https://wodolei.ru/catalog/installation/dlya_unitaza/
«Да». Когда Ирвин был шефом британской разведки, он служил и Маргарет Тэтчер, и ее министру иностранных дел лорду Каррингтону.
Совет Линкольна никогда не принимал формальных резолюций в письменной форме. Он приходил к соглашению, и на его основе каждый член использовал свое влияние для достижения целей этого соглашения в коридорах власти в своих странах.
В деле с «Черным манифестом» соглашение состояло только в передаче членам небольшого рабочего комитета пожелания совета, чтобы комитет выбрал наилучшее решение. Весь же совет пришел к согласию ничего не санкционировать, не запрещать и даже не интересоваться возможными последствиями.
Москва, сентябрь 1990 года
Полковник Анатолий Гришин сидел за столом в своем кабинете в Лефортовской тюрьме, просматривая три только что доставленных ему документа. Его охватывал целый вихрь эмоций.
Самым сильным чувством было торжество. В течение лета контрразведка как Первого, так и Второго главных управлений доставила ему одного за другим троих предателей.
Первым доставили дипломата Круглова, разоблаченного при сопоставлении его поста первого секретаря посольства в Буэнос-Айресе и покупки вскоре после возвращения квартиры за двадцать тысяч долларов.
Он без колебаний признался во всем сидящим за столом офицерам. Через шесть недель ему больше нечего было сказать, и его отправили в одну из подземных камер, где температура даже летом редко поднималась выше одного градуса тепла. Там он и сидел, дрожа и ожидая решения своей судьбы. Эта судьба заключалась в одном листке бумаги на столе полковника.
В июле в камере оказался профессор ядерной физики. В России было очень немного ученых его ранга, когда-либо делавших доклады в Калифорнии, и список быстро сократился до четырех. Обыск в квартире Блинова в Арзамасе-16 дал результат в виде маленькой ампулы чернил для тайнописи, неумело спрятанной среди носков в шкафу.
Он тоже признался быстро и во всем; одного только вида Гришина и его команды с орудиями их работы оказалось достаточно, чтобы развязать ему язык. Блинов даже указал адрес в Восточном Берлине, по которому он отправлял свои тайные письма.
Рейд по этому адресу поручили полковнику управления "К" в Восточном Берлине, но необъяснимым образом жилец сбежал за час до рейда, уйдя через вновь открытый город на Запад.
Последним в конце июля появился солдат-сибиряк, выявленный наконец по своему положению в ГРУ, назначению в Министерство обороны, работе в Адене, а также в результате интенсивной слежки, во время которой, вторгшись в его квартиру, агенты узнали, что однажды один из детей в поисках новогодних подарков обнаружил в вещах отца миниатюрный фотоаппарат.
Петр Соломин отличался от остальных тем, что он переносил страшную боль и в муках пытался показать свое презрение. Гришин в конце концов сломал его; ему всегда это удавалось. Он пригрозил отправить жену и детей Соломина в самый страшный лагерь строгого режима.
Каждый из арестованных описывал, как с ним знакомился улыбающийся американец, так охотно слушавший об их проблемах, так рассудительно делавший свои предложения. Это вызвало у Гришина другое чувство – слепой гнев против этого неуловимого человека, которого, как он теперь знал, звали Джейсон Монк.
Трижды этот нахальный ублюдок запросто приезжал в СССР, беседовал со своими шпионами и снова исчезал. Прямо под носом у КГБ. Чем больше Гришин узнавал об этом человеке, тем больше ненавидел его.
Конечно, произвели проверки. Изучили список пассажиров «Армении», но ни одно имя не напоминало псевдоним. Команда смутно помнила американца из Техаса, одетого в техасскую одежду того же типа, что описал Соломин по встрече в Ботаническом саду. Вероятно, Монк был Норманом Келсоном, но это не доказано.
