Таким образом, поскольку
внимание, направляющее наше сознание на предметный мир,
есть сила, сдерживающая стихию душевной жизни, эта стихия,
по крайней мере в обычных, преобладающих условиях, сдер-
живается и укрощается силой, принадлежащей ей же самой.

Интерес, управляющий нашим вниманием, есть лишь один
из видов тех душевных переживаний, из которых состоит наша
волевая жизнь. Но часто ли мы отдаем себе отчет в этих пере-
живаниях? В огромном большинстве случаев они возникают
в нас - как бы это парадоксально ни звучало для лиц, неиску-
шенных в тонких психологических различениях - помимо на-
шей воли; в лице их нами движут волны темной, непослушной
нам стихии нашей душевной жизни. Вспомним, прежде всего,
множество печальных случаев, когда, по слову древнего поэта,
мы знали и одобряли лучшее, но следовали худшему. Вспомним
еще большее число случаев, когда мы делаем что-нибудь, вообще
не размышляя, просто потому, что <так хочется>, т. е. потому,
что так двигалась неподвластная нам душевная стихия. В опре-
деленное время нам <хочется> поесть, покурить, поболтать,
вздремнуть, - и в этих слепых, необъяснимых <хочется>, осу-
ществляемых, поскольку им не препятствуют внешние условия,
проходит добрая половина нашей жизни, а у ребенка или
капризной женщины, пожалуй, и вся жизнь. Наряду с этими
невинными, обыденными <хочется>, не выводящими нас из рамок
размеренной, обывательской жизни, каждый из нас знает по
крайней мере отдельные случаи своей жизни, когда стихия ду-
шевной жизни обнаруживает совсем иную силу и значительность
и начинает действовать в нас как грозная и непреоборимая сила.
Что такое страсть, как не проявление этой могущественной
душевной стихии в нас? Мирный, рассудительный человек, ка-
залось, навсегда определивший пути и формы своей жизни,
неуклонно и спокойно идущий к сознательно избранной цели,
неожиданно для самого себя оказывается способным на преступ-
ление, на безумство, опрокидывающее всю его жизнь, на откры-
тое или скрытое самоубийство. Но точно так же мелкое, эгоис-
тическое, рассудочно-корыстное существо под влиянием внезап-
ной страсти, вроде истинной любви или патриотического чувства,
неожиданно оказывается способным на геройские подвиги бес-
корыстия и самоотвержения. И не на наших ли глазах произошло,
под влиянием исключительных условий, всколыхнувших нацио-
нальные страсти, неожиданное, никем не предвиденное превра-
щение миллионов мирных <культурных> обывателей Европы
и в дикарей, и в героев? Под тонким слоем затвердевших форм
рассудочной <культурной> жизни тлеет часто незаметный, но
неустанно действующий жар великих страстей - темных и свет-
лых, который и в жизни личности, и в жизни целых народов
при благоприятных условиях ежемгновенно может перейти
во всепожирающее пламя. И общеизвестный жизненный опыт
говорит, что для того, чтобы человек вообще мог вести спокойную,
разумную жизнь, обыкновенно полезно, чтоб в молодости -
в период расцвета силы - он <перебесился>, т. е. чтобы в над-
лежащее время были открыты клапана для свободного выхода
мятежных сил душевной жизни и тем устранен избыток их
давления на сдерживающие слои сознания.

Конечно, нормальному взрослому человеку свойственно, как
говорится, <владеть собою>; в большинстве случаев, по крайней
мере, когда непроизвольные стремления его душевной стихии
не достигли непобедимой силы страсти, он способен задерживать
и не осуществлять их; но как часто эти задержки столь же
непроизвольны, необъяснимы, иногда даже просто <глупы>, как
и задерживаемые стремления! Застенчивый человек, находясь
в гостях, хочет взять какое-нибудь угощение и <не решается>,
хотя вполне уверен в гостеприимстве и любезности хозяев, от-
лично знает, что угощение подано именно, чтобы быть предло-
женным гостям, и не видит никаких разумных препятствий для
своего желания; или ему хочется уже уйти домой и, может
быть, он хорошо знает, что давно уже пора уходить, и все же
таки он <не решается> встать и откланяться. Или мы сердимся
на приятеля, и хотя вспышка недовольства уже тяготит нас,
нам хочется помириться, и мы сознаем, что сердиться и не
стоило, что-то в нас мешает нам осуществить наше собственное
желание возобновить дружеские отношения. Задержки стрем-
лений в этих случаях так же слепы и неподвластны разумной
воле, как и все остальные явления душевной жизни; здесь
происходит лишь внутренняя борьба в составе душевной жизни
- борьба, которая сама всецело принадлежит к этой же жизни
и обладает всеми характерными ее чертами. Конечно, есть и слу-
чаи, когда мы отдаем себе отчет в наших действиях и воздер-
жаниях, когда мы можем объяснить, почему мы поступаем так,
а не иначе, сдерживая при этом множество возникающих в нас
сильных порывов. Здесь, казалось бы, душевная жизнь уже
подчинена нам, обуздана разумной волей. Увы, быть может,
в преобладающем большинстве случаев - если только мы будем
вполне внимательны и добросовестны к себе - мы должны будем
признать, что это - самообман. Прежде всего, очень часто <ра-

