Причиной внимания к нему летом 1987 года послужил разговор с аргентинским чиновником, переданный американцам, в котором Круглов рассказал, что скоро возвращается в Москву, никогда больше не выедет за границу и его образ жизни резко изменится.
Поскольку он был русским, сигнал также касался и отдела СВ, н Гарри Гонт предложил, чтобы с Кругловым встретилось новое лицо, например, Джейсон Монк, поскольку он говорит по-испански и по-русски.
Задание оказалось довольно легким. У Круглова оставался всего один месяц. Как говорится, или сейчас, или никогда.
После фолклендской войны прошло пять лет, в Аргентине была восстановлена демократия, и Буэнос-Айрес стал свободным городом, в котором американскому «бизнесмену», ухаживающему за девушкой из американского посольства, было нетрудно встретиться с Кругловым на приеме. Монк постарался, чтобы они понравились друг другу, и предложил пообедать вместе.
Русскому, который, будучи первым секретарем, пользовался почти полной независимостью от своего посла и КГБ, идея пообедать с кем-то не из дипломатического круга понравилась. За обедом Монк воспользовался некоторыми фактами из действительной истории жизни его бывшей учительницы французского языка миссис Брейди. Он рассказал, что его мать работала переводчицей во время войны, после паления Берлина встретила молодого американского офицера и влюбилась в него. Нарушив все законы, они сбежали и поженились на Западе. Таким образом, в родном доме Монк научился говорить по-английски и по-русски одинаково хорошо. После этого они перешли на русский. Это обрадовало Круглова. Его испанский был превосходен, но по-английски он говорил с трудом.
Через две недели выяснилась главная проблема Круглова. В свои сорок три года, разведенный, но с двумя детьми-подростками, он все еще жил в одной квартире со своими родителями. Если бы у него была сумма, близкая к двадцати тысячам долларов, он смог бы купить маленькую квартирку для себя. В качестве богатого игрока в поло, приехавшего в Аргентину присмотреть новых пони, Монк был бы рад одолжить эти деньги своему новому другу.
Шеф отделения предложил сфотографировать передачу денег, но Монк возражал.
– Шантаж здесь не годится. Он или придет добровольно, или не придет вообще.
Дальнейшую разработку Круглова Монк стал вести под флагом сбора информации против поджигателей войны. Михаил Горбачев, отметил он, пользуется огромной популярностью в Штатах. Это Круглов уже знал, и ему это было приятно. Во многом он являлся человеком Горбачева.
Горби, предположил Монк, искренне старается остановить производство вооружения и установить мир и доверие между их народами. Беда в том, что до сих пор и на той и на другой стороне существуют окопавшиеся приверженцы «холодной войны», они есть даже в Министерстве иностранных дел СССР. Эти люди постараются саботировать процесс. Было бы необычайно полезно, если бы Круглов мог сообщать своему новому приятелю о том, что в действительности происходит в Москве, в Министерстве иностранных дел. К этому времени Круглов уже понял, с кем разговаривает, но ничем не выдал удивления.
Для Монка, у которого давно развилась страсть к спортивной рыбалке, это походило на вытягивание тунца, уже примирившегося с неизбежным. Круглов получил свои доллары и пакет со средствами связи. Подробные личные планы, положение и возможности должны сообщаться при помощи невидимых чернил в безобидных письмах, направляемых живому «почтовому ящику» в Восточном Берлине. Вещественные материалы – документы – должны фотографироваться и передаваться ЦРУ в Москве через один или два тайника, находящихся в городе.
Прощаясь, они обнялись.
– Не забудьте, Валерий, – сказал Монк. – Мы… нам… мы, хорошие ребята, выигрываем. Скоро все это глупое противостояние закончится, и мы поможем этому. Если когда-нибудь я буду вам нужен, позовите – и я приду.
Круглов улетел домой в Москву, а Монк вернулся в Лэнгли.
– Это Борис. Я достал!
– Достал что?
– Фотографию. Снимок, который вы просили. Досье пришло обратно в отдел убийств. Я выбрал один из лучших в пачке. Глаза закрыты, так что выглядит не так уж страшно.
– Хорошо, Борис. Сейчас у меня в кармане конверт с пятьюстами фунтами. Но я попрошу вас сделать еще кое-что. Тогда конверт станет толще. В нем будет тысяча английских фунтов.
В телефонной будке у инспектора Новикова перехватило дыхание. Он не мог даже сосчитать, сколько сотен миллионов рублей стоит такой конверт. Уж конечно, побольше годовой зарплаты.
– Продолжайте.
– Я хочу, чтобы вы пошли к начальнику, отвечающему за весь персонал и всех сотрудников в штаб-квартире СПС, и показали ему фотографию.
– СПС?
– Я имею в виду Союз патриотических сил.
– Разве они могут иметь к этому отношение?
