Ни один период Сократовой апологии не заключался у него словами короче, чем перерождение или уничтожение , - ни одна мысль в середине его не была ниже, чем быть - или не быть , - чем переход в новое и неизведанное состояние - или в долгий, глубокий и мирный сон, без сновидений, без просыпу, - чем: «И мы, и дети наши рождены для того, чтобы умереть, - а не для того, чтобы быть рабами». - Нет - тут я путаю; это взято из речи Елеазара, как ее передает Иосиф (De Bell Iudaic). Елеазар признается, что кое-что позаимствовал из индийских философов; по всей вероятности, Александр Великий во время своего вторжения в Индию, после покорения Персии, в числе многих украденных вещей - украл также и это изречение; таким образом, оно было привезено, если не им самим (так как все мы знаем, что он умер в Вавилоне), то, во всяком случае, кем-нибудь из его мародеров в Грецию, - из Греции попало в Рим, - из Рима во Францию, - а из Франции в Англию. - Так совершается круговорот вещей.
По суше я не могу себе представить другого пути. -
Водою изречение легко могло спуститься по Гангу в Гангский или Бенгальский залив, а оттуда в Индийский океан; по торговым путям того времени (путь из Индии через мыс Доброй Надежды был тогда неизвестен) оно могло быть потом завезено вместе с другим москательным товаром и пряностями по Красному морю в Джедду, порт Мекки, или же в Тор, или в Суэц, города, расположенные в самой глубине залива, а оттуда караваном в Копт, на расстоянии всего трех дней пути, далее по Нилу прямо в Александрию, где наше изречение выгружено было у самого подножия большой лестницы Александрийской библиотеки, - и из этого склада, я думаю, его и достали. - Господи боже! какую сложную торговлю приходилось вести ученым того времени!
Глава XIII
- У моего отца была манера, немного напоминавшая Иова (если только такой человек когда-нибудь существовал - если же нет, то и говорить не о чем. -
А впрочем, замечу мимоходом, на том основании, что ваши ученые несколько затрудняются точно установить эпоху, когда жил этот великий муж, - например, до или после патриархов и т. д., - объявить на этом основании, что он не жил вовсе, немного жестоко, - это не то, чего они хотели бы, - но как бы там ни было) - у моего отца, повторяю, была манера, когда события принимали слишком неблагоприятный для него оборот, особенно в первом порыве раздражения, - удивляться, зачем он родился, - желать себе смерти, - подчас даже худшего. - А когда вызов был слишком дерзким и огорчение наделяло уста его незаурядной силой, - вы едва ли могли бы, сэр, отличить его от самого Сократа. - Каждое его слово дышало тогда чувствами человека, презирающего жизнь и равнодушного ко всякому ее исходу; вот почему, хотя мать моя не была женщиной особенно начитанной, однако содержание речи Сократа, преподносимое отцом дяде Тоби, было для нее вещью вовсе не новой. - Она слушала со спокойным вниманием и продолжала бы так слушать до конца главы, если бы отец не углубился (без всякого разумного повода) в ту часть речи, где великий философ перечисляет своих единомышленников, своих союзников и своих детей, но отказывается строить свою защиту, действуя на чувства судей. - «У меня есть друзья, - у меня есть близкие, - у меня трое заброшенных детей», - говорит Сократ. -
- Стало быть, - воскликнула моя мать, отворяя двери, - у вас одним больше, мистер Шенди, чем я знаю.
- Господи боже! Одним меньше, - сказал отец, вставая и выходя из комнаты.
Глава XIV
- - Это он о детях Сократа, - сказал дядя Тоби. - Который умер сто лет тому назад, - отвечала мать.
Дядя Тоби был не силен в хронологии - поэтому, не желая ступать и шагу дальше по ненадежному грунту, он благоразумно положил свою трубку на стол, встал, дружески взял мою матушку за руку и, не говоря больше ни хорошего, ни худого слова, повел ее за отцом, чтобы тот сам дал необходимые разъяснения.
Глава XV
Будь этот том фарсом, - предположение, по-моему, совершенно праздное, если только не считать фарсом любую жизнь и любые мнения, то последняя глава, сэр, заканчивала бы первое его действие, и тогда настоящая глава должна была бы начинаться так:
Птр.. р.. инг - твинг - твенг - прут - трут - ну и препоганая скрипка. - Вы не скажете, настроена она или нет? Трут - прут. - Это, должно быть, квинты. - Как скверно натянуты струны - тр. а. е. и. о. у - твенг. - Кобылка высоченная, а душка совсем низенькая, - иначе - трут… прут - послушайте! ведь совсем не так плохо. - Тили-тили, тили-тили, тили-тили, там. Играть перед хорошими судьями не страшно, - но вот там стоит человек - нет - не тот, что со свертком под мышкой, - а такой важный, в черном. - Нет, нет! не джентльмен при шпаге. - Сэр, я скорее соглашусь сыграть каприччо самой Каллиопе, чем провести смычком по струнам перед этим господином, - и тем не менее ставлю свою кремонскую скрипку против сопелки, - такое неравное музыкальное пари никогда еще не заключалось, - что сейчас я самым безбожным образом сфальшивлю на своей скрипке, а у него даже ни один нерв не шевельнется. - Дали-тили, дели-тили, - дили-тили, - дали-пили, - дули-пили, - прут-трут - криш-креш-краш. - Я вас убил, сэр, а ему, вы видите, хоть бы что, - если бы даже сам Аполлон заиграл на скрипке после меня, он бы не доставил ему большего удовольствия.
