто вы разговариваете с идиотом».
– Рад видеть тебя снова, мой друг, – сказал Эссенхаймер.
– Неужели? Но ты на самом деле не видишь меня. Хочешь взглянуть?
Эссенхаймер кивнул головой без колебания. Он видел много разных вещей в новой Германии, в местах под названием Дахау и Бухенвальд. Может быть, потому что отвращение уже въелось в его душу, он не содрогнулся, когда Стивен Толбот поднял свою маску.
Мел заскрипел по доске.
– Эта маленькая сучка хорошо поработала, не так ли? Так хорошо, что доктора сказали мне, что полный курс лечения может занять годы. Но я ее еще увижу. Я обещал себе это, Курт. Когда это произойдет, я…
Мел рассыпался в пальцах Стивена. Он отшвырнул оставшийся кусочек, наблюдая за тем, как он катится по полу.
Эссенхаймер содрогнулся. Хотя ему была знакома жестокость, он испугался навязчивой идеи, которая охватила Стивена Толбота.
Стивен взял еще один кусочек мела и продолжал писать.
– Подумай об этом, мой друг, – годы в Швейцарии. Скука! Но мы найдем себе дело, не правда ли? По существу, так даже будет лучше. Я дал строгие указания не пускать других посетителей, кроме тебя или твоих поверенных. И матери, конечно. Здесь у нас есть вся необходимая секретность. Итак, расскажи мне, что случилось.
Сев напротив Стивена перед камином из грубого камня, Курт Эссенхаймер начал свой подробный рассказ. Он говорил часами, в деталях рассказывая о том, как работа, которую проделали он и Стивен, начинала приносить спелые сочные плоды. Все, в чем нуждалась Германия для ведения войны, широкой рекой текло из таких мест как Африканский Рог на юге и Малайзия на востоке.
– Звучит так, как если бы все работало отлично, – написал Стивен.
– Это так. Но есть одно маленькое обстоятельство, незначительное на самом деле.
– Какое?
Эссенхаймер рассказал, что после смерти Мишель, Монк Мак-Куин начал задавать слишком много вопросов.
– Прошлой осенью Мак-Куин встречался с евреем Варбургом. Позднее он посетил редакторов главных европейских газет. С тех пор несколько репортеров пытаются что-то разнюхать в Берлине. Один из них испытывает большое расположение к Гитлеру и партии. Он сообщил мне, что Мак-Куин намеревается доказать, что ты снабжал Германию по всему миру. Смешно, не правда ли? Стоит только подумать, как Мак-Куин надеется проникнуть через нашу систему безопасности.
Стивен не разделял веселого настроения Эссенхаймера. Он знал Мак-Куина гораздо лучше, чем немец.
– Где Мак-Куин сейчас?
– Он вернулся в Америку со своей приемной дочерью. Он не может достать нас.
Стивен повернулся к доске, затем начал писать.
– Не надо недооценивать Мак-Куина. Он умен и изобретателен, и он точит топор. Только то, что он в трех тысячах миль отсюда, вовсе не означает, что мы можем позволить себе потерять бдительность.
– Конечно нет, Стивен, – быстро заверил его Эссенхаймер. – Ты знаешь, что у нас есть сторонники в Америке. Они проследят за ним.
Стивен смягчился, но вовсе не успокоился. Именно сейчас Мак-Куин был едва ли не досадной помехой. Но впоследствии он мог стать серьезной угрозой. Стивен сказал себе, что он составит план действий на случай непредвиденных обстоятельств, если вдруг газетчик выйдет из-под контроля.
Однако у него было еще кое-что для обсуждения с Эссенхаймером. Он хотел кое-что получить из Лондона.
Требование Стивена привело Эссенхаймера в испуг.
– Для того чтобы получить то, что ты хочешь, мы должны подвергнуть опасности нашего самого ценного агента в Лондоне.
Крошки мела разлетались по доске, когда Стивен писал свой ответ.
– Фюрер всегда предоставлял мне все необходимые ресурсы.
– Но почему эта информация так важна?
– Это важно! Я не должен оправдываться перед тобой! Лишь передай мои инструкции своему человеку.
