Но было бы рационалистическим
извращением природы душевной жизни усматривать в таком
<точном знании> само существо соответствующего переживания.
Самое неопределенное, безотчетное, совершенно смутное чувство
какой-то высшей, абсолютной, сверхиндивидуальной ценности
нашей жизни имеет здесь, по существу, то же значение. Но
такое чувство мы имеем всегда, когда нами владеет какая-либо
глубокая, сильная страсть или душевная сила, которую мы соз-
наем слитой с глубочайшей основой нашего бытия и как бы
тождественной ей. В жизни каждого человека бывают минуты,

1ко1да все остальные, служебные, производные цели, ценности и
1 стремления его жизни сознаются именно во всей своей
1 относительности и производности и заслоняются сознанием
1рсновного существа или стремления его <я>, которое тогда соз-
1вается именно как нечто абсолютное. Самым обычным примером
1гакого переживания может служить глубокая, охватывающая
1само существо человека, любовная страсть: тогда мы непосред-
1ственно сознаем, что вне соединения с любимым существом или
1вообще того или иного осуществления нашей страсти наша жизнь
1теряет свой смысл, мы сознаем, иначе говоря, что в лице этой
1страсти мы имеем дело не с той или иной субъективной пот-
1ребностыо, а с самим существом нашего <я>; и это <я> само есть
1для нас не частная, относительная реальность, а инстанция
1 абсолютного порядка, требования, которой священны и которой
1мы, как чисто эмпирические существа, должны служить. Все
1 трагедии на свете, когда-либо пережитые или описанные, суть
подлинные трагедии лишь постольку, поскольку они сводятся
рк борьбе, опасностям, надеждам и неудачам этого абсолютного
р-существа нашего <я>, все же удачи и неудачи, страхи и радости,
.касающиеся отдельных, эмпирических потребностей и влечений
Человека, как бы сильны и глубоки ни были эти влечения,
1лишены того момента абсолютного смысла, вне которого нет
трагедии, и суть лишь материал для комедии человеческой жизни.
цсюду, где, <средь лицемерных наших дел и всякой пошлости
1Я прозы>, нас вдруг пронизывает луч абсолютного смысла нашей
кизни, - а это бывает, когда этот смысл вступает в конфликт
лс внешними условиями жизни и находится под угрозой умаления
1Ц1ли неосуществления - возникает та объективность, та глубо-
Цчайшая, неотвратимая серьезность страдания, которая есть су-
цщество трагедии; мы чувствуем тогда, что гибнет или находится
цВ опасности что-то бесконечно-драгоценное, какое-то сокровище,
ркоторое мы должны оберегать, которое мы не можем, не вправе
утерять; и объективность этой ценности внешним образом
1 засвидетельствована тем, что - в самой жизни или в искусстве
1- такая трагедия может быть понята, т. е. сочувственно
пережита и с общеобязательностью познания всяким челове-
ческим существом. И - что самое знамечательное - трагедия
1 Как борьба за смысл жизни есть всегда вместе с тем борьба за
1- аму жизнь, за сохранение личности, - даже там, где утверж-
Дение смысла жизни требует физической смерти личности; ибо
1 смысл жизни и сознается как существо самой жизни, и его
утверждение есть всегда самоутверждение, хотя бы и через
1 посредство самопожертвования. И, с другой стороны, даже в с-
1мом низменном, эгоистическом инстинкте самосохранения, в жи-
1 вотном страхе физического уничтожения, кроме чисто эгоистиче-
ского момента привязанности к земным благам звучит та же

ДУША ЧЕЛОВЕКА

ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ

глубокая метафизическая нота страха за смысл жизни, боязни
утраты чего-то абсолютного, но только абсолютной ценностью
здесь кажется голый факт бесформенного и бессодержательного
бытия вообще. Это есть страх оторваться от бытия вообще, от
абсолютной почвы жизни - низшая форма, в которой, хотя лишь
в грубом и, по существу, извращенном виде, обнаруживается
все та же глубочайшая метафизическая инстанция нашего ду-
шевного бытия. <Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее,
а кто потеряет душу свою, тот обретет ее> - в этих словах
выражена одновременно и внутренняя несостоятельность
<инстинкта самосохранения>, поскольку подлинное самосохра-
нение возможно именно лишь через самопреодоление, через
пожертвование эмпирической инстанцией нашего <я> ради его
абсолютной метафизической инстанции, и законность его конеч-
ной цели, которая состоит все же в спасении своей души, в аб-
солютном самоутверждении.

