Какой-
нибудь уравновешенный, положительный и трезвый обыватель фактически
есть в своей внутренней жизни и искатель приключений, и страстный влюб-
ленный, и подвижник, и темный грешник - в том смысле, что <ничто чело-
веческое ему не чуждо> и что лишь в бесконечной полноте всечеловеческой
и даже вселенской жизни он мог бы действительно исчерпать и изжить свое
подлинное внутреннее существо. Где этого нет, где внутреннее существо че-
ловека вполне приспособлено к его внешне-предметному положению и удовлет-
ворено им и человек действительно не нуждается ни в искусстве, ни в религии,
там мы имеем уродливую ненормальность <обывательщины>. 0 значении в этом
отношении религиозных переживаний будет сказано позднее, в гл. VII.

Для уяснения, хотя лишь предварительного, существа этого
подземного мира, для отграничения его от всех иных областей
бытия, мы старались доселе прежде всего отграничить его от
всего, на чем лежит печать сознания и сознательности; или,
вернее, этим путем мы старались просто навести мысль читате-
ля на этот мир. Быть может, нам хоть до некоторой степени
удалась эта последняя задача; нам удалось, быть может,
пояснить, о чем собственно идет речь, когда мы говорит о нашей
<душевной жизни>. Эта область непосредственно намечается
через отграничение ее от предметного мира: а так как и пред-
метный мир нам дан как <содержание нашего сознания>, то
разграничительная линия проходит через область нашего соз-
нания. Все, что есть в нашем сознании собственно-сознательно-
го или <разумного>, выражает отношение нашего сознания
к предметному миру или же к каким-либо иным, тоже
объективным сторонам бытия, но не есть душевная жизнь, как
таковая; последнюю мы находим лишь там, где мы замечаем
в себе своеобразный комплекс явлений совсем иного, внеразум-
ного и необъективного порядка, где мы наталкивается на
противостоящую и противоборствующую объективному миру и
разуму стихию слепого, хаотически бесформенного внутреннего
бытия - таинственный и столь знакомый нам мир грез, стра-
стей, аффектов и всех вообще непосредственно переживаемых
состояний нашего <я>, необъяснимых <разумно>, т. е. из кате-
горий и понятий объективного мира, а проникнутых совсем
иными началами.

Эти указания, конечно, еще не дают искомого нами точного
отграничения области душевной жизни. Отличение <слепых>
переживаний от мира, раскрывающегося предметному сознанию,
от всего разумного и осмысленного не только остается пока само
неопределенным, но способно вызвать серьезные сомнения по
существу. Может ли вообще душевная жизнь быть чем-то
противоположным <сознанию!> Не есть ли, напротив, <соз-
нание>, как это показал еще Декарт и как это ясно, по-видимому,
из любого самонаблюдения, основной, конститутивный признак
именно всего <душевного>, в отличие от телесного, <неодушев-
ленного>? Поэтому, чтобы ответить на эти недоумения, нам
нужно уяснить понятие сознания и точно определить его отно-
шение к области <душевной жизни>.
ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ И СОЗНАНИЕ.
ПОДСОЗНАТЕЛЬНОЕ

Слово <сознание>, которое, на первый взгляд, все понимают
одинаково, т. е. относят к одному и тому же кругу явлений,
в действительности есть одно из самых многозначных и неоп-
ределенных слов человеческого языка. Наметим главные, суще-
ственные для психологии значения, в которых может употреб-
ляться это слово.

В самом широком и общем смысле слово <сознание> упот-
ребляется, например, в приведенном выше допущении, что вся-
кое душевное явление есть <явление сознания>. Сознание в этом
смысле неопределимо, ибо есть некоторая первичная и нераз-
ложимая черта. Мы можем лишь указать на его значение кос-
венно, направив, посредством некоторых намеков и символи-
ческих описаний, внимание читателя на надлежащую область
явлений. В этом смысле мы могли бы сказать, что сознание есть
некоторого рода непосредственная самоявственность, некое <для-
себя-бытие>, самопроникнутость, как бы внутренняя прозрач-
ность душевных явлений. Уловить эту черту весьма легко - она
знакома всякому. При этом, однако, очень важно не вкладывать
в это понятие иных, добавочных смыслов, кроме того, которое
ему действительно присущ, т. е. ясно отличать <сознание> в этом
широком, общем значении от более узких возможных его зна-
чений. Так, при невнимательном отношении к делу легко ка-
жется, что сознание в этом смысле равносильно знанию пере-
живаемого, тому, что часто называется <внутренним восприя-
тием>. Но ведь если бы это было так, то все люди с самого
своего рождения - более того, всякое <одушевленное существо>
вообще - были бы тем самым всеведущими и непогрешимыми
психологами. Ясно, что иметь или <сознавать> душевное пере-
живание и знать его - суть разные состояния. Не углубляясь
здесь в уяснение точного смысла этого различия, скажем пока,
что сознание шире знания тем, что оно охватывает и безот-
четные, неуясненные состояния самопроникнутости или <бытия-
для-себя>. Но, может быть, это значит, что мы сознаем нашу
душевную жизнь только неотчетливо, что она предстоит нам
в смутном виде, вроде предметов, удаленных от нашего взора,
например, букв книги, находящейся на таком расстоянии от нас,
при котором мы уже не разбираем их, или вроде предметов
в полутьме? Это допущение тоже соблазняет своей правдоподоб-
ностью, но и оно неверно, ибо сужает сферу сознания, отожде-

