Кейс и его скрытые качества явно произвели на него впечатление.
Сначала Монк передал ему русский перевод заверенного отчета. Внутри жесткого серого бумажного переплета лежали тридцать три страницы. Гунаев вопросительно поднял брови.
– Я должен это прочитать?
– Ваше терпение будет вознаграждено. Пожалуйста.
Вздохнув, Гунаев принялся за чтение. Углубляясь все более и более, он забыл про кофе и сосредоточился на тексте. Прошло двадцать минут. Наконец он положил отчет на стол между ними.
– Так. Судя по всему, этот манифест не шутка. Так что же?
– Это то, что говорит ваш будущий президент, – сказал Монк. – То, что он намеревается сделать, когда у него будет для этого власть. И очень скоро.
Он подвинул к Гунаеву манифест в черном переплете.
– Еще тридцать страниц?
– По правде говоря, сорок. Но еще интереснее. Пожалуйста. Прошу вас.
Гунаев быстро пробежал глазами первые десять страниц, отмечая про себя планы однопартийного государства, восстановление ядерного арсенала, завоевание утраченных республик н новый архипелаг ГУЛАГ. Затем его глаза сузились и он стал читать медленнее.
Монк знал, до какого места он дошел. Он мог представить эти мессианские фразы, которые он прочел, сидя у сверкающих вод Саподилла-Бей.
«Полное и окончательное истребление до последнего чеченца… с лица земли русской… уничтожение этих людей-крыс, так чтобы они не смогли никогда подняться… сократить их территорию до размеров горного пастбища… не оставить и камня на камне… навеки… пусть живущие вокруг них осетины, дагестанцы и ингуши смотрят и учатся тому, как должно уважать и бояться их новых русских хозяев…»
Гунаев прочитал до конца и отложил манифест в сторону.
– Это пытались сделать и раньше, – сказал он. – Цари пытались, Сталин пытался, Ельцин пытался. Мечами, пулеметами, ракетами. А как насчет гамма-излучений, чумы, нервно-паралитических газов? Наука уничтожения стала более современной.
Гунаев встал, сняв пиджак, повесил его на спинку стула и подошел к панорамному окну с видом на московские крыши.
– Вы хотите, чтобы его уничтожили? Убрали? – спросил он.
– Нет.
– Почему нет? Это можно сделать.
– Не поможет.
– Обычно помогает.
Монк объяснил. Нация, уже погруженная в хаос, полетит в бездну, вероятно, гражданской войны. Или второй Комаров, возможно, его нынешняя правая рука, Гришин, придет к власти на волне возмущения.
– Они – две стороны одной монеты, – сказал он. – Один думает и говорит, второй действует. Убей одного – и его заменит другой. Уничтожение вашего народа будет продолжаться.
Гунаев отошел от окна. Он наклонился к Монку, его лицо окаменело.
– Что вы хотите от меня, американец? Вы являетесь сюда как незнакомый человек, когда-то спасший мне жизнь. Затем вы показываете мне эту мерзость. Да, я ваш должник. Но какое отношение это имеет ко мне?
– Никакого, если вы не решите иначе. Вы владеете многим, Умар Гунаев. Вы владеете огромным богатством, неограниченной властью, даже властью над жизнью и смертью любого человека. Вы властны отойти в сторону, и пусть случится то, что случится. – А почему я не должен отойти?
– Потому что когда-то жил мальчик. Маленький оборванный мальчик, росший в бедной деревне на Северном Кавказе, окруженный семьей, друзьями и соседями, которые устроили складчину, чтобы послать его в университет, в Москву, чтобы он стал великим человеком. Вопрос таков: не умер ли мальчик где-нибудь по пути, не превратился ли в автомат, которым движет только богатство? Или мальчик все еще не забыл свой народ?
– Вы и отвечайте.
– Нет. Это ваш выбор.
– А какой выбор у вас, американец?
– Намного проще. Я могу выйти отсюда, взять такси до Шереметьево и улететь домой. Там тепло, уютно, безопасно. Я могу сказать им: не беспокойтесь, это не имеет значения, больше никому ни до чего нет дела, все куплено и оплачено. Пусть будет ночь.
Чеченец сел. Перед ним проходило его далекое прошлое. Наконец он произнес:
– Вы думаете, что сможете остановить его?
– Есть шанс.
– А что потом?
Монк объяснил, что имели в виду сэр Найджел и его коллеги.
– Вы с ума сошли! – отрезал Гунаев.
– Может быть. Что еще ожидает вас? Комаров и геноцид, устроенный его зверьем, хаос и гражданская война, или то и другое.
– А если я соглашусь помочь, то что вам нужно?
– Спрятаться. Но остаться видимым. Двигаться, но не быть узнанным. Встречаться с людьми, повидаться с которыми я приехал.
