Твое вдовство должно кончиться. Никто не имеет никаких оснований думать, что Кассандра – не дочь Франклина. О нашей прошлой любви никто не подозревает.
Он изучил ее лицо и кроме радости увидел тень печали.
– Сейчас это лучшее, что мы можем сделать для себя, – сказал Монк. – Бог знает, намного ли это больше того, что мы имели раньше.
Некоторое время они ели молча, потом Мишель фыркнула.
– А ты серьезно ходил к Моргану?
– Держи пари, что ходил. Выражения лиц Ротшильда и Лазара…
Над этим посмеялись тоже, потом Мишель начала расспрашивать его о Нью-Йорке.
– Да все то же – за исключением того, что «Глобал» делает мешки денег из векселей и расширяется во всех направлениях сразу. Прибыль вкладывают в горное дело, бумажные фабрики, пароходные линии – ты сама перечислишь.
– Тогда, я полагаю, она забыла обо мне, – светло сказала Мишель.
Монк потряс головой.
– Ты и твой дорожный чек умерли и похоронены к сегодняшнему дню. Вместо этого ты стала сбежавшим успехом.
– Я вызываю нотку интереса? – дразнила его Мишель.
Выражение лица Монка осталось серьезным.
– Экономика – и там, и здесь – очень неустойчива. Я не полагаюсь на нее. Рынок поражен спекуляцией, в Германии ужасающая инфляция. Когда ситуация взорвется, я не хочу, чтобы ты и Кассандра оказались впутанными в нее.
– То есть ты считаешь, что расширяться не надо? – медленно сказала Мишель.
– Нет. Пусть твои офисы действуют, но долги плати быстро. Чтобы никто не был вправе отнять то, что твое.
Минутку Мишель думала над этим, потом взглянула с мягкой улыбкой.
– Вот почему ты приехал, да? Ты видишь то, чего никто не видит, и хотел предупредить меня.
– Я приехал, потому что я люблю тебя и Кассандру, – сказал Монк, потом, усмехнувшись, добавил: – Мы втроем Европу на уши поставим!
Если Мишель чем-то была озабочена в связи с прибытием Монка в Париж – так это реакцией Кассандры на него. Но беспокоиться было не о чем. Кассандра приняла Монка сразу и без вопросов. Пока Мишель была занята делами бизнеса, Монк, который сохранял связь со своим нью-йоркским офисом и иногда писал о европейских финансовых делах, проводил время с дочерью.
К концу июня квартира на Сент-Луи была закрыта, а пыльная одежда убрана в шкафы. Монк купил огромный мерседес, который мог везти их и багаж. Швейцарская нянечка, гувернантка Кассандры и европейский генеральный менеджер Мишель ехали в машине поменьше.
Первой остановкой была Женева, которую Мишель избрала как базу для швейцарских операций. Они остановились на вилле у озера, и пока Монк учил Кассандру плавать и катал на паруснике на озере Леман, Мишель тщательно проводила свою первую зарубежную операцию. За четыре месяца ее успех вызвал комментарии даже у скептичной швейцарки, которая бранила их за пересмотр потенциального бизнеса, связанного с американскими туристами. Даже обеспеченный золотом швейцарский франк колебался пред мощью доллара. Американцев можно было найти везде – от пешеходных троп в Альпах до малодоступных магазинов цюрихской Бахнофштрассе. Торговцы охотно принимали дорожные чеки «Глобал», которые, получив благословение швейцарского банковского истеблишмента, рассматривались как священные – как местная валюта.
Осень застала семью в Италии, где Мишель хотела основать представительство в Риме, Венеции и Милане. Пока она путешествовала вверх и вниз по Итальянскому сапогу, Монк открывал красоты древнего города для Кассандры. Следующей весной она отпраздновала свой четырехлетний юбилей в венецианской гондоле и играла с крестьянскими детишками на холмах Тоскани.
Зимой неразлучная тройка колесила по южной Европе, начиная от Афин, вдоль островов Эгейского моря, через Средиземное море, по направлению к Испании и Португалии. После того как Мишель завершила свои дела в Мадриде и Лиссабоне, они провели несколько недель в Алгарви. Потом была короткая остановка в Париже, чтобы проверить дела на улице Де Берри, и затем они уехали на север по направлению к Амстердаму, первой остановке годового путешествия, которое должно было завершиться так далеко на севере – в Скандинавии.
– Я никогда не говорил тебе, что моя мать была шведка и я швед, – сказал Монк, когда они стояли у перил моста на пароме, везущем их из Копенгагена в Мальмё.
– Есть много вещей, которые я не знаю о вас, мистер Мак-Куин, – дразнила его Мишель.
Монк обнял ее рукой за плечи.
– У нас много времени, чтобы узнать все, – сказал он. – Все время на свете наше.
С первой минуты, как они прибыли сюда, Мишель полюбила Стокгольм. Как и Париж, это был город, дышащий историей, но вместо грандиозности он излучал тепло и очарование.