Эссенхаймер покачал головой. Было бессмысленно возражать. Тем не менее, Стивен должен был осознавать существующую реальность.
– Мне предстоит убедить наших людей из разведки пойти на это. Затем существует проблема безопасности при контактах с нашим человеком. В конце концов, он сам будет решать, где и как он сможет действовать.
– Я понял. То, что мне нужно, не пропадет впустую.
– Хорошо, Стивен. Так что тебе нужно?
– Я верю, что это означает мир для нас и нашего времени… почетный мир.
– Похожий на ад! – прорычал Монк и выключил большой приемник. Он и Кассандра сидели в гостиной в квартире Монка в Карлтон-Тауэрс. Они слушали передачу «Би-би-си» речи премьер-министра Невила Чемберлена после его возвращения из Мюнхена. Чемберлен провозгласил умиротворение Гитлера дипломатическим путем – как если бы передача суверенитета одной трети Чехословакии диктатору была бы блестящей победой.
– Значит ли это, что будет война? – спросила Кассандра.
Она посмотрела в окно на красно-золотую листву Сентрал-парка, сияющую в лучах сентябрьского солнца. Посреди этого спокойствия было невозможно думать о войне, почти невозможно.
– Может быть, солнышко, – ответил Монк. – Чем больше Гитлер получает, тем больше он хочет получить. Однажды кому-то придется провести черту.
Он представил себе Абрахама Варбурга и подумал о том, что переживает сейчас этот джентльмен. Весной 1938 года после аншлюса Австрии Монк пытался убедить Варбурга покинуть Германию. Нацисты национализировали его банк, разграбили его имущество и даже реквизировали его дом, ссылаясь на неуплату налогов. Но Варбург отказался уезжать.
– Германия, – описал он Монку, – находится на краю моральной катастрофы. Я не могу покинуть тех, кто может быть уничтожен.
Монк пытался объяснить Варбургу, что он сам может оказаться среди тех, кто исчезнет, но банкир решил для себя остаться и бороться.
Монк посмотрел на Кассандру, которая сидела, подогнув под себя ноги и поджав губы.
– Почему ты хмуришься, солнышко? Кассандра помолчала в нерешительности.
– Похоже, что все говорят в эти дни о войне, даже в школе. Есть студенты, которые думают, что Хемингуэй и те, кто сражался в Испании, – герои, и такие, кто считает, что Америке не стоит вмешиваться в следующую европейскую войну. Они так и говорят: «следующая война».
Монк осторожно увел ее от обсуждения этой темы. Ему было достаточно того, что Мишель потеряла на войне свою юность. Он бы проклял себя, если бы то же самое произошло с Кассандрой.
– Что у тебя с учебой?
Кассандра с радостью откликнулась на вопрос.
– Я думаю сосредоточиться на экономике, когда поступлю в колледж.
Монк поднял брови.
– Я хочу быть такой же, как мама. Я хочу, чтобы она гордилась мной.
В ту минуту как Кассандра вернулась в Нью-Йорк, она поняла, что поступила правильно. Манхэттен с его электрической энергией и нервным ритмом вдохнул в нее жизнь. Здесь она не чувствовала страха, ей не приходилось оглядываться через плечо, когда она шла по улицам. Ее согревала забота Абелины и, когда приехал Монк, его любовь.
Но даже спустя два года кошмары парижской жизни преследовали ее. Временами Кассандра вздрагивала от каких-то забытых запахов или звуков, от неожиданного взгляда прохожего на улице, от детского визга в парке или от света фар проезжавшего автомобиля. Сердясь на себя за такую чувствительность, она засыпала Монка вопросами о единственном человеке, который мог положить конец ее страхам.
– Почему полиция не нашла Гарри Тейлора? – спрашивала она. – Куда он мог исчезнуть?
– Правда в том, что, вероятно, никто не найдет его, – объяснял ей Монк. – Ты знаешь, насколько опасны катакомбы. Когда люди теряются в них, они почти никогда не могут выйти наружу. Кроме того, мы знаем, что он был ранен…
Монк старательно обходил тему катафилов. Как и инспектор Арман Сави, он верил, что Гарри пал их жертвой.