– Вы полагаете, Комаров узнает, что вы здесь?
– Очень скоро. В этом городе миллионы доносчиков. Вы это знаете. Сами используете многих. Все покупается. Этот человек не глуп.
– Он может купить все органы государства. Даже я никогда не смогу купить все государство.
– Как вы читали, Комаров обещал своим партнерам и финансовым спонсорам – долгоруковской мафии весь мир со всем содержимым. Скоро они и станут государством. Что произойдет с вами?
– Хорошо. Я могу спрятать вас. Хотя не могу сказать, на сколько. Внутри нашей общины никто не найдет вас, пока я не скажу. Но здесь вы жить не можете. Слишком заметно. У меня много безопасных мест. Вы будете переходить из одного в другое.
– Надежные дома – это прекрасно, – сказал Монк. – Чтобы в них спать. Но чтобы передвигаться, мне нужны документы. Безупречно подделанные.
Гунаев покачал головой:
– Мы не подделываем документы. Мы покупаем настоящие.
– Я забыл. За деньги можно все.
– Что еще вам нужно?
– Для начала – это.
Монк написал несколько строк на листке бумаги и протянул Гунаеву. Тот быстро просмотрел список. Ничто не представляло трудности. Он дошел до последней записи.
– А это еще вам зачем?
Монк объяснил.
– Знаете, мне принадлежит половина «Метрополя», – вздохнул Гунаев.
– Я попытаюсь использовать другую половину.
Чеченец не оценил шутку.
– Сколько времени Гришин не будет знать, что вы в городе?
– Это зависит от многих причин. Около двух дней, может быть. трех. Когда я начну передвигаться по городу, останутся какие-то следы. Люди заговорят.
– Ладно. Даю вам четырех человек. Они будут подстраховывать вас, перевозить с места на место. Одного из них вы уже встречали. Сидел в «БМВ» впереди, Магомед. Он надежный. Давайте ему время от времени список того, что вам нужно. Все доставят. Но я все равно думаю, что вы сумасшедший.
Около полуночи Монк вернулся в свой номер в «Метрополе». В конце коридора у лифтов оставалась свободная площадка. Там стояли четыре мягких кожаных кресла. Два занимали молчаливые люди, читавшие газеты и не покидавшие свой пост всю ночь. Рано утром в номер Монка доставили два чемодана.
Большинство москвичей и, конечно, все иностранцы не сомневались, что Патриарх Русской Православной Церкви живет в роскошных апартаментах в центре старинного Даниловского монастыря, окруженного церквами и соборами с белыми зубчатыми стенами.
Такое создавалось впечатление, и оно всячески поддерживалось. В монастыре, в большом служебном здании, охраняемом преданными казаками, действительно находились кабинет и канцелярия патриарха, сердце и центр Патриархии Московской и Всея Руси. Но живет он не там.
Он живет в очень скромном доме под номером пять в Чистом переулке, узкой улочке недалеко от центра города.
Здесь его обслуживает штат священнослужителей, в состав которого входят личный секретарь, слуга – он же буфетчик, – двое слуг-мужчин и три монахини, которые готовят пищу и убирают. Есть еще водитель, которого можно вызывать, и два казака-охранника. Большего контраста с великолепием Ватикана или роскошью дворца предстоятеля Греческой православной церкви быть не может.
Зимой 1999 года этот пост все еще занимал его святейшество Алексий Второй, избранный десять лет назад, как раз перед падением коммунизма. Ему было всего пятьдесят с небольшим лет, когда он наследовал Церковь, деморализованную, поруганную, преследуемую и коррумпированную.
Ленин, ненавидевший духовенство, понял, что коммунизма сердцах и умах крестьянства имеет лишь одного соперника, и решил его уничтожить. Путем систематических преследований он и его последователи добились почти полного успеха.
Однако и Ленин, и Сталин воздерживались от полного истребления священнослужителей и церквей – из страха, что это вызовет такую бурную реакцию, что даже НКВД не сможет справиться с ней. Поэтому после первого разгрома, когда церкви сжигались, сокровища разворовывались, а священников вешали, Политбюро старалось разрушить Церковь, дискредитируя ее.
Меры принимались самые разнообразные. Людям с высоким интеллектуальным уровнем запрещалось поступать в семинарии, находившиеся под контролем НКВД, а позднее КГБ. В семинарии принимали только малоразвитых тружеников, приезжавших с далекой периферии СССР, с запада – из Молдавии, и с востока – из Сибири. Уровень образования сохраняли очень низким, и качество подготовки священнослужителей снижалось.
Большинство церквей просто закрыли и оставили разрушаться. Немногие оставшиеся посещались в основном пожилыми или очень старыми людьми, то есть безвредными. От совершавших богослужения священников требовали, чтобы они регулярно отчитывались в КГБ, и, выполняя это требование, они превращались в доносчиков.
