Кто-то из посольства США. Туркин работал в управлении "К", принадлежавшем Первому главному управлению, в контрразведке. Его работа заключалась не только в слежке за советскими дипломатами, но и в том, чтобы не спускать глаз с западных дипломатов в поисках человека, подходящего для вербовки. Поэтому он имел возможность свободно общаться с дипломатами других стран, включая и западных, – свобода, недоступная для любого рядового сотрудника посольства.
Но именно поэтому ЦРУ заподозрило, кем являлся Туркин в действительности, и завело на него тоненькое досье. Однако ухватиться было не за что. Этот человек являл собой истинное порождение советского режима.
Со своей стороны, Туркин подозревал, что этот американец – из ЦРУ, ибо его учили, что практически все американские дипломаты служат в ЦРУ. Американец сел и протянул руку:
– Джейсон Монк. Вы Ник Туркин, верно? Видел вас на прошлой неделе на приеме в саду британского посольства. У вас такой вид, словно вам только что сказали, что вас переводят в Гренландию.
Туркин изучающе смотрел на американца. Густые волосы цвета спелой кукурузы падали ему на лоб, и он обаятельно улыбался. В глазах его не было заметно хитрости; может, он вовсе и не агент ЦРУ? У него вид человека, с которым можно поговорить. В другое время Туркин, помня все, чему его научили в течение многих лет, вел бы себя по-другому ~ вежливо, но сдержанно. Сейчас же ему было просто необходимо с кем-нибудь поговорить. Он открыл рот и излил, что было у него на душе. Американец проявил не только интерес, но и сочувствие, даже записал название «мелиоидозис» на картонной подставке для пива. Они расстались далеко за полночь. Русский вернулся на охраняемую территорию посольства, а Монк – в свою квартиру на Гарри-Туку-роуд.
Селии Стоун, тоненькой, темноволосой и хорошенькой девушке, было двадцать шесть лет. Она занимала пост помощника пресс-атташе в британском посольстве в Москве – ее первый пост за границей, который она получила через два года после окончания Гиртон-колледжа в Оксфорде, где специализировалась по русскому языку. И она считала, что имеет все основания наслаждаться жизнью.
В тот день, 16 июля, она вышла из огромных дверей главного подъезда и посмотрела в сторону автостоянки, где стоял ее маленький «ровер». Находясь внутри территории посольства, она видела то, чего Зайцев не мог увидеть из-за железной стены. Селия стояла на верхней из пяти ступеней, ведущих вниз к стоянке, асфальт перемежался лужайками с небольшими деревьями и кустами, а также клумбами с яркими цветами. Глядя поверх железной ограды, она видела на другом берегу возвышающуюся громаду Кремля, его пастельные краски: желтый, красноватый, кремовый и белый тона, сияющие золотом луковицы куполов многочисленных соборов, возвышающихся над зубцами красно-кирпичных стен, окружавших крепость. Это было величественное зрелище. По обе стороны от крыльца, на ступенях которого стояла Селия, спускались пандусы, по которым имел право подъезжать только один посол. Простые смертные парковались ниже и поднимались пешком. Однажды молодой дипломат испортил себе карьеру: в проливной дождь он въехал на своем «жуке»-"фольксвагене" по пандусу и оставил его под крышей портика. Через несколько минут приехал посол и, увидев, что подъезд заблокирован, вышел из своего «роллс-ройса» внизу и прошел остаток пути под дождем. Он промок, и это его совсем не забавляло.
Селия Стоун сбежала вниз по ступеням, кивнула охраннику у ворот, забралась в свой ярко-красный «ровер» и включила мотор. Когда машина подъехала к воротам «выезд», они уже раздвигались. Она выехала на Софийскую набережную и свернула налево к Большому Каменному мосту, направляясь на ленч с репортером из газеты «Сегодня». Она не заметила оборванного старика, который, с трудом волоча ноги, бросился было вслед за ее машиной. Она также не знала, что ее «ровер» был первым автомобилем, выехавшим в то утро из посольства.
Большой Каменный мост – самый старый мост через Москву-реку. В старину пользовались наводными понтонными мостами, их строили весной и разбирали зимой, когда лед становился достаточно прочным, чтобы по нему можно было ездить.
Мост так велик, что перекрывает не только реку, но и Софийскую набережную. Чтобы подняться на него с набережной, водитель должен повернуть еще раз налево и проехать с сотню метров до того места, где мост сравнивается с берегом, а затем, сделав полный разворот, въехать на наклонную часть моста. Но пешеход может подняться по лестнице с набережной прямо на мост. Так Заяц и сделал.
Он уже стоял на пешеходной части моста, когда мимо проехал красный «ровер». Заяц замахал руками. Сидевшая в машине женщина удивленно посмотрела на него и проехала дальше. Заяц отправился на безнадежные поиски. Но он помнил номерной знак и видел, как на северной стороне моста «ровер», повернув влево, влился в поток машин на Боровицкой площади.
