Именно ради обес-
печения доверия к высшему источнику человеческого знания -
к живой религиозной интуиции - здесь необходима известная
умеренность, необходимо прекращение опасных и высокомерных
толков о банкротстве науки и забота о сохранении, а не разру-
шении того моста, который соединяет область высшей Истины
с нормальной будничной сферой среднего человеческого сознания
и который мы имеем в лице научного знания.

В двух формах происходит, в области учений о душе, это
устранение научного знания: в форме наивной фальсификации
науки через безотчетное, сумбурное ее смешение с религией
и мистикой и в форме сознательного отрицания науки. Первое
мы имеем в столь популярных ныне оккультических и тео-
софских учениях о душе, которые сами именуют себя сокровенной
наукой . В настоящее вре-
мя, конечно, уже невозможно относиться с огульным отри-
цанием, как к сплошному суеверию и шарлатанству, ко всей
области упомянутых учений: слишком много здесь оказалось
проверенных фактов и слишком ясна связь их с интереснейшими
достижениями официально-признанной научной психологии
(гипноз, <подсознательное> и пр.). Интерес к этой области обна-
руживают теперь все живые, непредвзятые умы, субъективно,
по своим симпатиям и умственным привычкам, совершенно да-
лекие от нее. И огульное отрицание и высмеивание есть здесь
обычно лишь признак высокомерной, псевдонаучной узости. За
всем тем остается несомненным, что так, как по большей части
ведутся исследования этого типа, они представляют невыносимую
смесь объективных наблюдений с субъективной фантастикой и,
главное, основаны на грубейшем смешении науки с мистикой,
одинаково искажающем ту и другую и ведущем к какому-то

противоестественному супранатуралистическому материализму.
Тонкая, своеобразная, ни с чем не сравнимая область духовной
жизни, достижимая лишь нечувственному внутреннему созер-
цанию, рассматривается здесь как что-то видимое, осязаемое,
материальное, над чем можно производить внешние эксперимен-
ты, что можно даже взвешивать и фотографировать; и именно
в силу этой ложной рационализации по существу сверх-
рационального, действительно рациональный момент всякого
знания - точность понятий, последовательность и обоснован-
ность мышления, отграничение доказанного и объективного от
сомнительного и непроверенного - становятся совершенно не-
возможными; и шарлатаны и легковеры имеют здесь в силу
самого метода, в силу основных предпосылок исследования
неизбежный перевес над добросовестными и осторожными
людьми.

По существу гораздо опаснее, потому что внутреннее гораздо
глубже и более серьезна, та форма устранения научного знания,
которая представлена в современной литературе о душе и при-
роде человека, или просто пренебрегающей научной стороной
знания, или сознательно ее отвергающей. Мы не можем, конечно,
требовать от мыслителей-художников, раскрывающих нам тайны
человеческой души, вроде Достоевского, Толстого, Ибсена, или
от мечтателей и проповедников, вроде Ницше, Метерлинка ,
Карпентера, чтобы они непременно занимались наукой или при-
давали своим размышлениям и наблюдениям научную форму.
Это было бы нелепым педантизмом и неблагодарностью к ним:
ибо плоды их духовного творчества достаточно ценны так, как
они есть, и дают богатейшую пищу и научной мысли. Опасность
начинается там, где такая литература или принимается за воз-
мещение научного знания, или сама выступает с таким притя-
занием. Где философия открыто отождествляется с поэтическим
вдохновением, религиозной верой или моральной проповедью -
как это имеет место, например, у Ницше, который видит в фи-
лософе не искателя истины, а <законодателя ценностей>, или у
одного новейшего талантливого русского мыслителя, который
решительно отрицает какую-либо связь философии с наукой и
отождествляет ее с чистым, автономным творчеством, анало-
гичным искусству,-там совершается настоящее философское
грехопадение; это есть подлинный философский декаданс, не
менее гибельный оттого, что им руководит противоположный его
фактическому итогу мотив возвышения философской мысли,
освобождения ее из рабского и несвободного ее состояния. Внут-
ренний психологический мотив этого направления открыто вы-
сказан в прагматизме, этом характернейшем симптоме философ-

ского кризиса нашего времени: оно ищет не истины, а полезного,
нужного, жизненно-ценного для человека. Не нужно быть кабине-
тным ученым или бездушным педантом, чтобы считать это на-
правление ложным и вредным и утверждать, что человек имеет
не только право, но и обязанность искать объективную истину,
независимую от его желаний и мечтаний. При всей ценности
идеала живой, цельной, жизненно-плодотворной правды, которая
предносится самым глубоким представителям этого умонастро-
ения, ошибочность и опасность этой точки зрения состоит в том,
что психологическое ударение в ней падает не на понятие правды
и ее внутренние признаки, а на моменты жизненности и пло-
дотворности. В этом таится великая опасность релятивизации
и субъективизации понятия правды, освобождения мыслящей
личности от подчинения сверхличным объективным нормам.