На молодого человека, пожелавшего креститься, доносил тот самый священник, к которому он обращался. После чего юношу исключали из средней школы и он терял возможность поступить в университет, а его родителей могли выселить из квартиры. Фактически не существовало ничего, о чем бы не доносили КГБ. Почти все духовенство, даже ни в чем не замешанное, было запятнано всеобщим подозрением.
Коммунисты пользовались методом кнута и пряника – калечащего кнута и отравленного пряника.
Защитники Церкви указывают, что альтернативой было полное истребление, и, таким образом, сохранение Церкви в любом виде являлось фактором, перевешивающим унижение.
Итак, в наследство мягкому, скромному и застенчивому Алексию Второму достался епископат, сотрудничающий с атеистическим государством, и сельское духовенство, потерявшее доверие народа.
Встречались исключения – странствующие священники, проповедовавшие и избегавшие ареста или схваченные и отправленные в лагеря. Попадались аскеты, уходившие в монастыри, чтобы поддержать веру своим самоотречением и молитвой, но их едва ли знали многие.
После краха коммунистической системы появилась возможность великого ренессанса, возрождения, которое вернуло бы Церковь и слово Божие в центр жизни традиционно глубоко верующих русских людей.
Вместо этого поворот к религиозности осуществили новые Церкви – энергичные, полные жизни, убежденные и готовые идти со своим учением к людям, туда, где те живут и работают. Число пятидесятников множилось, потоком хлынули американские проповедники: баптисты, мормоны, адвентисты седьмого дня. В ответ руководство Русской Православной Церкви обратилось к властям с просьбой запретить деятельность иностранных проповедников.
Сторонники православной Церкви утверждали, что радикальные реформы в иерархии невозможны из-за полной профнепригодности низшего духовенства. Окончившие семинарию священники были серыми личностями, говорившими на архаичном языке, их проповеди отличались педантичностью и излишней поучительностью. Их слушали неохотно, и то очень немногие, преимущественно пожилые люди.
Диалектический материализм оказался фальшивым богом, а демократия и капитализм не смогли удовлетворить телесные потребности, не говоря уже о духовных. Жажда хорошей жизни глубоко проникла и широко распространилась во всей нации, и она в основном не была утолена. Вместо того чтобы посылать своих лучших молодых священников миссионерами, обращать в свою веру и нести слово Божие, православная Церковь сидела в своих епархиях, монастырях и семинариях, ожидая народ. Пришли немногие.
Если после падения коммунизма требовался сильный, умеющий вдохновлять людей лидер, то тихий ученый Алексий Второй не обладал этими качествами. Его избрание представляло собой компромисс различных фракций недееспособного духовенства, которое надеялось, что этот человек не нарушит спокойствия.
Харизмы у Алексия Второго не было, зато была интуиция реформатора. Он сделал три важных дела.
Его первая реформа заключалась в том, что он разделил землю России на сто епархий, каждая намного меньше, чем раньше. Это позволило ему назначить новых и молодых настоятелей, выбрав их из самых лучших и убежденных священнослужителей, наименее запятнанных сотрудничеством с покойным КГБ. Затем он посетил каждую епархию, сделав себя более доступным народу, чем все другие патриархи.
Во– вторых, он заставил замолчать митрополита Санкт-Петербургского Иоанна, с его яростными антисемитскими выступлениями, и дал понять, что любой епископ, ставящий в своих обращениях к верующим ненависть человеческую выше любви Божией, расстанется со своей должностью. Иоанн скончался в 1995 году, до самой смерти потихоньку понося евреев и Алексия Второго.
И наконец, преодолев значительное сопротивление, он дал личное разрешение вести проповеди отцу Григорию Русакову – харизматическому молодому священнику, упорно отказывавшемуся принять приход или подчиниться епископам, через чью территорию он проходил со своей пастырской миссией. Многие патриархи осудили бы странного монаха, запретив ему проповедовать, но Алексий Второй предпочел пойти на риск и поручиться за странствующего священника. Страстные речи отца Григория проникали в души молодых и неверующих, что не удавалось епископам.
Однажды в начале ноября 1999 года, около полуночи, молитва кроткого патриарха была прервана известием, что у дверей стоит эмиссар из Лондона и просит аудиенции.
На патриархе была простая серая ряса. Он поднялся с колен и подошел к дверям своей маленькой домашней часовни, чтобы взять у секретаря письмо.
Послание было на бланке лондонской епархии, находящейся в Кенсингтоне, и он узнал подпись своего друга митрополита Антония. Тем не менее он нахмурился, удивляясь, почему его коллега избрал такой необычный способ передачи письма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67