– Вас зовут д’Эрбле, не так ли?
– Таково мое имя…
– Сеньор, – подсказал Бонавентура, видя, что Арамис ждет его, – просто, сеньор. Ваши наставники лестно отозвались о вас, и это привлекло, заинтересовало меня.
Арамис почтительно поклонился.
– Это правда, что вы служили в роте королевских мушкетеров?
– Это правда, сеньор.
– Ну, что же. Святой основатель нашего ордена также носил офицерский мундир, – многозначительно проговорил испанец.
При этих словах магистра Арамис слегка вздрогнул. Его глаза зажглись на мгновение, но тут же молодой человек овладел собой. Это не укрылось от дона Бонавентуры.
«Он, конечно же, честолюбив», – решил иезуит.
– Вы удостаиваете меня слишком большой и незаслуженной чести, сеньор, сравнивая меня, хотя бы и невзначай, со святым Иньиго.
– Иньиго Лопес де Рекальдо-и-Лойола не был святым с рождения, – раздельно проговорил испанец, пристально глядя в лицо Арамису. – Он бежал в Наварру, чтобы ускользнуть от рук испанского коррехидора, имевшего основания преследовать его. Он был посажен в Памплоне в тюрьму епископского дворца и рад был бы назваться клириком, чтобы предстать перед более снисходительным церковным трибуналом. К несчастью для Иньиго Лойолы, коррехидор провинции Гипускоп мог доказать, что обвиняемый вел совершенно недуховную жизнь… И тот был передан светскому трибуналу. Видите, господин д’Эрбле – дон Игнатий не был в то время святым.
– Новицию вроде меня не подобает выслушивать непочтительные речи об основателе ордена даже от магистра ордена, сеньор.
– Во-первых, вы уже не новиций. Я наблюдал за вами во время диспута и считаю, что вы созрели для следующей ступени посвящения. Властью, данной мне генералом ордена, я посвящаю вас, господин д’Эрбле. Отныне – вы схоластик. Излишнее самоуничижение такой же грех, как и гордыня.
А во-вторых, – мне позволено говорить то, что я считаю нужным сказать. Я давно уже професс четырех обетов. Следовательно, если я произношу то или иное в беседе с младшим членом ордена, я имею к тому основания и действую во благо.
Арамис снова поклонился.
– Итак, – бесстрастно продолжал Бонавентура, не отрывая испытующего взгляда от лица сидевшего перед ним молодого человека. – Учитель не был в то время святым. Он участвовал в различного рода скандалах, дрался на дуэлях… Вам ведь тоже приходилось драться на дуэли, господин д’Эрбле?
– Да, сеньор. Мне иногда приходилось обнажать шпагу.
– И каковы же были результаты? Надо полагать – плачевные для ваших противников, раз я вижу вас перед собой.
И опять Арамис отвечал легким поклоном.
– Правда, однажды в Кревкере огнестрельное ранение приковало вас к постели. Кстати, это произошло четвертого июня, если не ошибаюсь! А основатель нашего ордена был ранен двадцать первого мая 1521 года при обороне Памплоны. Он защищал ее от французов. А ведь и вы, господин д’Эрбле, были ранены французом.
Дон Иньиго также оказался прикованным к постели. Вы вернулись к своей диссертации, а он лишь принялся читать жития святых мучеников и Господа нашего Иисуса Христа. Вы уже до этого помышляли об аббатстве, а дон Иньиго – никогда. Но, лежа в постели, с трудом оправившись от тяжелой раны и перенесенной операции, основатель ощутил сошествие Духа Святого, властно призывавшего его и указавшего ему путь. Видите, господин д’Эрбле? Все возможно в этом мире с позволения Божьего.
Арамис хотел что-то сказать, но иезуит властным жестом помешал ему это сделать.
– Он отправился учиться – ведь он не знал даже латыни, в то время как вам она уже досконально известна. Вы также оставили службу и поступили в коллегию. Вы сделали больше, приняв монашество.
