Арзамас-16 стал для молодого вундеркинда привилегированным домом и тюрьмой одновременно.
По советским стандартам, условия там предоставлялись роскошные. Небольшая, но отдельная квартирка, магазины богаче, чем в любом другом городе, более высокая заработная плата и безграничные возможности для исследовательской работы – и все это для него. Чего у него не было – так это права уехать.
Раз в год предоставлялась возможность провести отпуск на рекомендованном курорте за более низкую плату, чем для других. Затем обратно за колючую проволоку, к перлюстрированной почте, прослушиваемым телефонам и дружбе по разрешению.
Ему еще не было тридцати, когда он встретил в Арзамасе-16 Валю, молодую учительницу английского языка, и женился на ней. Она выучила его языку, так что он мог читать массу получаемых с Запада технических публикаций в оригинале. Первое время они были счастливы, но постепенно в браке появилась трещина: они очень хотели ребенка, но не могли его иметь.
Осенью 1977 года, отдыхая в Кисловодске на Северном Кавказе, он встретил Женю Розину. Как это часто делалось в золотой клетке, его жене предоставили отпуск в другое время.
Женя, двадцати девяти лет, то есть на десять лет его моложе, была из Минска, разведена и тоже бездетна; жизнерадостная, насмешливая, постоянная слушательница «голосов» – «Голоса Америки» и Би-би-си – и читающая смелые журналы, такие, как «Польша», издававшийся в Варшаве и отличающийся от скучных догматических советских изданий широким охватом тем и смешными публикациями. Засекреченный ученый был околдован ею.
Они договорились переписываться, но поскольку Блинов знал. что его почта просматривается (он владел секретными сведениями), то он попросил ее писать на имя его друга в Арзамасе-16, чью почту не перлюстрировали.
В 1978 году они снова встретились, заранее договорившись, – на этот раз на курорте в Сочи на Черном море. От брака Блинова ничего не осталось, кроме названия. Их дружба перешла в бурный роман. В третий и последний раз они увиделись в 1979 году в Ялте и поняли, что по-прежнему любят друг друга и что их любовь безнадежна.
Он чувствовал, что не сможет развестись со своей женой. Если бы у нее тоже появился кто-то, тогда другое дело. Однако такового не было: красотой она не отличалась. Но Валя сохраняла верность ему в течение пятнадцати лет, и если любовь умерла – а так случается в жизни, – они все же остались друзьями, ион не мог опозорить ее разводом, особенно в таком замкнутом мирке, в котором они жили.
Женя не спорила, но по другой причине. Она сказала ему то, чего не говорила раньше. Если бы они поженились, это испортило бы ему карьеру. Она была еврейкой, и этого достаточно. Она уже подала заявление в ОВИР, Отдел виз и регистраций, об эмиграции в Израиль. При Брежневе это уже можно было сделать. Они целовались, занимались любовью и расстались, чтобы больше никогда не увидеться.
– Остальное вы знаете, – закончила она.
– Транзитный лагерь в Австрии, обращение в наше посольство?
– Да.
– А Иван Иванович?
– Через шесть недель после отпуска в Ялте я поняла, что ношу ребенка Блинова. Иван родился здесь, он – гражданин США. Хотя бы он вырастет здесь свободным.
– Вы когда-нибудь писали Блинову? Он знает?
– А какой смысл? – с горечью спросила она. – Он женат. Живет в позолоченной тюрьме, такой же пленник, как и любой зек в лагере. Что я могла сделать? Напомнить обо всем? Заставить его тосковать по тому, что для него недосягаемо?
– А вы рассказывали своему сыну об отце?
– Да. Что он замечательный человек. Добрый. Но он далеко.
– Ситуация меняется, – сказал осторожно Монк. – Вероятно, он мог бы теперь выехать, хотя бы в Москву. У меня есть друг. Он часто бывает в Москве. Бизнесмен. Вы могли бы написать тому человеку в Арзамасе-16, чью почту не проверяют. Попросите отца вашего ребенка приехать в Москву.
– Зачем? Что ему сказать?
– Он должен знать о сыне, – сказал Монк. – Пусть мальчик напишет. А я позабочусь, чтобы отец получил его письмо.
Прежде чем лечь спать, мальчик написал на хорошем русском языке, но с трогательными ошибками письмо на двух страницах, которое начиналось словами «Дорогой папа…».
11 августа «Грейси» Филдс вернулся в посольство около полудня. Постучав в дверь Макдоналда, он застал шефа разведки погруженным в мрачные размышления.
– «Пузырь»? – спросил шеф. Филдс кивнул.
Когда они укрылись в конференц-зале "А", Филдс выложил на стол снимок мертвого старика.
Фотография была одной из пачки сделанных в лесу, такая же, как и та, которую приносил в посольство инспектор Чернов.
– Встречался со своим человеком? – спросил Макдоналд.
– Да. И довольно страшные сведения. Он работал уборщиком в штаб-квартире СПС.