Селия Стоун направлялась в паб «Рози О'Грейди» на Знаменке. Эта совершенно немосковская таверна действительно была ирландской, и здесь можно было подчас обнаружить в канун Нового года ирландского посла, если ему удавалось сбежать с официальных дипломатических приемов. В этом пабе также можно и пообедать. Селия Стоун предпочла встретиться с русским репортером именно здесь.
Она без труда нашла место для парковки сразу же за углом: все меньше и меньше русских могли позволить себе иметь машину и покупать для нее бензин. Поставив машину, Селия пошла пешком. Как всегда, когда около ресторана появляется явный иностранец, бездомные и нищие сбегаются со всех сторон, чтобы попросить на хлеб.
Перед отъездом в Москву она, как молодой дипломат, получила инструкции в министерстве иностранных дел в Лондоне, но реальность все равно каждый раз потрясала ее. Она видела нищих в лондонском метро и на улицах Нью-Йорка, бродяг, которые непонятным образом опустились на низшую ступень социальной лестницы. Но в Москве, столице государства, на которое наступал настоящий голод, эти несчастные с протянутыми руками, просящие денег или хлеба, еще не так давно были крестьянами, солдатами, служащими и торговцами. Ей вспоминались документальные кадры телевидения из стран третьего мира.
Вадим, огромного роста швейцар из «Рози ОТрейди», увидел ее издалека и бросился вперед, с силой оттолкнув нескольких нищих соотечественников, чтобы важный валютный клиент мог свободно войти в частный ресторан.
Возмущенная зрелищем унижения несчастных своим же соотечественником. Селия пыталась протестовать, но Вадим, отгородив ее своей большой мускулистой рукой от протянутых к ней ладоней, распахнул дверь ресторана и втолкнул ее внутрь.
Контраст между пыльной улицей с голодными нищими и пятьюдесятью посетителями, дружески беседующими между собой за ленчем с мясом и рыбой, потрясал Селию. Имея доброе сердце, молодая женщина всегда ощущала неловкость, когда завтракала или обедала в ресторанах. Царящий на улицах голод лишал ее аппетита. Перед симпатичным русским репортером такой проблемы не стояло. Он изучил меню с закусками и остановился на креветках.
Заяц, все еще упорно продолжая свои поиски, обошел Боровицкую площадь, надеясь увидеть красный «ровер». Он заглядывал во все улочки справа и слева, не мелькнет ли там красное пятно, но ничего не увидел. В конце концов он вышел на большую улицу, примыкавшую к дальней стороне площади. К его изумлению и радости, он обнаружил автомашину всего в двухстах метрах, за углом, недалеко от паба.
Ничем не отличающийся от терпеливой толпы нищих, Зайцев занял позицию недалеко от «ровера» и стал ждать.

Найроби, 1983 год
Прошло десять лет с тех пор, когда Джейсон Монк был студентом Виргинского университета, и хотя утратил связь со многими, кого тогда знал, он все еще помнил Нормана Стайна. Их связывала странная дружба – невысокого, но крепко сбитого футболиста из фермерского округа и совсем неатлетического сына доктора-еврея из Фредериксберга. Свойственные обоим чувство юмора и склонность к иронии сделали их друзьями. И если Монк обладал способностями к языкам, то Стайн был почти гением в области биологии. Он блестяще окончил университет на год раньше Монка и сразу поступил на медицинский факультет. Они поддерживали отношения, лишь посылая друг другу поздравления к Рождеству. Года за два до того, как Монк получил назначение в Кению, он случайно встретил в Вашингтоне своего друга, который в одиночестве сидел за столиком в ресторане, кого-то, видимо, поджидая. Им удалось поговорить полчаса, пока не появился компаньон Стайна. За это время они сумели обменяться новостями, хотя Монку пришлось солгать, сказав, что он работает на госдепартамент.
Стайн стал врачом, специализировался по тропической медицине, получил ученую степень и теперь радовался новому назначению с большими возможностями для исследовательской работы в армейском госпитале Уолтера Рида.
Полистав телефонный справочник, Джейсон Монк из своей квартиры в Найроби позвонил ему. На десятый звонок ответил заспанный голос:
– Да?
– Привет, Норман. Это Джейсон Монк.
Последовала пауза.
– Прекрасно. Где ты?
– В Найроби.
– Прекрасно. Найроби. Конечно. И который там теперь час?
– Середина дня.
– Ну а здесь пять этого чертового утра, и мой будильник поставлен на семь. Я полночи не спал из-за ребенка. Зубы режутся. Ради Бога, ты не мог выбрать другое время, приятель?
– Успокойся, Норм. Скажи мне кое-что. Ты когда-нибудь слышал такое слово – «мелиоидозис»?
Опять наступила пауза. В голосе Нормана, когда он заговорил снова, не было и следа сонливости.