В Москве сыщикам повезло больше. Каждый американский турист, находившийся в тот день в столице, был проверен по регистрации обращений за визой и по интуристовским групповым турне. В конце концов они вышли на «Метрополь» и на человека, у которого по счастливой случайности заболел живот, что заставило его отказаться от поездки в Загорский монастырь в тот самый день, когда Монк встретился с профессором Блиновым во Владимирском соборе. Доктор Филип Питерс. Гришин запомнит это имя.
Когда трое предателей выложили перед комиссией следователей весь объем того. что этот один-единственный американец убедил их передать ему, офицеры КГБ побледнели от шока.
Гришин сложил три листка вместе и позвонил по служебному номеру. Он всегда высоко ценил наказание в финале.
Генерала Владимира Крючкова повысили в должности до председателя всего КГБ. Именно он принес в то утро три смертных приговора в кабинет президента на верхнем этаже шипя Центрального Комитета на Новой площади и положил их на стол Михаила Горбачева на подпись, и именно он отослал их. соответственно подписанные, с пометкой «срочно», в Лефортовскую тюрьму.
Полковник продержал приговоренных на заднем дворе тридцать минут, чтобы они успели осознать то, что с ними произойдет. Слишком неожиданно – и тогда нет времени для осознания, как он часто повторял своим ученикам. Когда он вышел, трое стояли на коленях в посыпанном гравием дворе с высокими стенами, куда никогда не заглядывало солнце.
Первым был дипломат. Он казался потрясенным, бормоча «нет, нет», когда почувствовал, как старший сержант приложил 9-миллиметровый пистолет Макарова к его затылку. Гришин кивнул, и солдат нажал на курок. Вспышка, струя крови, осколки кости – и Валерий Юрьевич Круглов упал лицом вниз на гравий.
Ученый, воспитанный как идейный атеист, молился, прося всемогущего Бога спасти его душу. Он, казалось, почти не замечал, что произошло в двух метрах от него, и упал лицом вниз, как и дипломат.
Полковник Петр Соломин был последним. Он смотрел в небо, возможно, видя в последний раз леса и воды, богатые дичью и рыбой, его родной земли. Когда он почувствовал прикосновение холодной стали к затылку, он выставил назад левую руку в сторону Гришина, стоявшего у стены. Средний палец твердо указывал вверх.
«Огонь!» – крикнул Гришин, и все было кончено. Он распорядился похоронить их этой же ночью в безымянных могилах в подмосковном лесу. У семей никогда не будет места, куда они могли бы положить цветы.
Полковник Гришин подошел к телу сибиряка, наклонился над ним на несколько секунд и, выпрямившись, ушел прочь.
Когда он вернулся в свой кабинет, чтобы составить отчет, на телефоне мигал красный огонек. Звонил его коллега, с которым он был знаком, из следовательской группы Второго главного управления.
– Думаю, мы заканчиваем с четвертым, – сказал знакомый. – Список ограничивается двоими. Оба полковники, оба в контрразведке, оба в Восточном Берлине. Мы следим за ними. Рано или поздно нам повезет. Когда мы поймаем его, хотите, чтобы вам сообщили? Хотите присутствовать при аресте?
– Дайте мне двенадцать часов, ~ сказал Гришин, – всего двенадцать часов, и я буду там. Этот мне нужен; с этим личные счеты.
И следователь, и специалист по допросам знали, что закаленного офицера контрразведки труднее всего расколоть. После нескольких лет в управлении "К" он знает, как распознать контрразведку, когда она работает против него. Уж он не оставит невидимые чернила в свернутых носках, не купит квартиру на шальные деньги.
Раньше все было просто. Если человека подозревали, его арестовывали и «поджаривали» до тех пор, пока не получали признание или доказательство ошибки. К 1990 году власти настояли на доказательстве виновности или по крайней мере на серьезных уликах, прежде чем прибегнуть к допросу третьей степени. «Лайсандер» улик не оставит; его надо схватить на месте преступления. Для этого требуются осторожность и время.
Более того, Берлин – открытый город. Восточная зона практически оставалась советским сектором. Но Стена рухнула. Если спугнуть, виновный может легко сбежать – быстро промчаться по улицам к яркому свету Западного Берлина и спасению. Тогда будет слишком поздно.