– Уборщиком?
– Правильно. Убирал служебные помещения. Как человек-невидимка Честертона. Приходил каждый вечер, и никто не обращал на него внимания. Приходил с понедельника по пятницу каждый вечер, около десяти, делал уборку во всех помещениях и уходил до рассвета. Вот почему у него был такой жалкий вид. Жил в нищете. Зарабатывал гроши. Есть и кое-что еще.
Филдс рассказал историю Н.И. Акопова, покойного личного секретаря Игоря Комарова, который в середине июля принял необдуманное и, как оказалось, фатальное решение выкупаться в реке.
Макдоналд встал и прошелся по комнате.
– Считается, что мы в нашей работе должны полагаться на факты, и только на факты, – сказал он. – Но давай сделаем маленькое предположение. Акопов оставил этот проклятый документ на столе. Старик уборщик увидел его, бегло просмотрел, ему не понравилось то, что он увидел, и он украл его. Разумно?
– Не могу возразить, Джок. Пропажа документа обнаружилась на следующий день. Акопов уволен, но он видел документ, и его нельзя оставлять в живых. Он идет купаться с двумя дюжими парнями, которые помогают ему утонуть.
– Возможно, утопили в бочке с водой. А в реку кинули потом, – проворчал Макдоналд. – Уборщик не вышел на работу, и все стало ясно. Началась охота за ним. Но он уже успел бросить папку в машину Селии Стоун.
– Почему? Джок, почему в ее машину?
– Этого мы никогда не узнаем. Должно быть, ему было известно, что она из посольства. Он сказал что-то о том, чтобы она отдала господину послу за пиво. Какое, черт побери, пиво?
– Как бы то ни было, они его нашли, – продолжал Филдс. – Поработали над ним. и он все рассказал. Тогда его прикончили и выбросили. А как они нашли квартиру Селии?
– Вероятно, следили за ее машиной. Она не заметила. Выяснили, где она живет, подкупили охранников у ворот, обыскали ее машину. Никакой папки не нашли, тогда забрались в ее квартиру. Тут она и вошла.
– Итак, Комаров знает, что его драгоценная папка пропала, – сказал Филдс. – Он знает, кто ее взял, он знает, куда ее бросили. Но он не знает, обратил ли кто-нибудь на нее внимание. Селия могла выбросить ее. В России любой чудак посылает петиции сильным мира сего. Их много, как опавших листьев осенью. Возможно, он не знает, какую это вызвало реакцию.
– Теперь знает, – сказал Макдоналд.
Он вынул из кармана миниатюрный магнитофон, взятый на время у одной из женщин в машинописном бюро. Затем достал миниатюрную магнитофонную ленту и вставил ее.
– Что это? – спросил Филдс.
– Это, дружок, полная запись интервью Игоря Комарова. По часу на каждой стороне.
– Но я думал, убийцы забрали магнитофон.
– Забрали. Они также умудрились всадить в него пулю. Я нашел кусочки пластика и металла на дне правого внутреннего кармана Джефферсона. Они попали не в бумажник, а в магнитофон. Так что пленка не сохранилась.
– Но…
– Но бедняга был аккуратен; должно быть, он остановился на улице, вынул пленку с драгоценным интервью и заменил ее на чистую. А эту нашли в пластиковом пакете в кармане его брюк. Думаю, по ней понятно, почему он умер. Слушай.
Он включил магнитофон. Комнату заполнил голос покойного журналиста: «Господин Комаров, в вопросах международных отношений, особенно с другими республиками бывшего СССР, каким образом вы намерены осуществить возрождение былой славы русского народа?»
Последовала короткая пауза, затем Кузнецов начал переводить. Когда он закончил, наступила более долгая пауза и послышались шаги по ковру. Магнитофон Джефферсона со щелчком выключился.
– Кто-то встал и вышел из комнаты, – прокомментировал Макдоналд. Магнитофон включился, и они услышали голос Комарова, отвечающего на вопрос. Сколько времени магнитофон Джефферсона оставался выключенным, они не могли определить. Но непосредственно перед щелчком они услышали, как Кузнецов начал говорить: «Я уверен, что господин Комаров не…»
– Я не понимаю, – сказал Филдс.
– До смешного просто, Грейси. Я переводил «Черный манифест» сам. Всю ночь, когда был на Воксхолл-кросс. Это я перевел фразу «возрождение во славу отечества» как «возрождение былой славы русского народа». Потому что именно это она и означает. Марчбэнкс прочел перевод. И должно быть, употребил эту фразу в разговоре с редактором Джефферсона, а тот, в свою очередь, в разговоре с Джефферсоном. Обозревателю понравилось выражение, и он использовал его вчера при интервью с Комаровым. Получилось, что мерзавец услышал свою собственную фразу. А я не встречался с таким высказыванием прежде никогда.
