совсем так, как кто-нибудь, по справедливому замечанию Локка, с помощью ярда находит у двух кегельбанов одинаковую длину, равенство которой не может быть обнаружено путем их сопоставления .
Если бы этот великий мыслитель обратил взоры на дядю Тоби и понаблюдал за его поведением, когда отец развивал свои теории носов, - как внимательно он прислушивается к каждому слову - и с какой глубокой серьезностью созерцает длину своей трубки каждый раз, когда вынимает ее изо рта, - - как подробно ее осматривает, держа между указательным и большим пальцем, сначала сбоку - потом спереди - то так, то этак, во всех возможных направлениях и ракурсах, - - то он пришел бы к заключению, что дядя Тоби держит в руках medius terminus и измеряет им истинность каждой гипотезы о длинных носах в том порядке, как отец их перед ним выкладывал. Это, в скобках замечу, было больше, нежели желал мой отец, - цель его философских лекций, стоивших ему такого труда, - заключалась в том, чтобы дать дяде Тоби возможность понять - - - а вовсе не обсуждать , - - в том, чтобы он мог держать граны и скрупулы учености - - а вовсе не взвешивать их. - - Дядя Тоби, как вы увидите в следующей главе, обманул оба эти ожидания.
Глава XLI
- Как жаль, - воскликнул в один зимний вечер мой отец, промучившись три часа над переводом Слокенбергия, - как жаль, - воскликнул отец, закладывая в книгу бумажную полоску от мотка ниток моей матери, - как жаль, брат Тоби, что истина окапывается в таких неприступных крепостях и так стойко держится, что иногда ее невозможно взять даже после самой упорной осады. - -
Но тут случилось, как не раз уже случалось раньше, что фантазия дяди Тоби, не находя для себя никакой пищи в объяснениях моего отца по поводу Пригница, - - - унеслась незаметно на лужайку с укреплениями; - - тело его тоже было бы не прочь туда прогуляться - - так что, будучи с виду глубокомысленно погруженным в свой medius terminus, - - дядя Тоби в действительности столь же мало воспринимал рассуждения моего отца со всеми его «за» и «против», как если бы отец переводил Гафена Слокенбергия с латинского языка на ирокезский. Но произнесенное отцом образное слово осада волшебной своей силой вернуло назад фантазию дяди Тоби с быстротой звука, раздающегося вслед за нажатием клавиши, - дядя насторожился - и отец, увидя, что он вынул изо рта трубку и придвигает свое кресло поближе к столу, словно желая лучше слышать, - отец с большим удовольствием повторил еще раз свою фразу - - - с той только разницей, что исключил из нее образное слово осада , дабы оградить себя от кое-каких опасностей, которыми оно ему угрожало.
- Как жаль, - сказал отец, - что истина может быть только на одной стороне, брат Тоби, - если поразмыслить, сколько изобретательности проявили все эти ученые люди в своих решениях о носах. - - Разве носы можно порешить? - возразил дядя Тоби.
Отец с шумом отодвинул стул - - встал - надел шляпу - - в четыре широких шага очутился перед дверью - толчком отворил ее - наполовину высунул наружу голову - захлопнул дверь - не обратил никакого внимания на скрипучую петлю - вернулся к столу - выдернул из книги Слокенбергия бумажную закладку от мотка моей матери - поспешно подошел к своему бюро - медленно вернулся назад - обмотал матушкину бумажку вокруг большого пальца - расстегнул камзол - бросил матушкину бумажку в огонь - раскусил пополам ее шелковую подушечку для булавок - набил себе рот отрубями - разразился проклятиями; - но заметьте! - проклятия его целили в мозг дяди Тоби - - уже и без того порядком задурманенный - - проклятия отца были заряжены только отрубями - но отруби, с позволения ваших милостей, служили не более как порохом для пули.
К счастью, припадки гнева у моего отца бывали непродолжительны; ибо, покуда они длились, они не давали ему ни минуты покоя; и ничто так не воспламеняло моего отца, - это одна из самых неразрешимых проблем, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться при наблюдениях человеческой природы, - ничто не оказывало такого взрывчатого действия на его гнев, как неожиданные удары, наносимые его учености простодушно-замысловатыми вопросами дяди Тоби. - - Даже если бы десять дюжин шершней разом ужалили его сзади в сто двадцать различных мест - он бы не мог проделать большего количества безотчетных движений в более короткое время - или прийти в такое возбуждение, как от одного несложного вопроса в несколько слов, некстати обращенного к нему, когда, позабыв все на свете, он скакал на своем коньке.