Глава 10
Состав рабочего комитета ограничивался пятью членами. В него входили председатель геополитической группы, председатель стратегического комитета и председатель экономической группы. Плюс Сол Натансон – по его личной просьбе – и Найджел Ирвин. В основном председательствовал Ирвин, а остальные задавали вопросы.
– Давайте с самого начала выясним одну вещь, – начал Ральф Брук из экономического комитета. – Вы рассматриваете вопрос об убийстве этого Комарова?
– Нет.
– Почему нет?
– Потому что такие убийства редко удаются, а в данном случае, даже если оно совершится, это проблему не решит.
– Почему этого нельзя сделать, Найджел?
– Я не сказал «нельзя». Просто чрезвычайно трудно. Этого человека исключительно хорошо охраняют. Его личный телохранитель и командир охраны не дурак.
– Но даже если это получится, это не поможет?
– Нет. Из него сделают мученика. Другой займет его место и уничтожит страну. Вероятно, будет осуществлять ту же программу – наследие погибшего лидера.
– Тогда что же?
– Все действующие политики подвержены дестабилизации. Американская идея, по-моему.
На нескольких лицах промелькнули грустные улыбки. В свое время государственный департамент и ЦРУ пытались дестабилизировать нескольких левых лидеров других стран.
– Что для этого потребуется?
– Финансы.
– Нет проблемы, – сказал Соя Натансон. – Назовите сколько.
– Благодарю вас. Потом.
– И?…
– Некоторая техническая поддержка. В основном это можно купить. И человек.
– Что за человек?
– Человек, который поедет в Россию, чтобы сделать определенную работу. Очень хороший человек.
– Это ваша область. Если – и я говорю «если» в порядке обсуждения – Комарова можно дискредитировать, он потеряет народную поддержку. И что тогда, Найджел?
– Честно говоря, – ответил Ирвин, – в этом вся проблема. Комаров не просто шарлатан. Он обладает ловкостью, страстностью и харизмой. Он понимает и импонирует инстинктам русского народа. Он – икона.
– Он… что?
– Икона. Не религиозная картина, а символ. Он занимает нишу. Все нации нуждаются в чем-то, в какой-то личности или символе, в который они могли бы верить, который дал бы отчаявшимся массам людей чувство самосознания и отсюда – единства. Без объединяющего символа люди вовлекаются в межнациональные войны. Россия огромна, в ней много различных этнических групп. Коммунизм при всей своей жестокости обеспечивал единство. Единство по принуждению. Точно так же, как в Югославии. Мы видели, что произошло, когда отменили единство по принуждению. Для достижения единства по доброй воле необходим символ. У вас есть ваш государственный флаг, ваша слава, у нас – наша монархия. В настоящее время Игорь Комаров – их икона, и только нам известно, насколько она порочна и фальшива.
– И какова его стратегия?
– Как все демагоги, он будет играть на надеждах людей, их чаяниях, любви и ненависти, но главным образом на их страхе. Так он завоюет их сердца. Затем он сможет использовать свою власть для создания машины, которая осуществит цели «Черного манифеста».
– Но если его уничтожить? Возврат к хаосу? Даже к гражданской войне?
– Вероятно. Если только не ввести в это уравнение еще одну, более привлекательную, икону. Достойную преданности русских людей.
– Такого человека нет, И никогда не было.
– О, такой был, – возразил Найджел Ирвин. – Когда-то давно. Он назывался царем Всея Руси.
Лэнгли, сентябрь 1990 года
Полковник Туркин, агент «Лайсандер», прислал срочное сообщение лично Джейсону Монку. Картинка на открытке изображала открытую террасу «Опера-кафе» в Восточном Берлине. Сообщение было коротким и невинным: «Надеюсь на новую встречу, с наилучшими пожеланиями, Хосе Мария». Открытка пришла в особый почтовый ящик ЦРУ в Бонне, а штамп указывал. что ее опустили в Западном Берлине.