Тили-тили, тили-тили, тили-тили - гам - там - трам.
- Ваши милости и ваши преподобия любят музыку - и бог наделил вас всех хорошим слухом - а некоторые из вас и сами восхитительно играют - трут-прут, - прут-трут.
О, есть на свете человек - которого я мог бы слушать с утра до ночи, - который обладает даром дать почувствовать то, что он играет, - который заражает меня своими радостями и надеждами и приводит в движение самые сокровенные пружины моего сердца. - Если вы желаете занять у меня пять гиней, сэр, - то есть на десять гиней больше того, чем я обыкновенно располагаю, - или вы, господа аптекарь и портной, хотите, чтобы я оплатил ваши счета, - воспользуйтесь этим случаем.
Глава XVI
Первое, что пришло в голову моему отцу, когда волнение в нашем семействе немного улеглось и Сузанна завладела, зеленым атласным капотом моей матери, - это спокойно засесть, по примеру Ксенофонта, и написать для меня Тристрапедию, или систему воспитания, собрав прежде всего для этой цели собственные разбросанные мысли, взгляды и суждения и связав их вместе так, чтобы из них получился устав для руководства моим детством и отрочеством. Я был последней ставкой моего отца - он потерял моего брата Бобби совсем, - он потерял, по его собственным выкладкам, полных три четверти меня - иными словами, был несчастлив в первых трех больших ставках на меня - ему не повезло с моим зачатием, с моим носом и с моим именем, - оставалось одно только воспитание, и отец принялся за работу с таким же усердием, с каким дядя Тоби занимался когда-нибудь изучением баллистики. - Различие между ними было то, что дядя Тоби черпал все свои познания в этой науке из Николая Тартальи, - а отец высучивал свои положения, нитка за ниткой, из собственных мозгов - или же проделывал не менее мучительную работу, перематывая все, что выпрядено было до него другими прядильщиками и пряхами.
Года через три или немного больше отец продвинулся почти до середины своего труда. - Как и всех прочих писателей, его постигли многие разочарования. - Он воображал, что ему удастся уложить все, что он собирался сказать, в очень ограниченные размеры, так что когда все произведение будет закончено и сшито, его можно будет свернуть в трубочку и держать в рабочей шкатулке моей матери. - Материал растет у нас под руками. - Остерегайтесь говорить: «Решено - я напишу книжку в двенадцатую долю листа».
Тем не менее отец отдался своей работе с чрезвычайным усердием, подвигаясь шаг за шагом, строчка за строчкой с той осторожностью и осмотрительностью (хотя я и не могу утверждать, чтобы он это делал по тем же благочестивым побуждениям), которыми отличался Джованни делла Каса, архиепископ Беневентский, сочиняя своего «Галатео»: его беневентское преосвященство потратил на него около сорока лет жизни, а когда вещь вышла в свет, то оказалась по размерам и толщине почти вдвое меньше настольного календаря Райдера. - Отчего так вышло у святого человека, если только он не потратил большую часть этого времени на расчесывание своих усов или на игру в primero со своим капелланом, - это способно поставить в тупик всякого не посвященною в тайну смертного; - надо поэтому объяснить миру методы работы архиепископа, хотя бы лишь для поощрения тех немногих, кто пишет не столько для того, чтобы быть сытым, - сколько для того, чтобы прославиться.
Будь Джованни делла Каса, архиепископ Беневентский, к памяти которого (несмотря на его «Галатео») я отношусь с величайшим почтением, - будь он, сэр, невзрачным писцом - тупоумным - непонятливым, медленно шевелящим мозгами и так далее, - то хотя бы он промешкал со своим «Галатео» до Мафусаилова возраста, - феномен этот, по мне, не заслуживал бы даже беглого замечания.