Филдс включил магнитофон и снова прослушал отрывок. Когда Джефферсон закончил, Кузнецов начал переводить на русский. «Возрождение былой славы» он перевел на русский как «возрождение во славу».
– Господи! – прошептал Филдс. – Комаров, должно быть, подумал, что Джефферсон видел весь документ, читал его на русском языке. Он, должно быть, решил, что Джефферсон – один из нас и пришел проверить его. Ты думаешь, журналиста убила «черная гвардия»?
– Нет. Я думаю, что Гришин нанял убийц из преступного мира. Очень быстрая работа. Если бы у них было время, они бы схватили его на улице и допрашивали не спеша. Убийцам приказали заставить его замолчать и забрать пленку.
– Итак. Джок, что ты собираешься делать теперь?
– Вернусь в Лондон. Начинается борьба в открытую. Мы знаем, и Комаров знает, что мы знаем. Шеф хотел доказательств, что это не фальшивка. Ну вот, трое уже умерли из-за этого дьявольского документа. Не представляю, сколько еще кровавых доказательств ему требуется.

Сан-Хосе, ноябрь 1988 года
Силиконовая долина расположена между горами Санта-Крус на западе и горой Гамильтон на востоке; она тянется от Санта-Клары до Менлоу-Парка. Таковы были ее границы в 1988 году. С тех пор она стала больше. Название это она получила благодаря колоссальной концентрации, что-то между тысячью и двумя тысячами, промышленных и исследовательских предприятий, занимающихся самой высокой из всех высоких технологий.
Международная научная конференция проводилась в ноябре 1988 года в главном городе долины, Сан-Хосе, когда-то бывшем маленьким городком при испанской миссии, а теперь разросшемся в город сверкающих небоскребов. Членов советской делегации разместили в отеле «Сан-Хосе фиэрмонт». Монк сидел в холле, когда они прибыли.
За восемью учеными следовала намного превышающая их по численности группа сопровождающих: несколько человек из советской миссии при ООН в Нью-Йорке, один – из консульства в Сан-Франциско, а четверо были из Москвы. Монк в твидовом пиджаке сидел за чашкой чая со льдом, перед ним лежал «Нью сайентист», и он играл в «угадайку». Явных телохранителей из КГБ он насчитал пять.
До приезда сюда Монк имел длинную беседу с главным физиком-ядерщиком из лаборатории Лоренса. Ученый выразил свой восторг по случаю предстоящей встречи с советским физиком, профессором Блиновым.
– Вы должны понять, этот человек – загадка. За последние десять лет он действительно стал выдающимся ученым, – сказал ему физик из Ливермура. – Приблизительно в те годы в научных кругах появились о нем слухи. Он еще раньше стал знаменитостью в СССР, но ему не разрешали публиковать свои труды за границей. Мы знаем, что он удостоен Ленинской премии, а также множества других наград. Он, должно быть, получал кучу приглашений выступить за границей – черт возьми, мы отправляли ему два, – но мы вынуждены были посылать их в президиум Академии наук. Они всегда отвечали: «Забудьте об этом». Его вклад в науку огромен, и я думаю, ему хочется получить международное признание – все мы люди, – так что, вероятно, это Академия отказывалась от приглашений. И вот он приезжает. Он будет читать лекцию о новейших достижениях в физике элементарных частиц. Я буду там.
«Я тоже», – подумал Монк.
Он подождал, пока ученый закончит свое выступление. Ему горячо аплодировали. В аудитории Монк слушал доклады, а во время перерывов бродил среди участников и думал, что они все с таким же успехом могли бы говорить по-марсиански. Он не понимал ни слова.
Присутствие в холле человека в твидовом пиджаке, с очками, висящими на шнурке на шее, и пачкой научных журналов стало привычным. Даже четверо из КГБ и один из ГРУ перестали присматриваться к нему.
В последнюю ночь перед отъездом советской делегации домой Монк, дождавшись, когда профессор Блинов удалится в свой номер, постучал в его дверь.
– Да? – спросили по-английски.
– Бюро обслуживания, – сказал Монк.
Дверь приоткрылась, насколько позволяла цепочка. Профессор Блинов посмотрел в щель. Он увидел человека в костюме, держащего блюдо с различными фруктами и розовым бантом наверху.
– Я не обращался в бюро обслуживания.
– Нет, сэр. Я ночной управляющий. Это вам – с наилучшими пожеланиями от управляющего.
После пяти дней пребывания в США профессор Блинов так и не понял это странное общество неограниченных потребительских возможностей. Единственное, что ему было знакомо, – это научные дискуссии и секретность. Но бесплатное блюдо фруктов явилось чем-то новым. Не желая показаться невежливым, он снял цепочку, чего КГБ велел ему не делать. Они лучше других знали, что такое ночной стук в дверь.
Монк вошел, поставил фрукты на стол, повернулся и запер дверь. В глазах ученого мелькнула тревога.
– Я знаю, кто вы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67