ствляя ее лишь с одной, частной в отношении ее, областью
явлений. Смутные представления или восприятия, хотя и не
суть (в той мере, в какой они смутны) знание, суть все же
познавательные содержания они сознаются нами в особой фор-
ме предметов, которые предстоят или противостоят нам и на
которые мы направлены. Они характеризуют, поэтому, лишь
особую группу душевных явлений, которым присуща черта на-
правленности, и притом только одну сторону этих явлений,
именно саму цель или мишень, на которую мы направлены,
тогда как само состояние направленности <сознается> при этом
уже лишь в обычном, широком смысле, т. е. как всякое иное
наше переживание. Именно потому, что в такой форме смутного
познавательного содержания нам предстоит всегда лишь что-
нибудь отдельное, - будь то предмет внешнего мира или какое-
либо явление душевной жизни, - все остальное содержание ду-
шевной жизни (включая и само переживание направленности)
в этот момент <сознается> нами уже в иной форме. Оно не есть
ни ясное, ни смутное содержание или предмет познания оно не
предстоит или противостоит нам, оно просто есть в нас или;
вернее есть мы сами. Общая сознаваемость всей душевной жизни
есть именно, за указанным исключением, намеченная нами не-
посредственная прозрачность, живое бытие-для-себя, принци-
пиально отличное, как это явственно показывает внимательное
наблюдение, от того характера сознания, который присущ для
нас <предметным содержаниям>.

Сказанным мы уже наметили и второй смысл, в котором
часто употребляется слово <сознание>. Когда мы говорим о ком-
либо, что он <не сознает> чего-либо, например, угрожающей
ему опасности, важности или трудности предстоящей ему задачи,
когда мы требуем, чтобы человек <отнесся сознательно> к нашим
словам и т. п., под словом <сознавать> мы разумеем <отдавать
себе отчет>, т. е., проще говоря, знать что-либо, отчетливо
различать содержания предмета. Понятие сознания как знания,
однако, по большей части сливается с несколько более широким,
только что упомянутым нами понятием <внимательного отно-
шения> или <направленности на предмет> вообще. Не все, что
мы хотим знать, нам удается действительно знать; сфера
подлинно познанного всегда уже сферы познаваемого. Но как
ни важно различие между познанным и не познанным, прак-
тически в нашей жизни - а потому и теоретически, для уяснения
понятия сознания - еще важнее различие между наличностью
и отсутствием познавательного отношения вообще. Первая задача
умственного воспитания - заставить человека вообще думать
о чем-либо, развить в нем <умственный интерес>, <внимание>,
т. е. в этом смысле сделать человека сознательным существом:
кто имеет привычку или склонность обращать внимание на вещи,
познавательно направляться на них, тот уже стоит на пути
знания, все равно, сколько бы ему ни удалось актуально познать.
Различие между познающим и непознающим - как бы между
бодрствующим и дремлющим сознанием - неизмеримо
значительнее, чем различие между знающим и незнающим. Это
различие, впервые намеченное Лейбницем, как различие между
<апперцепцией> и <перцепцией>, заставляет весьма часто назы-
вать сознанием вообще только бодрствующее, внимательное,
обращенное на предмет сознание. Сознание в этом смысле есть
то, что мы назвали выше <предметным сознанием>. В нем единое
переживание, в котором переживаемое слито с самим процессом
переживания, сменяется характерной двойственностью между
противостоящим нам предметом и нашей устремленностью на
него. В лице его наша душевная жизнь как бы выходит за свои
пределы, и устанавливается связь между нашим <я> и окружа-
ющим нас миром. То самое, что в простом переживании было
только нашим внутренним состоянием, становится здесь само-
стоятельным, вне нас сущим предметом, на который направлено
наше сознание. Всякий может воспроизвести это типичное раз-
личие, вспомнив, например, переход от полудремоты, предше-
ствующей пробуждению, к самому пробуждению, когда смутные,
невыразимо слитые с нашим самочувствием грезы или кошмары
вдруг преобразуются в различенные и знакомые предметы вне
нас; а более тонкое самонаблюдение обнаруживает то же самое
и в каждое мгновение нашего бодрствования. Как возможно это
предметное сознание - это есть основной вопрос теории знания,
который нас здесь не касается. Для нас достаточно отметить,
что сознание в смысле <предметного сознания> есть нечто, ха-
рактерно и резко отличное от сознания, присущего душевной
жизни, как таковой.