– Сеньор, вы забываете, что, перед тем как начать учиться, святой Иньиго совершил паломничество в Иерусалим.
– Ничуть. Его позвал туда долг. Вы же, господин д’Эрбле, рискуя жизнью, выполнили свой долг в другом месте.
– Я не вполне понимаю вас, сударь.
– Я говорю о вашей поездке в Тур.
Арамис снова вздрогнул, на этот раз заметнее. Что-то изменилось в его лице, и иезуит понял, что его молодой человек, а вернее – слушатель, насторожился.
– Вам это невозможно сравнивать, сеньор, и мне непонятно, зачем вы это делаете.
– Откуда вам знать, молодой человек, что возможно, а что – нет? Пути Господни неисповедимы и неизреченна милость Его. Наше с вами дело – верить и надеяться. In articulo mortis , не так ли, господин д’Эрбле? Не хотите ли отправиться в Рим? – неожиданно спросил Бонавентура.
– Но мое монашество… Кроме того, я хотел бы завершить полный курс обучения в коллегии.
– Вы продолжите обучение в Риме.
– Есть еще немаловажное обстоятельство, которое удерживает меня, сеньор.
– Какое?
– Я – француз.
– Но и я – не итальянец. Сказано: «Omne solum forti partia est, ut piscubus aeguor» . У христианина нет родины, а у члена нашего святого ордена – тем более.
– Но сказано также: «Если твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его». Это соблазн, сеньор. Мне хотелось бы отправиться в Вечный Город и припасть к Святому Престолу, но сейчас я не могу себе этого позволить.
– Не надо уверток, сударь. Ваше сердце – в Туре. Что же – это так понятно в ваши годы.
В глазах Арамиса мелькнуло недоверие, не покидавшее его, впрочем, на всем протяжении этого необычного для него разговора.
– Этот соблазн, сеньор, я уже вырвал из своего сердца.
– Вы хотите сказать, что не оставили в нем места ни для кого, кроме Господа?
– Да, сеньор, – твердо произнес Арамис.
Магистр в задумчивости побарабанил сухими пальцами по столу.
– Errare humanum est . Вы еще очень молоды.
– И тем не менее это так.
– Жаль.
– Вы что-то сказали, сеньор?
– Я сказал – жаль.
– Право же, вы говорите загадками, сеньор.
– Вам непонятно?
– Видимо, мой разум слаб, сеньор.
– Не наговаривайте на себя, господин д’Эрбле. Вы догадываетесь, о чем идет речь. Вы из тех людей, которым слова зачастую лишь помогают скрывать свои мысли! Поездка в Тур, захоти вы сделаться немного догадливее, могла бы стать для вас тем же, чем сотню лет назад для дона Иньиго стало паломничество в Иерусалим.
Захоти вы сделаться чуть догадливее, я мог бы стать вашим кардиналом Контарини и ходатайствовал бы о вас перед тем, во власти кого снова произнести: «Digitus dei est hic!» Я не требую от вас немедленного ответа. Поразмыслите на досуге. Но помните: промедление смерти подобно. Возможно, я не захочу больше повторить того, что сказал вам сегодня.
Вернувшись в свою келью после разговора с магистром, Арамис долго лежал на топчане в полном молчании, не зажигая свечи. Затем он сел к столу и написал несколько строк своим мелким бисерным почерком.
Наутро, направляясь в коллегию, Арамис передал Базену аккуратно сложенную записку. Базен поклонился и исчез. Записку, написанную господином, слуга зашил в подкладку куртки, тщательно подобрав нитки соответствующего цвета, чтобы новые стежки были неотличимы от старых.
Вечером того же дня Базен выехал в Тур.