– Выглядит будто перед праздником, – отметил Монк, когда они ехали с железнодорожной станции в Гамла Стан, или Старый Город.
По счастливому стечению обстоятельств они прибыли в канун Вальпургиевой ночи, праздника по поводу окончания зимнего солнцестояния. Уложив Кассандру спать, Монк и Мишель смешались с толпой на улице и шли через парки, где горели огромные костры. Повсюду люди пели и танцевали. Монк сгреб Мишель в свои объятия, и все аплодировали. После еды люди садились за ритуальное питье. Маленькую серебряную монету помещали на дно чашки, и сладкий горячий кофе разливался так, чтобы монета скрылась, потом добавлялась водка – столько, чтобы монета опять становилась видимой. Мишель была ошеломлена количеством ликера, которое уходило на каждом круге. Несмотря на вдохновляющие крики жен и друзей, мужчины за столом один за другим исчезали, пока не остался один Монк. Наблюдавшие высказали шумное одобрение, когда он опрокинул последнюю чашку.
– Я не думала, что ты можешь столько пить, – воскликнула Мишель, когда они шли через Норбро Бридж к себе в отель.
– Я человек многих талантов, – важно сказал Монк.
Монк оставил двери открытыми и прошел на каменный балкон их номера, откуда был виден Кунгстрадгарден и вдалеке – Королевский дворец.
– У тебя все в порядке, мой дорогой? – тревожно спросила Мишель, увидев две слезы, катившиеся по щеке Монка.
– Никогда в жизни я не был счастливее, – прошептал он. Он помолчал, потом добавил: – И также никогда не мог сказать тебе вот что.
Сердце Мишель заколотилось. «Он хочет сказать, что он должен уехать!»
– Мишель, ты выйдешь за меня замуж?
Мишель смотрела на него, не в силах поверить услышанному.
– Да, да, да! – закричала она, обвивая руками шею Монка.
Они неистово обнялись, теперь плакали оба.
– Я веду себя как идиот, – сказал Монк, вытирая щеку. – Дай только мне шанс, а?
Мишель наблюдала, как он неровными шагами вошел в номер.
Вдруг раздался треск. Мишель вбежала в спальню и нашла Монка растянувшимся на кровати, которая под ним сломалась; он храпел с блаженной улыбкой на губах.
– О, чудо ты мое, ужасный человек! – шептала она, стягивая с него одежду.
Всю ночь она до зари не спала, переполненная чудесными мыслями. Кассандра будет наконец иметь отца, а она – мужа. Мужа… Только перед тем, как она наконец уснула, она подумала о том, что делать завтра.
Проснувшись следующим утром, Монк ждал, что будет болеть голова. Несмотря на все, что выпил, его голова, однако, была замечательно ясной. Обнаружив отсутствие Мишель, он заглянул во все углы, пока не понял, что он один. Мишель и Кассандра, должно быть, ушли завтракать.
Монк возвращался в спальню, когда появился служащий гостиницы с новым серым костюмом, белой рубашкой и темно-синим галстуком. Он сообщил Монку, что его ждут через час внизу и что он должен помочь ему собраться. Довольный заботой Мишель, Монк хмыкнул и попросил побрить его.
Спустившись вниз, Монк проследовал за служащим через столовую комнату отеля и дальше, на террасу, с видом на воду. Всюду были свежие весенние цветы. Монк вдохнул пряный воздух, заметив небольшой застекленный шкаф с бутылками вина в центре террасы и арфу в сторонке.
– Прекрасное место для свадьбы, – заметил он служащему.
Слова застряли в горле, когда Монк осознал, что он говорил Мишель вчера вечером. Он огляделся в волнении, потом увидел, как она входит через другую дверь, одетая в простое белое платье, украшенное жемчугами, с небольшим букетом в руках. За ней мелькнула Кассандра, тоже одетая в белое, глядя на него с озорной усмешкой. «О, мой Бог».
Монк не успел понять, что происходит, менеджер отеля проводил его по направлению к бельведеру.
– Нет нужды беспокоиться, сэр, – сообщил он. – Кольцо у меня есть. А мадам позаботилась о лицензии.
Монк проглотил комок. Появился ангелоподобный лютеранский пастор, арфист занял свое место, а Мишель встала рядом с ним.
– Ты осознал, что ты сказал вчера вечером, а? – прошептала она.
– Конечно, – быстро ответил Монк.
– Хорошо! Теперь уже не отвертишься!
Женитьба и радость от того, что он наконец рядом с двумя людьми, которые для него дороже всего на свете, были самым большим чудом в жизни Монка. Он, повидавший столько в жизни, вдруг открыл чудеса, о которых и не мечтал. Как только они вернулись в Париж, Монк оформил официальные бумаги, делающие его законным отцом Кассандры.
– Я хочу, чтобы мы рассказали ей правду, – сказала Мишель.
– Расскажем когда-нибудь, – пообещал Монк. – Но единственная причина, побудившая Розу пойти на соглашение с тобой – это то, что ты была жена Франклина, вынашивавшая его наследника. Если Кассандра будет наследовать то, что построила ты, без оспаривания Розой законности этого, то Роза может никогда не узнать, что она – не ребенок Франклина.