Как бы то ни было, и как бы кто ни решал для себя общий
вопрос о природе и ценности истины, мы решительно утверждаем,
что учение о душе и человеческой жизни - то, что обычно
зовется устарелым именем <метафизики>, искаженным ложными,
лишь исторически накопившимися ассоциациями - есть не ис-
кусство, не проповедь и не вера, а знание, или что оно, по
крайней мере, возможно и нужно также и в форме точного
научного знания. Конечно, философия - и в частности фило-
софия души - есть, в силу особенностей своего предмета, сво-
еобразная наука, с своим особым методом и характером, - на-
ука, отличная, например, от математики и опытного естествоз-
нания; ее назначение - быть именно посредницей между свер-
хнаучной областью религии, искусства, нравственности
и областью логического знания; роль интуиции в ней особенно
велика, да и по характеру своему эта интуиция не совпадает
с интуицией частных наук. Но ведь и в пределах самих пос-
ледних мы встречаем в отношении значения и характера ин-
туиции глубокие своеобразия: достаточно напомнить, как глубоко
отлична история, имеющая своим предметом конкретную форму
человеческой жизни во всей ее целостности, от абстрактных
наук. Но если и в отношении истории, ввиду этого ее своеоб-
разия, и противниками, и сторонниками ее высказывалось мне-
ние, что она не есть наука, то в настоящее время, к счастью,
никто не будет отрицать возможности научной истории из-за
того, что момент художественного творчества явно соучаствует
в исторической интуиции, и никто тем самым не будет считать
историка свободным от общих требований научного познания
истины. Мы требуем аналогичного отношения и к философии,
и в частности - здесь мы снова и окончательно возвращаемся
к нашей теме - к философской теории о природе души и че-
ловека. Между крайностью позитивистически-рационалистичес-
кого понимания науки, для которого требование <научной ПСИХО-

логии> означает требование сосредоточиться лишь на том в ду-
шевной жизни или вокруг нее, что может быть измерено, сосчита-
но и чувственно воспринято, и обратной крайностью отождест-
вления учения о душе с художественным или религиозным вдох-
новением, - мы избираем трудный, но, думается, единственно
плодотворный путь объективной науки, вместе с тем, по своему
характеру и методу, адекватной своеобразию, глубине и зна-
чительности своего предмета. Мы хотим не проповедовать, не
веровать и не творить создания искусства, а познавать но мы
хотим, познавать не проявления жизни души во внешне-пред-
метном мире, не чувственно телесную оболочку ее, а само ядро,
само существо душевной жизни, как таковой.

Но здесь мы должны посчитаться с одним возражением или
сомнением, которое, как мы предвидим, давно уже созрело в соз-
наЬии многих читателей. Да возможно ли вообще - спросят нас
- научное познание такой проблематической, заопытной об-
ласти, как человеческая душа? Не есть ли не только всякое
суждение о ее природе, но даже само допущение ее существования
- мнение и вера, обреченные навсегда оставаться произволь-
ными? Исследования о сущности человеческой души с самого
начала, конечно, должны рассчитывать на скептический прием:
при господствующих привычках мысли в них заранее склонны
будут видеть произвольные и потому бесплодные умствования.
Мы считаем невозможным и излишним опровергать здесь это
предубеждение, поскольку оно опирается на общую мысль о не-
возможности никакой <метафизики> или <онтологии>. В другой
работе мы пытались показать, что, напротив, всякая филос-
офия - хочет ли она того или нет - по существу не может
быть ничем иным, как онтологией; и кто знаком с современной
философией, тот знает, что в этом утверждении мы не одиноки.
Но если бы каждое онтологическое исследование должно было
начинаться с систематического оправдания возможности онто-
логии, то оно никогда не могло бы начаться, и из-за обсуждения
предварительных методологических вопросов не было бы пред-
ставлено самое убедительное доказательство возможности онто-
логии, которое состоит в ее осуществлении.

