Покинув Лувр, Ришелье не мог успокоиться всю обратную дорогу. Он готов был осыпать желчными обвинениями виновника только что происшедшей позорной сцены у короля. Но непосредственный виновник был мертв.
– Вечно у меня неприятности из-за этого гасконца, – бормотал кардинал, поднимаясь по широкой лестнице своего дворца, ведущей в его рабочий кабинет. – Когда-нибудь мне придется собственноручно подписать приказ о его пожизненном заключении в Бастилию – в этом я вижу единственный выход. Он заговорен – ни пуля, ни шпага ему не страшны.
– Веревка тоже соскакивает с его шеи! – ворчал кардинал, быстро шагая по коридорам дворца. – Положительно его необходимо сделать постояльцем господина дю Трамбле, если только… если только он все же не перейдет ко мне на службу.
Несмотря на позднее время, кардинал приказал немедленно разыскать отца Жозефа. Но поиски не заняли много времени. «Серый кардинал» старался всегда быть неподалеку от «красного герцога».
– Вы можете мне объяснить, что за помрачение нашло на дю Пейра? Я не привык узнавать о происшествиях такого рода от короля. Он разговаривал со мной, как с нашкодившим мальчишкой, и, несомненно, имел на это право, если в том, что он рассказал мне, содержится хоть половина истины. Я спрашиваю вас: что произошло, отец Жозеф?!
Всегда зоркие глаза отца Жозефа затуманились. Ловкий интриган принял покаянный вид.
– К несчастью, я и сам лишь post factum узнал о том, что натворил этот болван дю Пейра.
– Вы сами принимали его на службу. Необходимо тщательнее отбирать кандидатуры. Я вами недоволен, отец Жозеф, – раздельно проговорил Ришелье. – Как могла произойти столь вопиющая нелепость? Вот к чему приводит излишняя торопливость – fectina lente , любезный!
– Мне не хотелось говорить, ваше высокопреосвященство, но… мне доложили, что покойный дю Пейра преследовал именно того, кого мы имели в виду…
– Объяснитесь, отец Жозеф! – сказал кардинал резко.
– Дю Пейра выследил того самого человека, который посетил особняк на улице Мюрсунтуа в Туре. Того самого человека, которого он неудачно пытался арестовать тогда и который скрылся от погони днем позже. Того человека, наконец, который не умер вчера за Люксембургом, хотя, по всем обстоятельствам, должен был погибнуть, но сам отправил на тот свет дю Пейра.
– И это был?
– Это был лейтенант королевских мушкетеров д’Артаньян.
Кардинал задумался.
– Тут что-то не сходится, – тихо проговорил он после долгого молчания. – Тот провел нас с помощью францисканского монаха. Он наверняка побывал в Туре и встретился с герцогиней – ведь ваши люди упустили ее в монастыре урсулинок…
– И тем не менее, ваше высокопреосвященство, дю Пейра передал мне, что он выследил интересующее нас лицо и собирался осуществить план, когда этот мушкетер будет возвращаться с дежурства. Он был абсолютно уверен в том, что это именно тот человек, который ускользнул от него в Туре.
На лицо Ришелье легла глубокая тень.
– Неужели он тоже знал?.. – прошептал он.
– Вы что-то сказали, ваше высокопреосвященство?
– Нет, – сказал кардинал. – Нет, ничего. Acta est fabula , ничего не исправишь. Вы можете идти.
– А тобою, гасконец, я займусь всерьез, – прошептал кардинал, когда остался один. – Сначала я доберусь до твоего приятеля в сутане, а затем и до тебя. И если ты замешан в заговоре…
Ришелье не закончил фразы, но усы его снова воинственно топорщились, подобно пикам швейцарских гвардейцев.
Глава тридцать пятая
О том, как д’Артаньян следовал природе
Армия, предводительствуемая королем и кардиналом, снова выступала в поход. Мы уже кратко описали историческую подоплеку событий, из чего читателю ясно, что делать этого вторично мы не намерены.
Мушкетеры последовали за его величеством. Д’Артаньян же, приговоренный эскулапами к постельному режиму, оставался в Париже.
При расставании Атос уверил д’Артаньяна в том, что ему не следует слишком огорчаться по этому поводу:
– Вот увидите, любезный друг, если мы полтора года провозились с полумертвыми от голода ларошельцами, то теперь дело затянется и подавно. Вы скоро присоединитесь к нам, и вам еще основательно успеют надоесть все наши марши и контрмарши.
Они обнялись на прощание.
Проводив Атоса, д’Артаньян позвал Жемблу и приказал ему почистить мушкет и отполировать шпагу.
– Ты будешь заниматься этим каждый день, чтобы не потерять форму, – сказал он.
Раны, которым наш гасконец сгоряча не придал большого значения, оказались весьма серьезными. Потерявшему много крови, ослабевшему д’Артаньяну оставалось лежать в постели и утешать себя тем, что дело могло окончиться значительно хуже.