В Бонне сотрудники ЦРУ знали только то, что она предназначена Джейсону Монку, который находится в Лэнгли. Туда ее и переслали. То, что она отправлена из Западного Берлина, ни о чем не говорило. Туркин просто бросил открытку со штампами в окно машины с западноберлинским номером, возвращавшейся на Запад. Он пробормотал «битте» удивленному водителю и пошел дальше. Когда его «хвост» завернул за угол, они ничего не увидели. Любезный берлинец отослал открытку из своей части города.
Небрежно написанная над текстом открытки дата казалась странной. Какая-то ошибка. Открытка отправлена восьмого сентября. и немец или испанец написали бы так: 8/9/90 – сначала день, затем месяц и гол. Но дата на открытке была написана по-американски: 9/23/90. Для Джейсона это значило: мне нужна встреча в 9.00 в сентябре 23-го числа. Цифры следовало читать наоборот. А подпись с испанским именем говорила: это важно и срочно.
Местом встречи, совершенно очевидно, назначалось «Опера-кафе» в Восточном Берлине.
На третье октября было назначено воссоединение секторов Берлина и всей Германии. Власти СССР придет конец: на территорию бывшего социалистического города войдет полиция Западного Берлина и возьмет все в свои руки. Деятельность КГБ должна ограничиться намного меньшим отделом внутри советского посольства на Унтер-ден-Линден. Некоторым крупным оперативным отделам придется вернуться в Москву. Туркин может уехать с ними. Если он хотел сбежать, то это время настало, но его жена и сын находились в Москве. В школах только что начался учебный год.
Ему надо было что-то передать, и он хотел сказать это лично своему другу. Срочно. В отличие от Туркина Монк знал об исчезновении «Делфи», «Ориона» и «Пегаса». И пока тянулись эти дни, Монк чувствовал себя больным от беспокойства.
Когда уехали все гости, кроме одного, копии всех документов, за исключением экземпляров, принадлежащих лично сэру Найджелу, сожгли под строгим наблюдением, пока не остался только пепел, разносимый ветром.
Ирвин улетел вместе с Натансоном, признательный последнему за полет на его «Граммане» до Вашингтона. По непрослушиваемой системе телефонной связи он с самолета позвонил в O.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Совет Линкольна никогда не принимал формальных резолюций в письменной форме. Он приходил к соглашению, и на его основе каждый член использовал свое влияние для достижения целей этого соглашения в коридорах власти в своих странах.
В деле с «Черным манифестом» соглашение состояло только в передаче членам небольшого рабочего комитета пожелания совета, чтобы комитет выбрал наилучшее решение. Весь же совет пришел к согласию ничего не санкционировать, не запрещать и даже не интересоваться возможными последствиями.
Москва, сентябрь 1990 года
Полковник Анатолий Гришин сидел за столом в своем кабинете в Лефортовской тюрьме, просматривая три только что доставленных ему документа. Его охватывал целый вихрь эмоций.
Самым сильным чувством было торжество. В течение лета контрразведка как Первого, так и Второго главных управлений доставила ему одного за другим троих предателей.
Первым доставили дипломата Круглова, разоблаченного при сопоставлении его поста первого секретаря посольства в Буэнос-Айресе и покупки вскоре после возвращения квартиры за двадцать тысяч долларов.
Он без колебаний признался во всем сидящим за столом офицерам. Через шесть недель ему больше нечего было сказать, и его отправили в одну из подземных камер, где температура даже летом редко поднималась выше одного градуса тепла. Там он и сидел, дрожа и ожидая решения своей судьбы. Эта судьба заключалась в одном листке бумаги на столе полковника.
В июле в камере оказался профессор ядерной физики. В России было очень немного ученых его ранга, когда-либо делавших доклады в Калифорнии, и список быстро сократился до четырех. Обыск в квартире Блинова в Арзамасе-16 дал результат в виде маленькой ампулы чернил для тайнописи, неумело спрятанной среди носков в шкафу.
Он тоже признался быстро и во всем; одного только вида Гришина и его команды с орудиями их работы оказалось достаточно, чтобы развязать ему язык. Блинов даже указал адрес в Восточном Берлине, по которому он отправлял свои тайные письма.