Следующее простое соображение показывает, что мы дейст-
вительно вправе оставить в стороне общий вопрос о возможности
<метафизики>. Допустим, что этот вопрос должен быть решен
отрицательно, что из этого следует в отношении нашей частной
темы? Говоря вообще, из этой общей посылки, как таковой, можно



сделать два разных вывода: или что такой предмет как <человече-
ская душа> принадлежит к области непознаваемого, или же - если
бы оказалось, что фактически этот предмет познаваем - что
он относится не к области <истинного бытия>, <сущности> или
<вещи в себе>, а к области явлений или имманентного, <кажуще-
гося> бытия. Поэтому мы имеем право предложить принципиаль-
ным противникам метафизики не отнестись с самого начала с пре-
дубеждением к исследованию о сущности человеческой души, так
сказать, не затыкать заранее своих ушей, а внимательно и непред-
взято обдумать соображения, касающиеся этой частной темы, и
если эти соображения окажутся убедительными, признать и обос-
новываемый ими вывод; общие гносеологические убеждения таких
читателей заставят их тогда лишь придать этому выводу значение
не абсолютной истины, а истины относительной, имеющей силу
лишь для человеческого сознания и по его законам. Содержание
самих выводов, конечно, ничуть не изменится от этих новых общих
скобок, в которые оно будет поставлено.

Ведь очевидно, что утверждение о непознаваемости души есть
вывод из двух разных посылок, одна из которых утверждает, что
лишь то познание может быть достоверным, которое опирается на
опытные данные, а другая - что такой предмет как <душа> никогда
не дан нам в опыте и принадлежит к области трансцендентного.
Повторяем: мы оставляем здесь в стороне, вне спора, первую, ббль-
шую посылку. Но тем внимательнее мы должны отнестись ко вто-
рой, меньшей.

Кем и когда было действительно доказано, что <душа> всегда
остается для нас чем-то скрытым, недоступным опыту? <Всераз-
рушающий> Кант касается этого частного вопроса лишь мимо-
ходом, и притом имея в виду только строго определенное, гос-
подствовавшее в его время, понятие души и ее познания. Из
того, что им была разрушена бесплодная и скучная схоластика
так называемой <рациональной психологии> вольфовской школы,
еще не следует ведь, что им заранее были опровергнуты все
иные возможности психологии как учения о душе. В позднейшей
же литературе, если мы не ошибаемся, не встречается достаточно
авторитетного и убедительного общего рассмотрения этого воп-
роса, которое действительно обосновывало бы обсуждаемое поло-
жение. Скорее положение это образует род догмата, который
укрепился исторически и, как предвзятое утверждение, лежит
уже в основе всего дальнейшего построения психологии. Не ясно
ли, во всяком случае, что это положение уже опирается на
определенное, заранее принятое понятие души? Не ясно ли,
следовательно, что тому или иному решению вопроса о транс-
цендентности или имманентности <души>, о доступности или
недоступности ее опыту, должно предшествовать определение

самого понятия души или - что то же самое - некоторое уяс-
нение существа того предмета, который мы называем <душой>?

И вот мы утверждаем, что понятие души как некоего безуслов-
ного трансцендентного объекта какой-то китайской стеной отде-
ленного от всех опытных данных душевной жизни, решительно
несостоятельно. Окончательное доказательство этого утверждения
может явиться лишь результатом всей совокупности соображений
о природе души; но предварительное его обоснование возможно
уже теперь, путем ссылки на довольно элементарные данные не-
посредственного опыта.

Мы знакомимся с человеком, о котором ранее ничего не
знали. Отдельные его суждения и поступки дают нам представ-
ление о некоторых содержаниях его душевной жизни, т. е. о ду-
шевных явлениях>, в нем происходящих; но мы еще совершенно
не знаем, что это за человек. И вдруг какое-нибудь одно
суждение, им произнесенное, одно его действие, иногда одна его
улыбка или один жест сразу говорят нам, с кем мы имеем дело:
мы ясно узнаем в этих проявлениях уже не те или иные отдель-
ные душевные переживания человека, а само существо его души,
и свидетельством этого является то, что отныне мы можем
предвидеть все его поведение и отношение к вещам. Другой
пример. Если мы прослушаем какое-либо музыкальное произве-
дение, то мы, по общему правилу, имеем опытное представление
лишь о соответствующем душевном содержании, именно музы-
кальном настроении, ее автора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41