Мы не беремся утверждать, знаком ли был мушкетер со знаменитым изречением своего соотечественника и современника Декарта «Cogito, ergo sum» , но если наш герой и находил в этих словах источник дополнительного утешения, то, памятуя об отношении его к латыни, мы беремся предположить, что повторял он этот тезис по-французски.
Его высокопреосвященство действительно направил к постели больного своего врача, при виде которого лекарь г-на де Тревиля посоветовал д’Артаньяну скорее послать за священником для исповеди, так как, по его словам, отныне он слагает с себя всякую ответственность за его, д’Артаньяна, здоровье.
Врачебные консилиумы у его постели живо напомнили д’Артаньяну те дуэли, участником которых ему довелось побывать. Только вместо острых шпаг эскулапы использовали не менее остро отточенные языки.
– Полагаю, сударь, – говорил один из ученых мужей, – вам известно, насколько снадобье, прописанное вами, вредит натуре больного: наш подопечный имеет горячую и сухую конституцию и нуждается в холодных и влажных лекарствах и настоях, подобных белене.
– Вам, сударь, – продолжал он, адресуясь уже к д’Артаньяну, – надлежит делать припарки сока белены с уксусом – это будет очень полезно. Она обладает усыпляющими свойствами, а также помогает при ранах головы. Господин кардинал часто прибегает к ее помощи в виде питья и припарок, так как это испытанное средство помогает при всех видах болей, подагре, а также при болях в костях, укрепляет члены и не дает влагам спуститься в них.
– Превосходное средство, – язвительно улыбаясь, отвечал врач г-на де Тревиля доктор Пулэн. – Однако известно ли моему уважаемому коллеге, что белена лишает человека разума? Теперь меня не удивляют последние указы его высокопреосвященства – я приписываю их прогрессирующему действию ваших снадобий, сударь. На самом деле господин д’Артаньян нуждается в лекарственной спарже и семенах алтея. Хороши также в его положении семена щавеля – они очистят кишки и окажут живительное действие на ослабленный организм больного.
– Семена щавеля! – фыркал в ответ оппонент. – Уж лучше бы вы сразу прописали пациенту пиявки – чтобы не продлевать его болезни. Он и так потерял много крови.
Результатом столкновения двух методов врачевания явилось то, что каждый из эскулапов отменял все назначения своего коллеги, следуя своим принципам. Таким образом, для излечения больного не предпринималось ровным счетом ничего, и природа без помех делала свое дело. Medicus curat, natura sanat , как сказал бы Арамис, окажись он здесь.
Мысли д’Артаньяна часто устремлялись к его таинственному другу, так неожиданно появившемуся перед ним с двумя пистолетами в руках на дороге из Тура в Блуа и покинувшему его, едва они приблизились к Парижу на несколько десятков лье.
Теперь, после нападения на улице Скверных Мальчишек, гасконец понимал, что Арамис поступил правильно, обойдя Париж стороной.
Самый загадочный из всей четверки, Арамис никогда не скрывал того, что мушкетерский плащ на его плечах лишь временно, и подчас тяготился им. Д’Артаньян привык к тому, что его друг принимался за свою богословскую диссертацию лишь тогда, когда в течение долгого времени не получал писем от «Мари Мишон». Поэтому он был удивлен той серьезностью намерений Арамиса сменить на сутану плащ с крестом и лилиями, которую он почувствовал в разговоре с ним, возвращаясь из Тура. Именно из Тура. При всем том д’Артаньян был готов поклясться, что его друг виделся с герцогиней де Шеврез и провел с ней ночь, и это была ночь любви.
Как бы то ни было, наш больной не мог судить о побуждениях Арамиса – они оставались скрытыми ото всех. Ему было ясно только одно – его друг вступил на скользкий путь политических интриг, обретя на этом пути влиятельных врагов, но также и влиятельных друзей в лице братьев могущественного ордена Иисуса.
От Арамиса мысли д’Артаньяна неизменно переносились на собственную персону, и он приходил к неутешительному выводу, что сам он таковых покровителей не имел. Покровительство королевы считалось дополнительным источником опасностей, а расположение г-на де Тревиля и благожелательность короля не могли сами по себе служить надежной защитой, как он только что имел возможность убедиться.
До сих пор ему везло: ни миледи, ни пули ларошельцев, ни клинки гвардейцев кардинала не смогли причинить ему вреда. Однополчане считали заговоренным гвардейца, а впоследствии и мушкетера д’Артаньяна (о ране, полученной им от графа де Вара по пути в Лондон, не знал никто, кроме трех его друзей и Планше).
Теперь же лейтенант д’Артаньян чудом избежал гибели, но оказался надолго прикованным к постели. Впрочем, иногда деятельная натура гасконца одерживала верх над меланхолией; бодрость духа возвращалась к нему, и он снова и снова мысленно поздравлял себя с тем, что счастливо выпутался из такой передряги, где менее удачливый воин непременно сложил бы голову.