Глава шестьдесят шестая
Прощание с Атосом
Возвратившись в Париж, д’Артаньян в самом деле не помнил почти ничего из того, что ему сообщила ясновидящая Анна Перье. Но он смутно догадывался о том, что Камилла де Бриссар не умерла, хотя иногда ему казалось, что все бывшее с ним в харчевне «Герб Оверии» не больше, чем цветной сон, который сменился неприглядной, серой явью.
Молодой человек испытывал потребность поделиться своим горем с кем-либо близким. Но рядом не было никого из друзей. Он собрался отправиться на улицу Феру и навести справки об Атосе, но что-то остановило его.
«Не торопись, д’Артаньян, – сказал ему внутренний голос. – Тебе ведь известно, что скажет Атос по этому поводу. Конечно, он посочувствует тебе и судьбе несчастной Камиллы, но тут же утешит тебя в присущей ему манере. Вам повезло, милый друг, – скажет он. – Нет в мире ловушки страшнее, чем ловушка, называемая любовью. Проигрывайте в этой игре всегда, сказал я вам однажды, а теперь повторю еще раз». Именно таковы будут слова Атоса, а следовательно, мне просто не с кем говорить о бедной девушке. Значит, мне следует молчать».
Придя к такому выводу, гасконец отправился во дворец г-на де Тревиля, двор которого скорее напоминал мушкетерские казармы и где д’Артаньяну сказали, что капитан мушкетеров сопровождает его величество, который изволит охотиться на лис в Фонтенбло.
Вернувшись домой, наш герой обнаружил дожидавшегося его Атоса.
– Как я рад вам, дорогой Атос! – вскричал д’Артаньян. – Извините меня за то, что я невольно заставил вас ждать себя. Мне хотелось поставить в известность начальство о своем возвращении в Париж. Конечно же, мне следовало сперва пойти к вам.
– Вам не за что извиняться, любезный друг, – сказал Атос. – Я ведь и сам по приезде успел побывать у господина де Тревиля, прежде чем повидать вас. Я пришел предложить вам прогуляться, если вы не заняты.
– Атос, дел у меня не больше, чем у бронзовой статуи доброго короля Генриха на Новом мосту. Вероятно, мы с ним два самых больших бездельника во всем Париже.
– В таком случае – идемте.
– Отлично! Я только возьму новую шляпу.
Атос с печальной улыбкой наблюдал, как гасконец надевает шляпу набекрень, придавая ей залихватский вид.
– Куда мы с вами отправимся? – спросил д’Артаньян, когда они вышли на улицу.
– Пойдемте в «Сосновую шишку».
– С удовольствием, но, вернувшись в Париж, я произвел ревизию своих финансов и набрал не больше двух экю…
– Э-э, дорогой друг, я приглашаю вас, так не о чем и говорить.
Они отправились в «Сосновую шишку», где Атосом был заказан прекрасный обед, которому друзья не замедлили воздать должное.
– Здесь всегда прекрасная дичь на вертеле, – заметил Атос, расплатившись.
– Просто превосходная! – отвечал д’Артаньян, настроение которого заметно улучшилось.
– А помните, д’Артаньян, – обратился к нему Атос, когда они вышли на улицу, – помните ли, что первый хороший обед в «Сосновой шишке» мы заказали в тот день, когда король пожаловал нам, вернее – вам, сорок пистолей за славную победу у монастыря Дешо?
– В самом деле, – сказал д’Артаньян, настроение которого от этих воспоминаний ничуть не испортилось.
– Пойдемте туда. Если наше с вами знакомство, любезный друг, началось на ступеньках дворца господина де Тревиля, то наша дружба, несомненно, берет начало у монастыря Дешо.
– Истинная правда, – отвечал д’Артаньян, растроганный этими словами.
Скоро они достигли того самого пустыря, где д’Артаньян впервые в Париже обнажил свою шпагу, собираясь сражаться со всеми тремя друзьями – с каждым по очереди, а окончил день, победив в их рядах гвардейцев кардинала и нанеся великолепный удар прославленному де Жюссаку.
