https://wodolei.ru/catalog/unitazy/s-vypuskom-v-pol/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

- Я вовсе не настолько тщеславен или безрассуден, мадам, чтобы пытаться внушить вам мысль, будто моя милая, милая Дженни является моей возлюбленной; - нет, - это было бы искажением моего истинного характера за счет другой крайности и создало бы впечатление, будто я пользуюсь свободой, на которую я, может быть, не могу претендовать. Я лишь утверждаю, что на протяжении нескольких томов ни вам, ни самому проницательному уму на свете ни за что не догадаться, как дело обстоит в действительности. - Нет ничего невозможного в том, что моя милая, милая Дженни, несмотря на всю нежность этого обращения, приходится мне дочерью. - - Вспомните, - я родился в восемнадцатом году. - Нет также ничего неестественного или нелепого в предположении, что моя милая Дженни является моим другом. - - Другом! - Моим другом. - Конечно, мадам, дружба между двумя полами может существовать и поддерживаться без… - - - Фи! Мистер Шенди! - Без всякой другой пищи, мадам, кроме того нежного и сладостного чувства, которое всегда примешивается к дружбе между лицами разного пола. Соблаговолите, пожалуйста, изучить чистые и чувствительные части лучших французских романов: - - вы, наверно, будете поражены, мадам, когда увидите, как богато разукрашено там целомудренными выражениями сладостное чувство, о котором я имею честь говорить.
Глава XIX
Я скорее взялся бы решить труднейшую геометрическую задачу, чем объяснить, каким образом джентльмен такого недюжинного ума, как мой отец, - - сведущий, как, должно быть, уже заметил читатель, в философии и ею интересовавшийся, - а также мудро рассуждавший о политике - и никоим образом не невежда. (как это обнаружится дальше) в искусстве спорить, - мог забрать себе в голову мысль, настолько чуждую ходячим представлениям, - что боюсь, как бы читатель, когда я ее сообщу ему, не швырнул сейчас же книгу прочь, если он хоть немного холерического темперамента; не расхохотался от души, если он сангвиник; - и не предал ее с первого же взгляда полному осуждению, как дикую и фантастическую, если он человек серьезного и мрачного нрава. Мысль эта касалась выбора и наречения христианскими именами, от которых, по его мнению, зависело гораздо больше, чем то способны уразуметь поверхностные умы.
Мнение его в этом вопросе сводилось к тому, что хорошим или дурным именам, как он выражался, присуще особого рода магическое влияние, которое они неизбежно оказывают на наш характер и на наше поведение.
Герой Сервантеса не рассуждал на эту тему с большей серьезностью или с большей уверенностью, - - он не мог сказать о злых чарах волшебников, порочивших его подвиги, - или об имени Дульцинеи, придававшем им блеск, - больше, чем отец мой говорил об именах Трисмегиста или Архимеда, с одной стороны, - или об именах Ники или Симкин, с другой. - Сколько Цезарей и Помпеев, - говорил он, - сделались достойными своих имен лишь в силу почерпнутого из них вдохновения. И сколько неудачников, - прибавлял он, - отлично преуспело бы в жизни, не будь их моральные и жизненные силы совершенно подавлены и уничтожены именем Никодема.