Но дело обстояло как раз наоборот: Джованни делла Каса был человек высокоодаренный и с богатой фантазией; и все-таки, несмотря на эти великие природные преимущества, которые должны были подгонять его вместе с «Галатео», он оказался неспособным продвинуться больше, чем на полторы строчки за весь долгий летний день. Эта немощность его преосвященства проистекала от одной не дававшей ему покоя точки зрения, - заключавшейся в том, что всякий раз, когда христианин садится писать книгу (не для собственной забавы, а) с намерением и с целью напечатать ее и выпустить в свет, первые его мысли всегда бывают искушениями лукавого. - Так обстоит дело с рядовыми писателями; когда же, по его словам, писателем делается особа почтенная и занимающая высокое положение в церкви или в государстве, - то стоит ей только взять в руку перо, - как все черти, сколько их ни есть в аду, выскакивают из своих нор, чтобы обольщать ее. - Они тогда работают вовсю, - каждая мысль, от первой и до последней, содержит в себе подвох. - Какой бы она ни казалась невинной и благовидной, - в какой бы форме или в каких бы красках она ни рисовалась воображению, - всегда это удар, направленный на пишущего одним из этих исчадий ада, который необходимо отразить. - Таким образом, жизнь писателя, хотя бы он представлял ее себе совсем иначе, вовсе не идиллия сочинительства, а состояние войны; и свою пригодность к ней он доказывает, точь-в-точь как и всякий боец на земле, не столько остротой своего ума - сколько силой своего сопротивления.
Отец был в восторге от этой теории Джованни делла Каса, архиепископа Беневентского, и (если бы она немного не задевала его верований) он, я думаю, отдал бы десять акров лучшей во всем поместье Шенди земли за то, чтобы быть ее автором. - Насколько отец верил на самом деле в диавола, это выяснится в дальнейших частях моего произведения, когда я заведу речь о религиозных представлениях, моего отца; здесь достаточно будет сказать, что, не имея чести быть изобретателем этого учения в буквальном смысле, - он всецело принимал его переносный смысл - и часто говорил, особенно когда перо плохо его слушалось, что под прикрытием образных описаний Джованни делла Каса таится столько же верных мыслей, правды и знания, - сколько их можно найти в каком-либо поэтическом вымысле пли загадочном сказании древних. - Предрассудок воспитания, - говорил он, - это диавол, - а множество предрассудков, которые мы всасываем с молоком матери, - это диавол со всеми его диаволятами. - Они не дают нам покоя, братец Тоби, в наших уединенных ночных занятиях и изысканиях; и если бы глупый писатель безропотно подчинялся всему, что они нам навязывают, - что вышло бы из его книги? Ничего, - прибавил он, бросая в сердцах перо, - ничего, кроме набора нянькиных россказней и вранья старых баб (обоего пола) со всего нашего королевства.
Я не в состоянии лучше объяснить, почему Тристрапедия моего отца подвигалась так медленно; как я уже сказал, он неутомимо работал над ней три с лишним года, и все-таки, по ого собственным расчетам, выполнил едва только половину задуманного. Худо было то, что я тем временем находился в полном пренебрежении, предоставленный заботам моей матери; а еще хуже то, что вследствие этой медленности первая часть произведения, на которую отец потратил больше всего труда, оказалась совершенно бесполезной, - каждый день одна или две страницы утрачивали всякое значение. -
- - - - Очевидно, для посрамления гордыни человеческой мудрости мир так устроен, что величайшие наши мудрецы остаются в дураках и вечно упускают свои цели, преследуя их с неумеренным жаром.
Короче говоря, отец истратил столько времени на сопротивление - или другими словами - подвигался со своей работой так медленно, а я, напротив, начал жить и расти так быстро, что, не случись одного происшествия, - которое, когда мы до него дойдем, ни на минуту не будет утаено от читателя, если его можно будет рассказать пристойным образом, - я бы, по искреннему моему убеждению, далеко обогнал отца, оставив его за разметкой циферблата солнечных часов, пригодных только для того, чтобы быть зарытыми в землю.
Глава XVII
- То был совершенный пустяк, - я не потерял и двух капель крови - из-за этого не стоило звать хирурга, хотя бы он жил в соседнем доме, - тысячи идут добровольно на те страдания, которые я претерпел благодаря случайности. - Доктор Слоп наделал шуму в десять раз больше, чем надо было: - иные люди возвышаются с помощью искусства подвешивать тяжелые гири на тонких проволоках, и сегодня (10 августа 1761 года) я плачу свою долю в прославлении этого человека. - Камень - и тот вышел бы из терпения при виде того, что творится на свете. - Горничная не поставила * * * * под кроватью: - Не можете ли вы изловчиться, сударь, - сказала Сузанна, поднимая одной рукой оконную раму, а другой подсаживая меня на подоконник, - не можете ли вы, миленький, справиться один разок * * * * * * *?
Мне было пять лет. - Сузанна не приняла в расчет, что у нас в доме все было плохо подвешено, - - - трах! рама упала на нас с быстротой молнии. - Мне ничего не оставалось как бежать к себе в деревню, - сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74