Рейд по этому адресу поручили полковнику управления "К" в Восточном Берлине, но необъяснимым образом жилец сбежал за час до рейда, уйдя через вновь открытый город на Запад.
Последним в конце июля появился солдат-сибиряк, выявленный наконец по своему положению в ГРУ, назначению в Министерство обороны, работе в Адене, а также в результате интенсивной слежки, во время которой, вторгшись в его квартиру, агенты узнали, что однажды один из детей в поисках новогодних подарков обнаружил в вещах отца миниатюрный фотоаппарат.
Петр Соломин отличался от остальных тем, что он переносил страшную боль и в муках пытался показать свое презрение. Гришин в конце концов сломал его; ему всегда это удавалось. Он пригрозил отправить жену и детей Соломина в самый страшный лагерь строгого режима.
Каждый из арестованных описывал, как с ним знакомился улыбающийся американец, так охотно слушавший об их проблемах, так рассудительно делавший свои предложения. Это вызвало у Гришина другое чувство – слепой гнев против этого неуловимого человека, которого, как он теперь знал, звали Джейсон Монк.
Трижды этот нахальный ублюдок запросто приезжал в СССР, беседовал со своими шпионами и снова исчезал. Прямо под носом у КГБ. Чем больше Гришин узнавал об этом человеке, тем больше ненавидел его.
Конечно, произвели проверки. Изучили список пассажиров «Армении», но ни одно имя не напоминало псевдоним. Команда смутно помнила американца из Техаса, одетого в техасскую одежду того же типа, что описал Соломин по встрече в Ботаническом саду. Вероятно, Монк был Норманом Келсоном, но это не доказано.
В Москве сыщикам повезло больше. Каждый американский турист, находившийся в тот день в столице, был проверен по регистрации обращений за визой и по интуристовским групповым турне. В конце концов они вышли на «Метрополь» и на человека, у которого по счастливой случайности заболел живот, что заставило его отказаться от поездки в Загорский монастырь в тот самый день, когда Монк встретился с профессором Блиновым во Владимирском соборе. Доктор Филип Питерс. Гришин запомнит это имя.
Когда трое предателей выложили перед комиссией следователей весь объем того. что этот один-единственный американец убедил их передать ему, офицеры КГБ побледнели от шока.
Гришин сложил три листка вместе и позвонил по служебному номеру. Он всегда высоко ценил наказание в финале.
Генерала Владимира Крючкова повысили в должности до председателя всего КГБ. Именно он принес в то утро три смертных приговора в кабинет президента на верхнем этаже шипя Центрального Комитета на Новой площади и положил их на стол Михаила Горбачева на подпись, и именно он отослал их. соответственно подписанные, с пометкой «срочно», в Лефортовскую тюрьму.
Полковник продержал приговоренных на заднем дворе тридцать минут, чтобы они успели осознать то, что с ними произойдет. Слишком неожиданно – и тогда нет времени для осознания, как он часто повторял своим ученикам. Когда он вышел, трое стояли на коленях в посыпанном гравием дворе с высокими стенами, куда никогда не заглядывало солнце.
Первым был дипломат. Он казался потрясенным, бормоча «нет, нет», когда почувствовал, как старший сержант приложил 9-миллиметровый пистолет Макарова к его затылку. Гришин кивнул, и солдат нажал на курок. Вспышка, струя крови, осколки кости – и Валерий Юрьевич Круглов упал лицом вниз на гравий.
Ученый, воспитанный как идейный атеист, молился, прося всемогущего Бога спасти его душу. Он, казалось, почти не замечал, что произошло в двух метрах от него, и упал лицом вниз, как и дипломат.
Полковник Петр Соломин был последним. Он смотрел в небо, возможно, видя в последний раз леса и воды, богатые дичью и рыбой, его родной земли. Когда он почувствовал прикосновение холодной стали к затылку, он выставил назад левую руку в сторону Гришина, стоявшего у стены. Средний палец твердо указывал вверх.