Так - каждая личность, во всех могучих первичных своих
побуждениях - от низших до высших - непосредственно, хотя
бы лишь в смутной форме, сознает абсолютную метафизическую
основу своего бытия. Но тогда как животный страх смерти
заключает в себе то противоречие, что содержит сомнение в аб-
солютной прочности абсолютной первоосновы бытия, т. е.
одновременно и сознает эту абсолютную первооснову, и не верит
в нее, смешивая ее с преходящим эмпирическим существованием,
- самоутверждение высшего порядка основано на действительном
сознании абсолютности, сверхиндивидуальной значимости и силы
первоосновы личного бытия и тем самым заключает в себе не-
посредственную очевидность ее вечности. Вера в личное бес-
смертие есть в конечном счете всегда сознание, что первооснова
личности есть именно обнаруживающийся в ней ее абсолютный
смысл, который по самому понятию своему неразрушим. В этом
смысле Гете глубокомысленно замечает, что лишь тот заслужит
бессмертие в иной жизни, кто верит в него и тем самым обладает
им уже в этой; и эти слова суть лишь почерпнутое из непос-
редственного опыта гения подтверждение общепризнанной
религиозной истины, что бессмертие даруется душе за ее веру.
Под верой здесь, конечно, было бы нелепо разуметь какое-либо
определенное мнение в смысле теоретического убеждения, она
может значить лишь то живое знание, которое есть вместе с
тем само реальное существо нашей души, и ценность которого
состоит не в том, что оно отвлеченно опознано, а в том, что
в его лице в нас реально присутствует та живая инстанция
высшего света, которая сама по себе есть гарантия нашей веч-
ности. Именно эта сущность веры в личное бессмертие как соз-
нания или, вернее, живого самоосуществляющегося присутствия
в нас абсолютного смысла и ценности нашей личности, объясняет

вместе с тем ту черту трагического сомнения в бессмертии и
суровой борьбы за бессмертие, которая присуща именно живой
религиозной вере (а не холодному метафизическому убеждению).
Вечность самого абсолютного смысла или света бытия в нас
есть нечто самоочевидное для нас. Но остается под сомнением,
в какой мере прочно мы сами, т. е. наша личность, укоренены
в нем. Или, так как этот вечный свет есть не неподвижное
бытие, а по самому существу своему есть творческая действен-
ность и познавательное озарение, то простое смутное его
присутствие в нас равносильно лишь возможности бессмертия
для нас, актуальное же бытие его в нас или единство с нами
лишь осуществляется нами самими всем ходом нашей жизни,
в течение которой мы должны стать тем, что мы потенциально
есмы - должны еще осуществить в себе то истинное наше <я>,
которое по самому существу своему вечно.

Какое теоретическое, объективное значение имеет эта своеоб-
разная сторона нашей душевной жизни? Что она сама по себе,
в качестве переживания или определенной черты душевной жизни,
есть реальность, - в этом - как мы уже говорили - может сом-
неваться лишь тот, кто не психологические теории строит в соот-
ветствии с реальными фактами, а подгоняет и отвергает факты
в угоду предвзятой теории. Но, может быть, мы имеем здесь дело
лишь с реальностью субъективного порядка, как бы с врожденной
иллюзией в составе нашей душевной жизни? Какое, казалось бы,
абсолютное значение может иметь в действительности жизнь каж-
дого из нас - ничтожной, тленной былинки в бесконечной жизни
всеобъемлющего мироздания? Не есть ли это переживание простое
субъективное <раздувание> нашей личности, объяснимое простым
психологическим фактом, о котором говорит пословица <у страха
глаза велики>? И если по крайней мере иногда ценность и глубина
корней чужой личности кажутся нам столь же абсолютными, то
ведь и у любви <глаза> не менее <велики>, чем у страха.

Прежде чем по существу ответить на это сомнение, уясним себе
существо той позиции, для которой это сомнение есть нечто есте-
1 ственное и почти неизбежное. Это есть та позиция натуралистиче-
Ї ского миросозерцания в отношении внутреннего мира душевной

жизни, которую мы уже достаточно охарактеризовали. Конечно,
- человеческое существо, поскольку оно через посредство своего тела
.ссть участник внешнего мира, входит в состав бесконечной и те-
\ кучей природной действительности, есть реальность ограниченная
,> относительная, лишенная какого-либо абсолютного значения. Но
1 ведь для этой точки зрения вся вообще душевная жизнь, как она
1Дана себе самой и переживается и познается изнутри себя самой,