Дяде Тоби это было все равно - он с невозмутимым спокойствием продолжал курить свою трубку - в сердце его никогда не было намерения оскорбить брата - и так как голова его редко могла обнаружить, где именно засело жало, - - он всегда предоставлял отцу заботу остывать самостоятельно. - - В настоящем случае для этого потребовалось пять минут и тридцать пять секунд.
- Клянусь всем, что есть на свете доброго! - воскликнул отец, когда немного пришел в себя, заимствуя свою клятву из свода Эрнульфовых проклятий - (хотя, надо отдать отцу справедливость, он реже, чем кто-нибудь, этим грешил, как правильно сказал доктору Слопу во время беседы об Эрнульфе). - - Клянусь всем, что есть доброго и великого, братец Тоби, - сказал отец, - если бы не философия, которая оказывает нам такую могущественную поддержку, - вы бы вывели меня из терпения. - Помилуйте, под решениями о носах, о которых я вам говорил, я разумел, - и вы могли бы это понять, если бы удостоили меня капельки внимания, - разнообразные объяснения, предложенные учеными людьми самых различных областей знания, относительно причин коротких и длинных носов. - Есть одна только причина, - возразил дядя Тоби, - почему у одного человека нос длиннее, чем у другого: такова воля божья. - Это решение Грангузье, - сказал отец. - Господь бог, - продолжал дядя Тоби, возведя очи к небу и не обращая внимания на слова отца, - создатель наш, творит и складывает нас в таких формах и пропорциях для таких целей, какие согласны с бесконечной его мудростью. - - Это благочестивое объяснение, - воскликнул отец, - но не философское - в нем больше религии, нежели здравого смысла. - Немаловажной чертой в характере дяди Тоби было то - - что он боялся бога и относился, с уважением к религии. - - Вот почему, как только отец произнес свое замечание, - дядя Тоби принялся насвистывать Лиллибуллиро с еще большим усердием (хотя и более фальшиво), чем обыкновенно. - -
А что сталось с бумажной полоской от мотка ниток моей матери?
Глава XLII
Нужды нет - - в качестве швейной принадлежности бумажная полоска от мотка ниток могла иметь некоторое значение для моей матери - она не имела никакого значения для моего отца в качестве закладки в книге Слокенбергия. Каждая страница Слокенбергия была для отца неисчерпаемой сокровищницей знания - раскрыть его неудачно отец не мог - а закрывая книгу, часто говорил, что хотя бы погибли все искусства и науки на свете вместе с книгами, в которых они изложены, - - хотя бы, - говорил он, - мудрость и политика правительств забыты были из-за неприменения их на практике и было также предано забвению все, что государственные люди писали или велели записать относительно сильных и слабых сторон дворов и королевской власти, - и остался один только Слокенбергий, - даже и в этом случае, - говорил отец, - его бы за глаза было довольно, чтобы снова привести мир в движение. Да, он был подлинным сокровищем, сводом всего, что надо было знать о носах и обо всем прочем! - - Утром, в полдень и вечером служил Гафен Слокенбергий отдохновением и усладой отца - отец всегда держал его в руках - вы бы об заклад побились, сэр, что это молитвенник, - так он был истрепан, засален, захватан пальцами на каждой странице, от начала и до конца.
Я не такой слепой поклонник Слокенбергия, как мой отец; - в нем, несомненно, есть много ценного; но, на мой взгляд, лучшее, не скажу - самое поучительное, но самое занимательное в книге Гафена Слокенбергия - его повести - - а так как был он немец, то многие из них не лишены выдумки, - - повести эти составляют вторую часть, занимающую почти половину его фолианта, и разделены на десять декад, по десяти повестей в каждой декаде. - - Философия зиждется не на повестях, и Слокенбергий, конечно, совершил оплошность, выпустив их в свет под таким заглавием! - Некоторые из его повестей, входящие в восьмую, девятую и десятую декады, я согласен, являются скорее веселыми и шуточными, чем умозрительными, - но, в общем, ученым следует на них смотреть как на ряд самостоятельных фактов, которые все так или иначе вращаются вокруг главного стержня его предмета, все были собраны им с большой добросовестностью и присоединены к основному труду в качестве пояснительных примеров к учению о носах.
Времени у нас довольно - и я, если позволите, мадам, расскажу вам девятую повесть из его десятой декады.