– Ты имеешь в виду, что мы можем рассказать все Кассандре только после смерти Розы?
– Это было бы самым надежным, – ответил Монк.
Но таких неприятностей было мало в их новой семейной жизни. Поскольку он не должен был ходить на работу в офис, Монк мог проводить много времени с дочерью. Пока Мишель занималась бизнесом, Монк проверял уроки Кассандры, приглашая новых гувернеров, когда она подрастала. К тому времени, когда ей исполнилось семь лет, Кассандра свободно говорила на английском, французском, итальянском и испанском. Ее ненасытное любопытство иногда сводило Монка с ума, – так, она приходила с ним в редакцию и, старательно напечатав два абзаца истории о русалочке Копенгагена из Ганса Христиана Андерсена, проворно добавляла ее к тексту, подготовленному Монком для журнала «Кью».
Успех дорожного чека был ошеломляющим, и к 1928 году их было продано больше чем на 75 миллионов долларов. Доходы позволили Мишель расплатиться по всем ее европейским векселям, и баланс все возрастал, пока о ней не стали говорить как об одной из состоятельнейших женщин в Европе.
– Только не вкладывай ни дюйма сюда, – посоветовал Монк, сопровождая Мишель в Берлин.
Как деловая женщина, Мишель знала, что ей придется иметь дело с Германией раньше или позже. Но старые воспоминания о войне никогда не отступали совсем.
Дважды за сорок лет немцы оккупировали Францию. Страх и подозрительность были в крови Мишель.
– Когда придет развязка, а это будет очень скоро, начнется отсюда, – пророчествовал Монк.
Он, Мишель и Кассандра завтракали в кафе на Курфюрстендамм, берлинская Пятая авеню.
– Это все из-за проклятого Версальского договора, – сказала Мишель. – После войны мы покорили их, и они никогда не простят нам этого унижения.
Несмотря на ее осторожность, Мишель обнаружила, что немецкие банкиры, преимущественно евреи, к ней расположены, они не только жаждали делать бизнес, но заверяли ее, что этот «маленький капрал», как они называли Гитлера, – просто ничтожество.
– Немцы – цивилизованный народ, – говорил ей финансовый деятель Абрахам Варбург. – Ваши деньги здесь будут так же в безопасности, как где угодно в Европе.
– Меня интересуют не мои деньги, герр Варбург, – ответила Мишель. – Меня интересует, что может случиться с вами, если станет известно, что вы плохо отзываетесь о Гитлере.
Она увидела, что банкир заколебался, потом понизил голос.
– Миссис Мак-Куин, если, не дай Бог, произойдет катастрофа, тогда все, что вы делаете для нас сейчас, в будущем станет еще более ценным.
Мишель не хотела услышать ничего другого. Она сказала Монку, что Варбургу она доверяет и получила его безоговорочную поддержку. К июню 1929 года туристские офисы «Глобал» были открыты в Берлине, Мюнхене, Франкфурте и Гамбурге, и в то лето только клерки за прилавками обрабатывали пять тысяч писем в день; туристы осаждали офисы, чтобы получить весточку из дому. Несмотря на ошеломляющую инфляцию германской марки, дорожные чеки продавались так быстро, что их едва успевали печатать.
– Никому не нужны марки, – замечал Монк. – Они привели в расстройство собственную валюту, чтобы получить столько долларов, сколько смогут.
Мишель, которая работала целыми днями, организовывая операции в Германии, устала.
– Поедем домой, – прошептала она Монку, когда они остались в своем номере в легендарном отеле «Кемпински». – В этой стране нет радости, и хватит Кассандре этой цыганской жизни. Пора в настоящую школу, пора иметь друзей.
– Нью-Йорк или Париж? – спросил Монк, хотя он уже знал ответ.
– Не Нью-Йорк, любимый мой. Пока нет.
39
Летняя жара 1930 года побила все рекорды последних пяти-десяти лет. Оцепенение повисло над Манхэттеном как тяжелая, сырая пелена, раздражая и вызывая драки в скобяных магазинах, где покупатели искали электрические вентиляторы.
Гарри Тейлор не нуждался в электрических вентиляторах. В его расположенной на двух этажах квартире на Пятой авеню был кондиционер. Однако ночью режим экономии электроэнергии убивал струю утешительного холодного воздуха, превращая апартаменты в печь. Гарри должен был преодолеть головную боль, прежде чем понял, что его бой Филиппино пытается разбудить его.
– Какого черта тебе надо?
Получился не грозный рык, а так себе, кваканье. Во рту был неприятный привкус виски. Как только он взглянул на свет, боль пронзила череп.
– Вы говорили напомнить, что вам надо быть в «Глобал» ровно в 12 часов, – сказал мальчик на хорошем английском.
Гарри уставился на боя.
– Который час…
– Одиннадцать часов 10 минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104