– Не знаю. Просто идея. Может быть, он видел этого человека раньше.
– С какой стати?
– Не знаю, Борис. Он мог бы видеть. Пришла такая идея.
– Под каким предлогом я приду?
– Вы – следователь отдела убийств. Вы ведете дело. Идете по следу. Может быть, кто-то видел, как этот человек бродил около штаб-квартиры. Возможно, он пытался проникнуть внутрь. Не заметил ли кто из охраны, как он что-то высматривал на улице? Ну, вы сами знаете, как это делается.
– Хорошо. Но они серьезные ребята. Если я провалюсь, вина будет ваша.
– А почему вы должны провалиться? Вы скромный мент, делающий свою работу. Этого головореза видели недалеко от особняка Комарова на Кисельном бульваре. Ваш долг – привлечь к этому их внимание, даже если он мертв. Он может оказаться членом банды. Он мог высматривать способ ограбления. Сделайте это – и тысяча фунтов ваша.
Евгений Новиков поворчал еще немного и повесил трубку. Эти англичане, подумал он, совершенно ненормальные. В конце концов старый дурак всего лишь забрался в одну из их квартир. Но за тысячу фунтов стоило потрудиться и узнать, что их интересует.

Москва, октябрь 1987 года
Полковником Анатолием Гришиным владело чувство неудовлетворения, как это случается, когда пройдена вершина успехов и достижений и больше ничего не надо делать.
Последние допросы выданных Эймсом агентов давно закончены, последняя капля информации выдавлена из памяти дрожащих людей. В мрачных подвалах Лефортова находились двенадцать из них. По требованию их приводили на допрос к мастерам этого дела из Первого и Второго главных управлений или в особую комнату Гришина – в случае упорствования или потери памяти.
Двое вопреки протестам Гришина получили только долгие сроки каторжных работ вместо смертного приговора. Это объяснялось тем, что они работали на ЦРУ очень короткое время или были слишком незначительными, чтобы нанести большой вред. Остальных приговорили к смерти. Девятерых доставили в посыпанный гравием внутренний двор тюрьмы, в его изолированную часть, и поставили на колени в ожидании пули в затылок. В качестве старшего офицера Гришин присутствовал при всех расстрелах.
По настоянию Гришина одного оставили в живых – он был старше остальных. Генерал Дмитрий Поляков успел проработать на Америку в течение двадцати лет, прежде чем его выдали. Фактически после возвращения в Москву в 1980 году он навсегда ушел в отставку.
Он никогда не брал денег; передавал ЦРУ информацию потому, что ненавидел советский режим и то, что при нем творилось. И он так и сказал на допросе. Выпрямившись, он сидел перед ними и говорил, что он о них думает и что он сделал за двадцать лет. В нем было больше достоинства и смелости, чем во всех остальных. Он никогда не умолял. Из-за того, что он был так стар, ничего из сказанного им уже не имело значения в данное время. Он не знал о проводимых операциях, не знал никаких имен, кроме тех сотрудников ЦРУ, которые тоже ушли в отставку.
Когда следствие закончилось, Гришин ненавидел старого генерала настолько яростно, что оставил его в живых для особых пыток. Теперь заключенный лежал в собственных экскрементах на голом цементном полу и рыдал. Время от времени Гришин заглядывал к нему, желая убедиться, что тот еще жив. И только в марте 1988 года, по настоянию генерала Боярова, с ним было наконец покончено.
– Дело в том, дорогой коллега, – обратился тогда Бояров к Гришину, – что больше нечего делать. Комитет «крысоловов» должен быть распущен.
– Но ведь остается еще человек, о котором говорят в Первом главном управлении, тот, который руководит предателями здесь…
– А, тот самый, которого не могут поймать. У нас появляются только косвенные улики, а ни один из предателей даже не слышал о нем.
– А если мы схватим его людей?
– Значит, схватим и заставим их заплатить за все, – сказал Бояров. – Если это получится и если кто-то из наших в Вашингтоне сможет передать сведения о них в Москву, ты сможешь снова собрать своих людей и начать сначала. Ты можешь даже переименоваться. Можешь называться «Комитетом Монаха».
Гришин не понял юмора, но Бояров раскатисто расхохотался. «Монк» в переводе на русский означает «монах».
Если Павел Вольский полагал, что больше не услышит о судебном патологоанатоме из морга, то он заблуждался. В то самое утро, 7 августа, когда его друг Новиков тайно беседовал с офицером британской разведки, у Вольского зазвонил телефон.
– Это Кузьмин, – произнес голос. Вольский удивился. – Профессор Кузьмин из Второго медицинского института. Мы разговаривали несколько дней назад о заключении о смерти, которое я написал.
– О да, профессор, могу чем-нибудь помочь?
– Думаю, совсем наоборот. Возможно, у меня есть кое-что для вас.
– А, спасибо, и что же?