– Почему ты спрашиваешь?
Монк рассказал ему. Но не о русском дипломате. Он сказал, что есть мальчик пяти лет, сын одного знакомого. Кажется, мальчик обречен. Он слышал что-то о том, что у дяди Сэма имеется некоторый опыт в изучении именно такой болезни.
– Оставь мне твой номер телефона, – сказал Стайн. – Я поговорю кое с кем и перезвоню тебе.
Телефон Монка зазвонил только в пять часов дня.
– Если… может быть… что-то, – путался в словах врач. – Это нечто совершенно новое, еще в экспериментальной стадии. Мы сделали несколько тестов, результаты кажутся положительными. Пока. Но препарат еще даже не показывали ФДА. Не говоря уже о разрешении на производство. Мы еще не закончили его испытания.
То, что описывал Стайн, очевидно, был самый первый антибиотик – сефалоспорин. В конце восьмидесятых он будет выпускаться под названием «сефтазидим». А в то время его обозначали как С 3-1. Сегодня это обычно применяемое при мелиоидозисе лекарство.
– Он может дать побочный эффект, – продолжал Стайн. – Мы пока мало что знаем.
– А как скоро проявится этот побочный эффект? – спросил Монк.
– Понятия не имею.
– Послушай, Норм, если ребенок обречен умереть через три недели, то что мы теряем?
Стайн тяжело вздохнул:
– Не знаю. Это против всех правил.
– Клянусь, никто не узнает. Давай, Норм, ради тех девочек, которых я знакомил с тобой.
Он услышал хохот, донесшийся из далекого Чеви-Чейза в штате Мэриленд.
– Попробуй только расскажи Бекки, и я убью тебя, – сказал Стайн, и в трубке наступила тишина.
Спустя сорок восемь часов в посольство на имя Монка прибыла посылка. Ее доставили через международную компанию срочных перевозок. В посылке был термос с сухим льдом. В короткой записке без подписи говорилось, что во льду находятся две ампулы. Монк позвонил в советское посольство и попросил передать второму секретарю Туркину следующее: «Не забудьте, сегодня в шесть мы пьем пиво». Об этом доложили полковнику Кулиеву.
– Кто такой этот Монк? – спросил он у Туркина.
– Американский дипломат. Он, кажется, разочарован во внешней политике США в Африке. Я пытаюсь разработать его как источник информации.
Кулиев удовлетворенно кивнул. Хорошая работа, такие вещи отлично выглядят в отчетах, идущих в Ясенево.
В кафе «Торн три» Монк передал посылку. Туркин выглядел испуганным, опасаясь, что кто-то из своих увидит его. В свертке могли быть деньги.
– Что это? – спросил он.
Монк объяснил.
– Может быть, это не поможет, но вреда не будет. Это все, что у нас есть.
Русский застыл, холодно глядя на Монка.
– А что вы хотите за этот… подарок? – Ему было ясно, что нужно будет заплатить.
– Вы говорили правду о своем ребенке? Или играли?
– Не играл. На этот раз не играл. Мы всегда играем, такие, как вы и я. Но не сейчас.
По правде говоря, Монк уже навел справки в главном госпитале Найроби. Доктор Уинстон Муа в основном подтвердил все факты. «Трудный человек, но и жить трудно в этом мире», – подумал Монк и встал из-за стола. По правилам он должен был выжать из этого человека какую-то информацию, что-нибудь секретное. Но он знал, что история маленького сына не была обманом. Если бы пришлось воспользоваться этой ситуацией, лучше уж мести улицы в Бронксе.
– Берите, приятель. Надеюсь, это поможет. Никакой платы.
Монк направился к двери, но не успел пройти и полдороги, как его окликнули:
– Мистер Монк, вы понимаете по-русски?
Монк кивнул:
– Немного.
– Я так и думал. Тогда вы поймете слово «спасибо».
Было около двух часов, когда, выйдя из «Рози О'Грейди», Селия подошла к машине. «Ровер» имел общую систему замков. Когда она отперла дверцу водителя, сработал замок и на дверце со стороны пассажира. Она пристегнула ремень, включила зажигание и почти тронулась с места, как дверца с другой стороны открылась. Она удивленно повернулась. Он стоял рядом, наклонившись к открытой дверце. Потертая армейская шинель, четыре медали на засаленных лентах, прикрепленные к лацкану пиджака, заросший щетиной подбородок. Когда он открыл рот, в нем блеснули три стальных зуба. Он бросил ей на колени папку. Она достаточно хорошо понимала по-русски, чтобы потом повторить его слова:
– Пожалуйста, отдайте это господину послу. За пиво.
Его вид испугал Селию. Явно это ненормальный – вероятно, шизофреник. Такие люди могут быть опасны. Побледневшая Селия Стоун выехала на улицу, открытая дверца болталась, пока от движения автомобиля не захлопнулась сама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67