ДУША ЧЕЛОВЕКА

ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ

есть сплошная <иллюзия>. И, конечно, поскольку эти два совер-
шенно разнородных плана или измерения бытия не различаются
отчетливо, а смешиваются между собой,- поскольку, например,
позитивистически-мыслящий человек, не понимая сам себя, объяс-
няет свой страх смерти или свое непреоборимое стремление осу-
ществить себя и свое призвание желанием принести <пользу> лю-
дям, своей <незаменимостью> для того или иного внешнего дела -
мы можем по праву говорить о субъективной иллюзии тщеславия
и самомнения. В конце концов, все толки и рассуждения об
<ограниченности> человека имеют в виду ничтожность и тленность
его тела и телесного бытия в составе бесконечного телесного мира
-что, конечно, ясно само собой. Но кто когда-либо доказал, что
человек сам в себе, в своем душевном и духовном существе, есть
нечто только относительное и ограниченное? Не только это никог-
да не было доказано, но противоположное - как это, надеемся,
уже достаточно уяснено - есть очевидный факт внутреннего опы-
та: человек уже в чистой, бесформенной стихии своей душевной
жизни есть, наоборот, по существу бесконечность; наш внутренний
мир есть великая, необъятная, потенциально-сверхвременная все-
ленная, значительность которой ничуть не умаляется тем, что
в другом измерении бытия она выступает как ограниченная по сво-
ему пространственно-временному объему реальность - подобно
тому, как бесконечность каждого измерения пространства не ума-
ляется тем, что, проецированное на другие измерения, как бы в со-
ставе последних, оно есть ноль - непротяженная точка.

Но раз мы встанем на эту точку зрения внутреннего опыта, то
сомнение и по существу разрешается само собой. В лице пере-
живания абсолютного значения и абсолютной первоосновы нашей
личности мы имеем не сближение между собой двух несоизмеримо-
разнородных величин - ограниченного и относительного с без-
граничным и абсолютным - а усмотрение связи или слитности
двух по существу однородных величин - относительной, потен-
циальной бесконечности с бесконечностью абсолютной и акуталь-
ной. И это непосредственное усмотрение есть не <субъективное
переживание>, объективный смысл которого может стоять под сом-
нением, а самоочевидное знание, интуиция, носящая достовер-
ность в самой себе. Прежде всего очевидно, что само понятие веч-
ности, актуальной бесконечности, абсолютной значимости есть не
гипотетическое создание человеческой мысли, а самоочевидная
истина, ибо она есть условие всякого знания вообще. В лице факта
предметного сознания и знания - факта, сомнение в котором
логически противоречиво, ибо само сомнение есть уже знание
и предполагает истину - мы непосредственно имеем
присутствие в нашей душевной жизни начала сверхвременного све-

Подробнее об этом см.: <Предмет знания>, в особенности гл. IV и XI.



1

та и смысла. Абсолютная и вечная жизнь есть сама по себе условие,
вне которого немыслимо никакое частное бытие и знание, - не-
мыслима, следовательно, и частная реальность нашей душевной
жизни. К этому самоочевидному присутствию в нас абсолютного
света и смысла, абсолютной первоосновы бытия вообще, в расс-
матриваемом нами переживании присоединяется лишь сознание
слитности с ним или укорененности в нем той производной реаль-
ности, которая есть существо нашего <я>, - сознание, в силу ко-
торого двойственность между сверхличным, абсолютным светом
знания в нас и нашей субъективной личностью оказывается чем-то
производным, поверхностным, исчезающим в самом глубоком кор-
не нашего духовного единства. Достоверность этого сознания есть
нечто самоочевидное; ведь это сознание есть, в конце концов, лишь
констатирование общей черты духовного и душевного бытия - его
единства и непрерывности - в отношении глубочайшего,
первичного его слоя. Не нужно забывать, что при всей существен-
ности логического различения между объективным и субъ-
ективным в нашем сознании, между сверхличным светом чистого
разума или знания и субъективно-индивидуальным душевным
нашим миром, это различие - подобно всякому логическому
анализу - предполагает первичное единство различенного и есть
лишь одностороннее выявление момента различия, неадекватное
.1 органическому единству единства и многообразия в самой абсо-
1 лютной природе предмета.

В живом знании, которое мы имеем в лице нашего глубочай-
шего самосознания, нам непосредственно дано именно это
органическое единство самого бытия, в силу которого все произ-
водное, относительное, субъективное вместе с тем коренится в аб-
солютном, первичном, самодовлеющем и есть лишь его обнару-
жение. Та глубина, в которой наша душевная жизнь слита с абсо-
аЦ лютным всеединством и переживается и сознается в этой слитности
И и в которой, в силу этого, душевное переживание не есть нечто
только субъективное, а есть вместе с тем объективное знание и
1 укорененность в объективном бытии - эта глубина есть область,
И которую мы называем нашей духовной жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41