«Огонь!» – крикнул Гришин, и все было кончено. Он распорядился похоронить их этой же ночью в безымянных могилах в подмосковном лесу. У семей никогда не будет места, куда они могли бы положить цветы.
Полковник Гришин подошел к телу сибиряка, наклонился над ним на несколько секунд и, выпрямившись, ушел прочь.
Когда он вернулся в свой кабинет, чтобы составить отчет, на телефоне мигал красный огонек. Звонил его коллега, с которым он был знаком, из следовательской группы Второго главного управления.
– Думаю, мы заканчиваем с четвертым, – сказал знакомый. – Список ограничивается двоими. Оба полковники, оба в контрразведке, оба в Восточном Берлине. Мы следим за ними. Рано или поздно нам повезет. Когда мы поймаем его, хотите, чтобы вам сообщили? Хотите присутствовать при аресте?
– Дайте мне двенадцать часов, ~ сказал Гришин, – всего двенадцать часов, и я буду там. Этот мне нужен; с этим личные счеты.
И следователь, и специалист по допросам знали, что закаленного офицера контрразведки труднее всего расколоть. После нескольких лет в управлении "К" он знает, как распознать контрразведку, когда она работает против него. Уж он не оставит невидимые чернила в свернутых носках, не купит квартиру на шальные деньги.
Раньше все было просто. Если человека подозревали, его арестовывали и «поджаривали» до тех пор, пока не получали признание или доказательство ошибки. К 1990 году власти настояли на доказательстве виновности или по крайней мере на серьезных уликах, прежде чем прибегнуть к допросу третьей степени. «Лайсандер» улик не оставит; его надо схватить на месте преступления. Для этого требуются осторожность и время.
Более того, Берлин – открытый город. Восточная зона практически оставалась советским сектором. Но Стена рухнула. Если спугнуть, виновный может легко сбежать – быстро промчаться по улицам к яркому свету Западного Берлина и спасению. Тогда будет слишком поздно.
Глава 10
Состав рабочего комитета ограничивался пятью членами. В него входили председатель геополитической группы, председатель стратегического комитета и председатель экономической группы. Плюс Сол Натансон – по его личной просьбе – и Найджел Ирвин. В основном председательствовал Ирвин, а остальные задавали вопросы.
– Давайте с самого начала выясним одну вещь, – начал Ральф Брук из экономического комитета. – Вы рассматриваете вопрос об убийстве этого Комарова?
– Нет.
– Почему нет?
– Потому что такие убийства редко удаются, а в данном случае, даже если оно совершится, это проблему не решит.
– Почему этого нельзя сделать, Найджел?
– Я не сказал «нельзя». Просто чрезвычайно трудно. Этого человека исключительно хорошо охраняют. Его личный телохранитель и командир охраны не дурак.
– Но даже если это получится, это не поможет?
– Нет. Из него сделают мученика. Другой займет его место и уничтожит страну. Вероятно, будет осуществлять ту же программу – наследие погибшего лидера.
– Тогда что же?
– Все действующие политики подвержены дестабилизации. Американская идея, по-моему.
На нескольких лицах промелькнули грустные улыбки. В свое время государственный департамент и ЦРУ пытались дестабилизировать нескольких левых лидеров других стран.
– Что для этого потребуется?
– Финансы.
– Нет проблемы, – сказал Соя Натансон. – Назовите сколько.
– Благодарю вас. Потом.
– И?…
– Некоторая техническая поддержка. В основном это можно купить. И человек.
– Что за человек?
– Человек, который поедет в Россию, чтобы сделать определенную работу. Очень хороший человек.
– Это ваша область. Если – и я говорю «если» в порядке обсуждения – Комарова можно дискредитировать, он потеряет народную поддержку. И что тогда, Найджел?
– Честно говоря, – ответил Ирвин, – в этом вся проблема. Комаров не просто шарлатан. Он обладает ловкостью, страстностью и харизмой. Он понимает и импонирует инстинктам русского народа. Он – икона.
– Он… что?