– Расскажи мне о нем, о том, каким он был человеком.
Монк поколебался в нерешительности, затем признал, что если Кассандра когда-нибудь придет к пониманию того, что произошло, то ей лучше знать как можно больше. Он рассказал ей о том, как Гарри Тейлор приехал в Нью-Йорк, о том, каким замечательным исполнителем он был в компании «Глобал», и то, как его амбиции в конечном счете привели его к поражению. Рассказывая историю Гарри, Монк упоминал о ролях, которые играли другие люди. Он объяснил, насколько трудной была жизнь в Нью-Йорке для Мишель, и рассказал ей о длительной вражде между ней и Розой.
– Теперь я знаю, почему ты и мама так редко упоминали о ней, – прошептала Кассандра.
– Роза навлекла на твою мать большое несчастье. У нее были свои собственные мечты, и в них не было места для людей, которых она не хотела туда впускать.
– Но она похожа на такую добрую, искреннюю женщину, – запротестовала Кассандра, вспомнив, что именно Роза помогла ей вернуться в Америку и с тех пор звонила несколько раз в неделю.
– Я думаю, что в глубине сердца она такая и есть, – мягко сказал Монк. – Иногда мы совершаем неверные поступки по причинам, которые заставляют нас поверить в нашу правоту. И только позже мы осознаем, что наши мотивы были дурацкими или наивными и мы причинили боль другим людям. Твоя мать и Роза могли бы когда-нибудь стать друзьями. Позволь мне показать тебе, что я имел в виду.
Монк прошел в свой кабинет и принес оттуда дневники, которые вела Мишель, начиная с ее приезда в Нью-Йорк и заканчивая за несколько дней до ее смерти.
– Прочитай их внимательно. Помни, что времена и люди меняются. Я думаю, что Роза поняла свои ошибки и хотела их исправить. У нее никогда не было возможности сделать это для твоей матери, но, я думаю, она хочет сделать это для тебя.
Кассандра была очарована и одновременно испытывала отвращение, читая историю жизни Мишель. Временами, когда она читала о надеждах и планах своей матери, ее сердце парило в облаках. Затем она переходила к местам, которые заставляли сжиматься ее сердце, и она удивлялась способности матери выносить такие лишения.
«Поэтому она была женщиной, которая защитила свою дочь своим телом и спасла ее жизнь…»
Там были ссылки на Розу, которая сердила Кассандру, но чем больше она читала, тем больше она обнаруживала, что ее мать втайне восхищалась многими чертами Розы и очень многому научилась у нее. И когда пришло время, она пошла наперекор Розе и отказалась уступить ей то, что она создала, – так поняла Кассандра, читая главу о борьбе Мишель за руководство над операциями с дорожными чеками.
Для Кассандры эти дневники стали фонарными столбами, которые осветили жизнь женщины, которую она едва ли знала, но которая сыграла важную роль в жизни ее матери. Когда Кассандра спросила Монка, что произошло с огромной компанией, которую основала Мишель, он сказал ей:
– Это все твое, солнышко. Или будет твоим через пять лет, когда тебе исполнится двадцать один год. Два лучших помощника Розы сейчас управляют этим для тебя, и поверь мне, она и я наблюдаем за каждым их шагом.
Кассандра подумала, потом спросила:
– А что насчет Стивена? Я знаю, ты не веришь тому, что он герой, как думают все.
– Стивен очень далеко и никогда не вернется.
– Причастен ли он к смерти матери?
– Я не знаю, солнышко.
Кассандра увидела боль, отразившуюся в его глазах, и прекратила этот разговор. На время.
Кассандра превратила три комнаты квартиры на третьем этаже Карлтон-Тауэрс в свое собственное маленькое владение. Шкафы были заполнены новой одеждой, а на стены были повешены картины из коллекции ее матери. Несколько фотографий и сувениров, которые она привезла с собой, заняли свои места на полках, и после некоторого времени она уже могла взглянуть на них без боли или печали.
Посещение американской школы помогло ей выйти из замкнутого мира и одиночества. После жесткой дисциплины приходской школы свободный дух подействовал на нее как эликсир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104