– На прошлой неделе из Москвы-реки у Лыткарина вытащили тело.
– Ну уж это их дело, а не наше…
– И было бы, Вольский, если бы какой-то осел, там у них, не сообразил, что тело пробыло в воде около двух недель – честно говоря, он оказался прав – и что за это время его, вероятно. снесло течением из Москвы. Так эти ублюдки отправили его сюда. Я только что с ним закончил.
Вольский прикинул: две недели в воде жарким летом. У профессора, должно быть, железобетонный желудок.
– Убит? – спросил он.
– Напротив. Только в плавках. Почти наверняка в такую жару пошел купаться. Что-то случилось, и он утонул.
– Но это несчастный случай. Гражданское дело. А у меня убийства, – возразил Вольский.
– Молодой человек, наберитесь терпения и просто выслушайте. Обычно опознание невозможно. Но эти дураки в Лыткарине кое-чего не заметили. Пальцы настолько распухли, что они ничего не увидели. В складках кожи – обручальное кольцо. Золотое. Я его снял – пришлось отрезать палец. На внутренней стороне гравировка: «Н.И. Акопову от Лидии». Неплохо, правда?
– Очень неплохо, профессор, но если это не убийство…
– Послушайте, вы имеете дело с отделом пропавших без вести?
– Конечно. Они присылают каждую неделю альбомы фотографий, чтобы я проверил, нет ли у нас этих людей.
– Так вот, у человека с золотым кольцом может быть семья. И если он пропал три недели назад, они могли туда обратиться. Я просто подумал, что вы воспользуетесь моим детективным гением и получите благодарность от ваших друзей в отделе пропавших без вести. Я никого не знаю там, поэтому позвонил вам.
Вольский оживился. От него в этом отделе всегда ожидали услуг. И вот сейчас он может помочь им закрыть дело и заработать премию. Он записал детали, поблагодарил профессора и повесил трубку.
Человек, с которым Обычно Вольский имел дело, подошел к телефону через десять минут.
– У вас числится в пропавших некто по имени Н.И. Акопов? – спросил Вольский.
Отвечавший проверил записи и вернулся к телефону.
– Да, есть такой. А что?
– Расскажите подробнее.
– Заявлен как пропавший семнадцатого июля. Не вернулся с работы накануне вечером, и с тех пор его не видели. Заявлявшая сторона – гражданка Акопова.
– Лидия Акопова?
– Откуда, черт побери, вы знаете? Она заходила четыре раза узнать, нет ли известий. Где он?
– На столе в морге Второго медицинского. Пошел купаться и утонул. Вытащили из реки на прошлой неделе в Лыткарине.
– Прекрасно. Старая дама будет довольна. Я хочу сказать, что тайна раскрыта. Вы не знаете, кто он?… Вернее – кем он был?
– Не имею представления, – ответил Вольский.
– Всего лишь личным секретарем Игоря Комарова.
– Политика?
– Нашего будущего президента, не меньше. Спасибо, Павел. Я ваш должник.
Без сомнения, должник, подумал Вольский, возвращаясь к работе.

Оман, ноябрь 1987 года
Кэри Джордан в ноябре был вынужден уйти в отставку. И дело заключалось не в пропавших агентах, а в «Иран-контрас». Еще несколько лет назад ЦРУ тайно продавало оружие Ирану, чтобы финансировать мятежников в Никарагуа. Приказ поступил от президента Рейгана через покойного директора ЦРУ Билла Кейси. Кэри Джордан выполнил распоряжения своего президента и своего директора. Теперь один страдал амнезией, а другой умер.
Вебстер назначил новым заместителем директора по оперативной работе ушедшего в отставку ветерана ЦРУ Ричарда Штольца, отсутствовавшего шесть лет. Именно поэтому он не мог быть замешан в деле «Ирак-контрас». Он также ничего не знал о потерях, которые понес отдел С В двумя годами ранее. Пока он становился на ноги, власть забрали бюрократы. Из сейфа ушедшего заместителя директора забрали три досье и объединили их с другими файлами 301 – или с тем, что от них осталось. В этих досье находились данные об агентах под кодовыми именами «Лайсандер», «Орион» и о новом под именем «Делфи».
Джейсон Монк об этом ничего не знал. Он проводил отпуск в Омане. Разыскивая в журналах о морской рыбалке новые интересные сведения, он читал об огромных косяках желтоперого тунца, проходящих в ноябре и декабре мимо берегов Омана, совсем рядом со столицей Маскатом.
Из вежливости он отметился в крошечном, состоявшем из одного человека отделении ЦРУ в посольстве, в центре Старого Маската, рядом с дворцом султана. Он совершенно не рассчитывал увидеть своего коллегу из ЦРУ еще раз, после того как они по-дружески вместе выпили.
На третий день, перегревшись, накануне на солнце в открытом море, он предпочел остаться на берегу и пройтись по магазинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67