– Икона. Не религиозная картина, а символ. Он занимает нишу. Все нации нуждаются в чем-то, в какой-то личности или символе, в который они могли бы верить, который дал бы отчаявшимся массам людей чувство самосознания и отсюда – единства. Без объединяющего символа люди вовлекаются в межнациональные войны. Россия огромна, в ней много различных этнических групп. Коммунизм при всей своей жестокости обеспечивал единство. Единство по принуждению. Точно так же, как в Югославии. Мы видели, что произошло, когда отменили единство по принуждению. Для достижения единства по доброй воле необходим символ. У вас есть ваш государственный флаг, ваша слава, у нас – наша монархия. В настоящее время Игорь Комаров – их икона, и только нам известно, насколько она порочна и фальшива.
– И какова его стратегия?
– Как все демагоги, он будет играть на надеждах людей, их чаяниях, любви и ненависти, но главным образом на их страхе. Так он завоюет их сердца. Затем он сможет использовать свою власть для создания машины, которая осуществит цели «Черного манифеста».
– Но если его уничтожить? Возврат к хаосу? Даже к гражданской войне?
– Вероятно. Если только не ввести в это уравнение еще одну, более привлекательную, икону. Достойную преданности русских людей.
– Такого человека нет, И никогда не было.
– О, такой был, – возразил Найджел Ирвин. – Когда-то давно. Он назывался царем Всея Руси.
Лэнгли, сентябрь 1990 года
Полковник Туркин, агент «Лайсандер», прислал срочное сообщение лично Джейсону Монку. Картинка на открытке изображала открытую террасу «Опера-кафе» в Восточном Берлине. Сообщение было коротким и невинным: «Надеюсь на новую встречу, с наилучшими пожеланиями, Хосе Мария». Открытка пришла в особый почтовый ящик ЦРУ в Бонне, а штамп указывал. что ее опустили в Западном Берлине.
В Бонне сотрудники ЦРУ знали только то, что она предназначена Джейсону Монку, который находится в Лэнгли. Туда ее и переслали. То, что она отправлена из Западного Берлина, ни о чем не говорило. Туркин просто бросил открытку со штампами в окно машины с западноберлинским номером, возвращавшейся на Запад. Он пробормотал «битте» удивленному водителю и пошел дальше. Когда его «хвост» завернул за угол, они ничего не увидели. Любезный берлинец отослал открытку из своей части города.
Небрежно написанная над текстом открытки дата казалась странной. Какая-то ошибка. Открытка отправлена восьмого сентября. и немец или испанец написали бы так: 8/9/90 – сначала день, затем месяц и гол. Но дата на открытке была написана по-американски: 9/23/90. Для Джейсона это значило: мне нужна встреча в 9.00 в сентябре 23-го числа. Цифры следовало читать наоборот. А подпись с испанским именем говорила: это важно и срочно.
Местом встречи, совершенно очевидно, назначалось «Опера-кафе» в Восточном Берлине.
На третье октября было назначено воссоединение секторов Берлина и всей Германии. Власти СССР придет конец: на территорию бывшего социалистического города войдет полиция Западного Берлина и возьмет все в свои руки. Деятельность КГБ должна ограничиться намного меньшим отделом внутри советского посольства на Унтер-ден-Линден. Некоторым крупным оперативным отделам придется вернуться в Москву. Туркин может уехать с ними. Если он хотел сбежать, то это время настало, но его жена и сын находились в Москве. В школах только что начался учебный год.
Ему надо было что-то передать, и он хотел сказать это лично своему другу. Срочно. В отличие от Туркина Монк знал об исчезновении «Делфи», «Ориона» и «Пегаса». И пока тянулись эти дни, Монк чувствовал себя больным от беспокойства.
Когда уехали все гости, кроме одного, копии всех документов, за исключением экземпляров, принадлежащих лично сэру Найджелу, сожгли под строгим наблюдением, пока не остался только пепел, разносимый ветром.
Ирвин улетел вместе с Натансоном, признательный последнему за полет на его «Граммане» до Вашингтона. По непрослушиваемой системе телефонной связи он с самолета позвонил в O.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67