Том четвертый
Multitudinis imperitae non formido judicia; meis tamen, rogo, parcant opusculis - in quibus fuit propositi semper, a jocis ad seria, a seriis vicissim ad jocos transire.
Joan. Saresberiensis,
Episcopus Lugdun.
Slawkenbergii fabella

Vespera quadam frigidula, posteriori in parte mensis Augusti, peregrinus, mulo fusco colore insidens, mantica a tergo, paucis indusiis, binis calceis, braccisque seriels coccineis repleta, Argentoratum ingressus est. Militi eum percontanti, quum portas intraret, dixit, se apud Nasorum promontorium fuisse, Francofurtum proficisci, et Argentoratum, transitu ad fines Sarmatiae mensis intervalle, reversurum.

Повесть Слокенбергия
В один прохладный августовский вечер, приятно освеживший воздух после знойного дня, какой-то чужеземец, верхом на карем муле, с небольшой сумкой позади, заключавшей, несколько рубашек, пару башмаков и пару ярко-красных атласных штанов, въехал в город Страсбург. На вопрос часового, остановившего его в воротах, чужеземец отвечал, что он побывал на Мысе Носов - направляется во Франкфурт - и через месяц будет снова в Страсбурге по пути к пределам Крымской Татарии.

Miles peregrini in faciem suspexit - Di boni, nova forma nasi!
Часовой посмотрел чужеземцу в лицо - - отроду никогда он не видывал такого Носа!

At multum mihi profuit, inquit peregrinus, carpum amento extrahens, e quo pependit acinaces: Loculo manum inseruil; et magna cum urbanitate, pilei parte anteriore tacta manu sinistra, ut extendit dextram, militi florinum dedit et processit!
- Он сослужил мне превосходную службу, - сказал чужеземец, после чего высвободил руку из петли в черной ленте, на которой висела короткая сабля, пошарил в кармане и, с отменной учтивостью прикоснувшись левой рукой к переднему краю своей шапки, протянул вперед правую - сунул часовому флорин и поехал дальше.

Dolet mihi, ait miles, tympanistam nanum et valgum alloquens, virum adeo urbanum vaginam perdidisse: itinerari haud poterit nuda acinaci; neque vagiuam toto Argentorato, habilem inveniet. - Nullam unquam habui, respondit peregrinus respiciens - seque comiter inclinans - hoc more gesto, nudam acinacem elevans, mulo lento progrediente, ut nasum tuerii possim.
- Как досадно, - сказал часовой, обращаясь к кривоногому карлику-барабанщику, - что такой обходительный человек, видимо, потерял свои ножны; он не может продолжать свое путешествие с обнаженной саблей, и едва ли ему удастся найти во всем Страсбурге подходящие для нее ножны. - - Никогда не было у меня ножен, - возразил чужеземец, оборачиваясь к часовому и вежливо поднося руку к шапке. - - Я ношу ее вот так, - продолжал он, поднимая обнаженную саблю, в то время как мул его медленно двигался вперед, - для того чтобы охранять мой нос.

Non immerito, benigne peregrine, respondit miles.
- Он вполне того заслуживает, любезный чужеземец, - отвечал часовой.