Но здесь тотчас же бросается в глаза и третье существенное
значение слова <сознание>. Это есть область, как бы сопутствую-
щая <предметному сознанию> и вместе с тем в известном смысле
прямо противоположная ему. Когда мы требуем от человека, чтобы
он <сознательно отнесся> к чему-либо, когда мы говорим о
развитии <сознательности>, то мы подразумеваем обыкновенно,
двоякое: с одной стороны, возникновение, как бы выделение пред-
метного сознания из состава сознания-переживания, и, с другой
стороны, выделение, как бы на противоположной стороне душевной
жизни, того ее ядра или средоточия, которое вместе с тем служит
руководящим и господствующим началом и которое мы называем
нашим <я>. Сознание в этом смысле тождественно с самосоз-
нанием. Самосознание есть, быть может, наиболее распространен-
ный и существенный смысл слова <сознание>. В древности, которой
- как это ни кажется нам странным - вообще понятие сознания
было чуждо, оно было впервые введено стоиками, как со-знание

навательную направленность на это <я>, оно есть довольно редкое
и исключительное состояние нашего сознания. Мы указывали
выше, насколько обычное сознание (и даже <научное>) чуждо
этой позиции познавательной обращенности на внутренний мир
душевной жизни. Тем более редко обращение внимания на центр
и руководящее единство этой жизни, которые мы называем
нашим <я>, нашей личностью. В другом месте выше мы отметили,
что открытие этого внутреннего мира как особого единства -
открытие своей личности или <души> - бывает цо большей
части как бы настоящим откровением, изумляющим самого субъ-
екта познания раскрытием перед его взором какой-то новой
реальности. Еще более, наконец, редко эта обращенность на себя
самого приносит реальные познавательные плоды, так что человек
не только знает, что у него вообще есть личность, но и дейст-
вительно знает существо своей личности. И дельфийскому ора-
кулу, конечно, не нужно было бы настойчиво взывать: <познай
самого себя!>, если бы самопознание было тождественно с пов-
семестно и почти всегда присущим человеку самосознанием.

Легко, напротив, видеть, что самосознание, как тип сознания,
стоит ближе к сознанию как непосредственной душевной жизни,
чем к предметному сознанию, В самосознании нет двойственности
между сознающим и сознаваемым, и наше <я> не противостоит
нам; как предмет, на который мы направлены; напротив, сознание
нашего <я> и сеть не что иное, как его простое переживание.
Мы сознаем наше <я>, поскольку мы есмы <я>, и в этом сходство
самосознания с сознанием как душевной жизнью: то и другое
суть непосредственная самопроникнутость или самоявственность
простого бытия. Но самосознание, будучи такой самопроникну-
тостью центральной, сгущенной части душевной жизни, есть
вместе с тем потенцированная, более яркая и тем самым ка-
чественно своеобразная самопроникнутость душевной жизни
в целом: Б лице ее душевная жизнь светит не присущим ей
самой рассеянным, сумеречным светом, а как бы ярче, а потому
и иначе, озарена одним центральным светом. И этот свет есть
не только свет, но и сила и потому интегрированности сознания
соответствует и интегрированность действенной жизни: душевная
жизнь, озаренная этим центральным светом, из состояния бес-
форменной сплошности переходит в состояние дифференцирован-
ности и <подобранности>, сознает в себе центральную власть и
подчиненность этой власти периферических душевных явлений;
в ней образуются - если говорить по аналогии с телом - цен-
тральное нервное ядро и нервные нити, которые дают этому
ядру возможность реагировать на периферические явления и
руководить ими.

Мы рассмотрели теперь три основных смысла понятия <соз-
нание>, которым соответствуют три вида или области <сознания>
в широком смысле слова. Мы видим теперь, что, поскольку под
сознанием разумеется предметное сознание или самосознание, мы
были вправе отличать душевную жизнь от сознания, тогда как,
напротив, поскольку под сознанием разумеется некоторая более
широкая и менее специфическая область - сознание как непос-
редственная самопроникнутость или себе-данность - сознание -
по крайней мере ближайшим образом, на основании сказанного
доселе, - очевидно совпадает с душевной жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41