Наш герой тяготился непривычным бездельем и, будучи вынужден оставаться в кровати, по десять раз на дню обрушивал проклятия на этот полезный предмет домашнего обихода.
Впрочем, одно положительное свойство в теперешнем состоянии д’Артаньяна все же нашлось. Хозяйка дома, сдававшая Атосу две комнаты, в которых этот достойный мушкетер квартировал вместе с Гримо в ту пору, когда все четверо были еще неразлучны, прониклась к нашему герою почти материнской нежностью и трогательно заботилась о его здоровье.
– Я принесла отвар корня солодки – вам необходимо его выпить, господин д’Артаньян, – говорила она, входя в комнату с чашкой желтоватого варева в руках. – Доктор Пулэн сказал, что он поразительно быстро зарубцовывает раны.
– Но мадам, доктор Пулэн, наверное, имел в виду какие-нибудь примочки, а вовсе не то, что это следует пить, – отвечал д’Артаньян, подозрительно поглядывая на желтоватую жидкость неаппетитного вида и заранее морщась.
– Поверьте мне, господин д’Артаньян, что доктор Пулэн имел в виду как раз то, что я советую вам сделать. Я сама пью это чудесное средство каждое утро натощак и прекрасно себя чувствую – моя печень угомонилась настолько, что я уже и забыла, с какой стороны она находится, а кашель в груди, который мучил меня с Рождества, совсем прекратился. Отличное средство, сударь, и вдобавок прекрасно утоляет жажду.
– Но я вовсе не страдаю кашлем, – слабо отбивался д’Артаньян, однако, видя, что доводы рассудка не помогают, махал на все рукой и залпом выпивал снадобье.
– Знаете, мадам, – говорил он после этого геройского поступка. – Я все-таки нахожу, что жажду лучше утолять выдержанным бургундским.
Тут достойная женщина обычно всплескивала руками и восклицала:
– Ах, как вы похожи на господина Атоса, сударь! Видно, оттого-то вас с ним водой не разольешь.
Поскольку д’Артаньян уже знал, что за этим последует, он сохранял философское спокойствие и был молчалив, как рыба на дне озера в зимнюю пору.
Тогда хозяйка присаживалась на стул у постели выздоравливающего, принимала торжественный вид и говорила:
– Я ведь сдаю эти комнаты господину Атосу уже не первый год, сударь, и могу о себе сказать, что знаю его нрав и привычки.
Убедившись, что д’Артаньян по-прежнему не обнаруживает желания поддерживать беседу, однако и не возражает против такого очевидного заявления, достойная женщина продолжала:
– Господин Атос – ваш друг, сударь. А всякому доброму христианину надлежит заботиться о своих ближних. Вот поэтому-то, сударь, вам надо увещевать его.
– В чем же, мадам?
– Чтобы он не пил так много этого самого бургундского.
Несмотря на свою слабость, д’Артаньян чудом сдерживался, чтобы не расхохотаться.
– Ах, мадам! Боюсь, что не мне убеждать Атоса во вреде винопития, я ведь и сам иногда…
– Вот-вот, сударь. Именно поэтому он вас и послушается!
– Вот так штука! Тогда, мадам, я, признаться, ничего не понимаю. Наверное, это все оттого, что меня ранили в голову.
– Скажите лучше – и в голову тоже, господин д’Артаньян. Однако я-то прекрасно вижу, что голова у вас работает получше, чем у многих здоровых. Так вот, сударь, вам не удастся сбить меня с толку. Я ведь имею самые лучшие намерения. Вам надо предостеречь господина Атоса. Больно смотреть на него – столько он пьет. И делается таким мрачным, что просто страшно становится. Меня-то он все равно не послушает: кто я ему – чужой человек, – продолжала хозяйка с тяжелым вздохом. – А вы, сударь, совсем другое дело: вы и сами мушкетер, да еще и начальник над господином Атосом, и бургундское пьете, верно, не хуже господина Атоса. Поэтому, если вы ему намекнете, что не годится пить так много, может быть, он и прислушается. Обидно ведь смотреть, как такой человек, сударь, такой человек – в пьяницу превращается. Вы-то знаете, какой человек господин Атос!
Хозяйка еще долго вздыхала и ахала. Потом она утихала и удалялась готовить ужин, предоставляя д’Артаньяну предаваться размышлениям о только что услышанном наедине с самим собой.
Справедливости ради стоит упомянуть о том, что гасконец обычно засыпал, не дослушав хозяйкиной тирады до конца. Он еще был очень слаб.
Глава тридцать шестая
Рошфор получает задание
Время, как известно, лучший целитель. Постепенно природа взяла свое, и д’Артаньян, сначала начав вставать с постели и прогуливаться по комнате, добрался и до седла, почувствовал себя в нем почти так же уверенно, как и прежде, и пришел к выводу, что ему пора отправляться к армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59