Nihili aestimo, ait ille tympanista, e pergamena factitus est.
- Гроша он не стоит, - сказал кривоногий барабанщик, - ведь он из пергамента.

Prout christianus sum, inquit miles, nasus ille, ni sexties major sit, meo esset conformis.
- Так же верно, как то, что я добрый католик, - сказал часовой, - нос его во всем похож на мой, он только в шесть раз больше.

Crepitare audivi, ait tympanista.
- Я слышал, как он трещит, - сказал барабанщик.

Mehercule! sanguinem emisit, respondit miles.
- А я, ей-богу, видел, как из него идет кровь, - отвечал часовой.

Miseret me, inquit tympanista, qui non ambo tetigimus!
- Как жаль, - воскликнул кривоногий барабанщик, - что мы его не потрогали!

Eodem temporis puncto, quo haec res argumentata fuit inter militem et tympanistam, disceptabatur ibidem tubicine et uxore sua, qui tune accesserunt, et peregrino praetereunte, restiterunt.
В то самое время, когда происходил такой спор между часовым и барабанщиком, - тот же вопрос обсуждался трубачом и женой его, которые как раз подошли и остановились посмотреть на проезжавшего чужеземца.

Quantus nasus! aeque longus est, ait tubicina, ac tuba.
- Господи боже! - Вот так нос! Длинный, как труба, - сказала трубачова жена.

Et ex eodem metallo, ait tubicen, velut sternutamento audias.
- И из того же металла, - сказал трубач, - ты только послушай, как он чихает!

Tantum abest, respondit illa, quod fistulam dulcedine vincit.
- Сладкогласно, как флейта, - отвечала жена.

Aeneus est, ait tubicen.
- Настоящая медь! - сказал трубач.

Nequaquam, respondit uxor.
- Ничего подобного! - возразила жена.

Rursum affirme, ait tubicen, quod aeneus est.
- Повторяю тебе, - сказал трубач, - что это медный нос.

Rem penitus explorabo; prius enim digito tangam, ait uxor, quam dormivero.
- Я этого так не оставлю, - сказала трубачова жена, - не лягу спать, пока не потрогаю его пальцем.

Mulus peregrini gradu lento progressus est, ut unumquodque verbum controversiae, non tantum inter militem et tympanistam, verum etiam inter tubicinem et uxorem ejus, audiret.
Мул чужеземца двигался так медленно, что чужеземец слышал до последнего слова весь спор не только между часовым и барабанщиком, но также между трубачом и его женой.

Nequaquam, ait ille, in muli collum fraena demittens, et manibus ambabus in pectus positis (mulo lente progrediente), nequaquam, ait ille respiciens, non necesse est ut res isthaec dilucidata foret. Minime gentium! meus nasus nunquam tangetur, dum spiritus hos reget artus - Ad quid agendum? ait uxor burgomagistri.
- Ни в коем случае! - сказал чужеземец, опуская поводья на шею мула и скрещивая на груди руки, как святой (мул его тем временем продолжал плестись тихонько вперед). - Ни в коем случае! - сказал он, возводя глаза к небу, - несмотря на все клеветы и разочарования - я не в таком долгу перед людьми - - чтобы представлять им это доказательство. - Ни за что на свете! - сказал он, - я никому не позволю прикоснуться к моему носу, пока небо дает мне силу. - Для какой надобности? - спросила жена бургомистра.

Peregrinus illi non respondit. Votum faciebat tune temporis sancto Nicolao; quo facto, in sinum dextrum inserens, e qua negligenter pependit acinaces, lento gradu processit per plateam Argentorati latam quae ad diversoiium templo ex adversum ducit.
Чужеземец не обратил внимания на бургомистрову жену, - он творил обет святителю Николаю; сотворив его, он расправил руки с такой же торжественностью, как скрестил их, взял поводья в левую руку и, засунув за пазуху правую с висевшей на ее запястье короткой саблей, поехал дальше на своем муле, еле волочившем ноги, по главным улицам Страсбурга, пока случай не привел его к большой гостинице на рыночной площади, против церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74