разумное объяснение> или вообще впервые приходит лишь задним
числом, есть только придуманное - для других или для
нас самих - оправдание нашего поведения \ или же, по крайней
мере, в самый момент действия или задержки присутствовало лишь
как смутное воспоминание о коща-то принятом решении или как
привычка, образовавшаяся после долгого упражнения, но, во вся-
ком случае, не присутствовало в нас актуально, именно в качестве
ясной, сознательной мысли, в момент самого действия. В
большинстве случаев наши так называемые <разумные действия>
совершаются в нас чисто механически: столь же непроизвольно,
как и действия <неразумные>; и вся задача воспитания в том и
состоит, чтобы привить себе такие разумные <привычки>. Как бы
ни были такие действия ценны с других точек зрения, - с точки
зрения того, что в нас происходит, мы не можем усмотреть
принципиального различия между ними и <непроизвольными
действиями>: ибо даже будучи действительно <разумными>, они
не переживаются, т. е. не осуществляются нами как разумные.
Как мы не можем приписать нашей разумной воле, например, то,
что организм наш приучился задерживать некоторые естественные
свои отправления в силу укоренившегося инстинкта <приличия> -
ведь и животных можно приучить к тому же! - так мы не можем,
не впадая в ложное самомнение, считать <разумно осуществлен-
ными действиями>, например, то, что мы приучились продолжать
заниматься, преодолевая приступы усталости или лени, или
сдерживать припадки гнева, или воздерживаться от нездоровой
пищи, или умалчивать о том, о чем не следует говорить, - по
крайней мере, в тех случаях, когда фактически все это осуществ-
ляется нами совершенно непроизвольно, <инстинктивно>. Нако-
нец, и в тех случаях, когда действие произведено не инстинктивно,
а на основании <разумного решения> - в чем, собственно, состоит
это разумное решение? Мы хотим высказать какую-нибудь мысль
или совершить какое-нибудь действие, но сознаем, что сказать или
сделать желаемое в обществе, в котором мы находимся, почему-
либо <неприлично> или <неудобно>; и мы <вполне сознательно>
воздерживаемся от нашего желания. Что при этом произошло
в нас? Чувство <неприличия> или <неудобства> пересилило в нас
первое наше побуждение. Наше сознание лишь пассивно присут-
ствовало при этом поединке, созерцало его и санкционировало
победителя. Если мы заглянем в себя глубже и спросим: почему
же я должен воздерживаться от того, что <неприлично>? - то мы
часто не найдем в себе ответа; просто инстинкт избежания
<неприличного, смутный страх общественного порицания, сильнее

Тонкие соображения об этой <лжи сознания>, почти хронически соучаст-
вующей в объяснении нашей волевой жизни, развиты в книге шварца.
в нас, чем другие наши побуждения; одобрение же, которое наше
сознание здесь отдает более сильному побуждению, состоит просто
в том, что оно пассивно сознает его силу А в тех случаях, где
мы одобряем наше действие, усматривая в нем средство для опре-
деленной цели, часто ли мы активно выбираем саму цель, а не
только пассивно сознаем ее? Много ли людей вообще сознательно
ставят себе конечные цели, идут по пути, указуемому разумом, а
не предопределенному страстями и привычками? Сколько
<принципов> поведения на свете суть только льстивые названия,
которые наше сознание, не руководя нашей душевной жизнью, а
находясь в плену у нее, дает нашим слепым страстям и влечениям!
Погоня за наслаждениями, за богатством и славой, перестают ли
быть проявлениями слепой стихии в нас, когда мы их сознаем и
подчиняем им, как высшей цели, всю нашу жизнь? Самоуправство
и жестокомть перестают ли быть слепыми страстями, когда они,
под именем авторитетности и строгости, провозглашаются
принципами воспитания ли детей родителями, или управления
подчиненными? И обратно - возвышенный принцип свободы и са-
моопределения личности не скрывает ли часто под собой лишь
распущенность и лень лукавого раба? Стихия нашей душевной
жизни проявляет здесь бессознательную хитрость: чувствуя в разу-
ме своего врага и стража, она переманивает его на свою сторону,
и мнимо отдаваясь под его опеку, в действительности держит его
в почетном плену, заставляя его покорно внимать ее желаниям и
послушно санкционировать их.