– Здесь, вот на этом месте, вы спасли мне жизнь, д’Артаньян, – серьезно сказал Атос. – Еще немного, и силы покинули бы меня. Каюзак был полон ненависти и решимости покончить со мной в тот день.
– А вышло, что покончили с ним вы. Какая муха вас сегодня укусила, дорогой друг?! – вскричал д’Артаньян.
– Нет, ничего, – встрепенулся мушкетер, словно д’Артаньян разбудил его. – Просто я вспоминаю.
Он взял д’Артаньяна под руку, и они не спеша двинулись дальше.
– Не находите ли вы, что мы славно проводили время в Париже вчетвером? – спросил наконец Атос.
– Черт возьми! Мы, конечно же, прекрасно проводили время, если не считать всяких пустяков вроде безденежья (которое я испытываю и по сей день), миледи, Рошфора и происков кардинала! Жаль, что Портоса и Арамиса нет сейчас с нами, но я надеюсь, мы будем вместе с вами так же прекрасно проводить время и впредь!
Атос ничего не ответил.
Они вышли на берег Сены. Перед их глазами открывался вид на мост Менял, где дома тесно лепились один к другому. Башня Сен-Жак смотрела в небо, виднелась колокольня церкви Сен-Медерик. Площадь Дофина выделялась высокими домами и новенькими черепичными кровлями.
– Париж – прекрасный город, – сказал Атос. Д’Артаньян с беспокойством посмотрел на него. – Пойдемте дальше, – проговорил наконец Атос. Они бродили по городу, беседуя о незначительных вещах, пока не остановились на улице Старой Голубятни.
– Узнаете ли вы дом напротив? – спросил Атос.
– Ба! Да ведь это квартира Портоса! – воскликнул д’Артаньян. – Вот в том окне всегда виднелся Мушкетон в парадной ливрее. Думаю, наш славный Портос одевал его так нарядно только до пояса.
– Зато сейчас, я думаю, Мушкетон одет так, как хочется Портосу. И одет с ног до головы. Идемте дальше.
Поведение мушкетера начинало тревожить д’Артаньяна, хотя он и не понимал, что именно вызывает его беспокойство.
Однако, когда они зашагали по улице Лагарп, гасконец уже догадался, что Атос ведет его к дому Арамиса. Знакомый домик на улице Вожирар утопал в зелени.
– Тут Арамис делил свой досуг между «племянницей богослова» и диссертацией, – сказал Атос со своей грустной улыбкой.
– И писал поэмы односложными стихами, – подхватил д’Артаньян, но в его голосе сквозило беспокойство.
Это не укрылось от Атоса.
– Куда мы пойдем теперь? – спросил д’Артаньян.
– Пожалуй, пора на улицу Феру, – отвечал мушкетер, глядя на д’Артаньяна. – Но перед этим постоим на улице Скверных Мальчишек.
Они шли молча.
– Атос, – не выдержал д’Артаньян. – У меня ощущение, словно вы… прощаетесь…
– Да, д’Артаньян! Я действительно прощаюсь. Прощаюсь с вами, с Парижем, с друзьями, которых здесь нет, но которых мне напоминает здесь все… Мне было трудно признаться вам сразу.
– Что случилось, Атос? Вы хотите покинуть Париж?! Расстаться с плащом мушкетера?! Со… мной?!!
– Мне придется уехать в Блуа, д’Артаньян. Так надо.
– Это письмо… В вашей семье произошло… – начал д’Артаньян.
– В нашей семье произошло несчастье. Теперь я остался один, – размеренно проговорил Атос. – Мне придется покинуть вас, друг мой. Вас, которого я любил больше всех из нашей славной четверки и продолжаю любить больше остальных. Я делаю это с тяжелым сердцем.
Д’Артаньян проводил Атоса к его дому. Двери отперла заплаканная хозяйка.
– Когда вы едете? – спросил гасконец.
– Завтра на рассвете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59