Наконец, даже действительно ценные и именно самые высокие
действия человеческой жизни - бескорыстное служение родине,
человечеству, науке, искусству, Богу - часто ли осуществляются
<разумным сознанием>, в форме обдуманных и опознанных
решений? Не являются ли они длительными и плодотворными
лишь тогда, когда в них по крайней мере соучаствует и слепая
стихия страсти, когда неведомая, но и неотразимая для нас
внутренняя сила как бы помимо воли гонит нас к цели совер-
шенно независимо от нашего сознательного отношения к этой
цели? Настроение Пастера , о котором передают, что он стре-
мился в лабораторию как влюбленный - на свидание, и, ложась
спать, со вздохом считал часы разлуки с нею до утра, является
здесь типическим. Правда, в этих случаях слепая стихия страсти
есть лишь рычаг или проводник более глубоких сил духа, но и
здесь этим проводником служит именно она.

Этим мы совсем не хотим сказать, что <разумное сознание> всегда

уходит, что разумное сознание> всегда и
необходимо обречено быть таким пассивным зрителем, что так называемый
, <выбор> и <решение> суть всегда лишь иллюзии, прикрывающие стихийный
исход столкновения слепых стремлений. Но часто и в обыденной жизни, даже
по большей части, несмотря на противоположные уверения нашего тщеславия
и самомнения, это бывает действительно так,

Мы видим, таким образом, что главным, преобладающим
содержанием и основной господствующей силой нашей жизни
в огромном большинстве ее проявлений, даже там, где мы го-
ворим о сознательной жизни, остается та слепая, иррациональная,
хаотическая <душевная жизнь>, которую в чистом виде мы ста-
рались раньше уловить в ее более редких проявлениях.

IV

Здесь мы должны остановиться, чтобы подвести предваритель-
ный итог. Мы не хотим еще давать никакого логического опре-
деления душевной жизни или общей характеристики ее области,
выходящей за пределы сказанного. Мы хотим лишь использовать
сказанное, чтобы с помощью приведенных указаний обратить
внимание на область душевной жизни как целостной реальности,
как особого мира. Быть может, сказанного достаточно, чтобы
можно было, говоря словами Платона, обернуться и действитель-
но увидать этот мир, или - пользуясь термином, разъясненным
во введении - чтобы можно было занять в отношении этой
реальности позицию живого знания.

Обычно человеческое сознание, как это и естественно, слиш-
ком занято чувственно-предметным миром окружающей среды,
чтобы замечать мир душевной жизни, как таковой. Человек дела
и практической жизни - а в более широком смысле сюда от-
носится и человек положительного научного знания - по боль-
шей части считается с душевной жизнью - своей и тем более
чужой - приблизительно так, как всадник или кучер считается
с настроением своей лошади. Душевная жизнь есть здесь что-то
внешне-ничтожное и незаметное в составе предметного мира,
что-то вроде ненужного придатка к нему, на который, однако,
(к сожалению!) приходится обращать внимание как на частую
помеху и трение в обычном, размеренном ходе механизма жизни.
Человек дела должен считаться с такими <маленькими недостат-
ками механизма>, как неожиданная тоска и слезы жены, которая
жалуется на невнимание к ней и упрекает в отсутствии любви,
хотя муж, казалось бы, ничем не провинился перед ней, глупые
выходки юноши-сына, поддавшегося какому-нибудь опасному ув-
лечению, проявления распущенности и непослушания в детской,
неожиданная недобросовестность или грубость прислуги или
подчиненных, самодурство человека, от которого сам зависишь,
странные, непредвиденные осложнения в отношениях с то-
варищами и друзьями и т. п.; и- что хуже всего - ко всему
этому часто присоединяется то, что и в самом себе такой человек
дела часто замечает опасные и неприятные проявления той же
силы трения: то он-ни с того, ни с сего - рассорится с женой
или с другом, то его вдруг потянет <напиться> и ему потом
стыдно вспомнить, как он вел себя в этом состоянии, то вдруг
вспыхнет новое увлечение женщиной, опасное и доставляющее
одни лишь страдания, но мучительно сильное, то - наконец -
без всяких разумных оснований ему вдруг опротивеет вся его
жизнь и он в безделье часами тоскует о путешествии или вообше
о бегстве от этой постылой жизни. Всюду - в себе и в других
- душевная жизнь для реалистически настроенного человека
есть лишь некоторая служебная сила, как бы вложенная в ап-
парат внешней жизни и при нормальном своем функцио-
нировании незамечаемая;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41