- Я ясно вижу, сэр, по глазам вашим вижу (или по чему-нибудь другому, смотря по обстоятельствам), - говорил обыкновенно мой отец, - что вы не расположены согласиться с моим мнением, - и точно, - продолжал он: - кто его тщательно не исследовал до самого конца, - тому оно, не спорю, покажется скорее фантастическим, чем солидно обоснованным; - - и все-таки, сударь мой (если осмелюсь основываться на некотором знании вашего характера), я искренно убежден, что я немногим рискну, представив дело на ваше усмотрение, - не как стороне в этом споре, но как судье, - и доверив его решение вашему здравому смыслу и беспристрастному расследованию. - - Вы свободны от множества мелочных предрассудков, прививаемых воспитанием большинству людей, обладаете слишком широким умом, чтобы оспаривать чье-нибудь мнение просто потому, что у него нет достаточно приверженцев. Вашего сына! - вашего любимого сына, - от мягкого и открытого характера которого вы так много ожидаете, - вашего Билли, сэр! - разве вы решились бы когда-нибудь назвать Иудой? - Разве вы, дорогой мой, - говорил мой отец, учтивейшим образом кладя вам руку на грудь, - тем мягким и неотразимым piano, которого обязательно требует argumentum ad hominem - разве вы, если бы какой-нибудь христопродавец предложил это имя для вашего мальчика и поднес вам при этом свой кошелек, разве вы согласились бы на такое надругательство над вашим сыном? - - Ах, боже мой! - говорил он, поднимая кверху глаза, - если у меня правильное представление о вашем характере, сэр, - вы на это не способны; - вы бы отнеслись с негодованием к этому предложению; - вы бы с отвращением швырнули соблазн в лицо соблазнителю.
Величие духа, явленное вашим поступком, которым я восхищаюсь, и обнаруженное вами во всей этой истории великолепное презрение к деньгам поистине благородны; - но высшей похвалы достоин принцип, которым вы руководствовались, - а именно: ваша родительская любовь, в согласии с высказанной здесь гипотезой, подсказала вам, что если бы сын ваш назван был Иудой, - то мысль о гнусном предательстве, неотделимая от этого имени, всю жизнь сопровождала бы его, как тень, и в конце концов сделала бы из него скрягу и подлеца, невзирая на ваш, сэр, добрый пример.
Я не встречал человека, способного отразить этот довод. - - Но ведь если уж говорить правду о моем отце, - то он был прямо-таки неотразим, как в речах своих, так и в словопрениях; - он был прирожденный оратор: ???????????. - Убедительность, так сказать, опережала каждое его слово, элементы логики и риторики были столь гармонически соединены в нем, - и вдобавок он столь тонко чувствовал слабости и страсти своего собеседника, - - что сама Природа могла бы свидетельствовать о нем: «этот человек красноречив». Короче говоря, защищал ли он слабую или сильную сторону вопроса, и в том и в другом случае нападать на него было опасно. - - - А между тем, как это ни странно, он никогда не читал ни Цицерона, ни Квинтилиана «De Oratore», ни Исократа, ни Аристотеля, ни Лонгина из древних; - - ни Фоссия, ни Скиоппия, ни Рама, ни Фарнеби из новых авторов; - и, что еще более удивительно, ни разу в жизни не высек он в уме своем ни малейшей искорки ораторских тонкостей хотя бы беглым чтением Кракенторпа или Бургередиция, или какого-нибудь другого голландского логика или комментатора; он не знал даже, в чем заключается различие между argumentum ad ignorantiam и argumentum ad hominem; так что, я хорошо помню, когда он привез меня для зачисления в колледж Иисуса в ***, - достойный мой наставник и некоторые члены этого ученого общества справедливо поражены были, - что человек, не знающий даже названий своих орудий, способен так ловко ими пользоваться.
А пользоваться ими по мере своих сил отец мой принужден был беспрестанно; - - ведь ему приходилось защищать тысячу маленьких парадоксов комического характера, - - большая часть которых, я в этом убежден, появилась сначала в качестве простых чудачеств на правах vive la bagatelle; позабавившись ими с полчаса и изощрив на них свое остроумие, он оставлял их до другого раза.
Я высказываю это не просто как гипотезу или догадку о возникновении и развитии многих странных воззрений моего отца, - но чтобы предостеречь просвещенного читателя против неосмотрительного приема таких гостей, которые, после многолетнего свободного и беспрепятственного входа в наш мозг, - в заключение требуют для себя права там поселиться, - действуя иногда подобно дрожжам, - но гораздо чаще по способу нежной страсти, которая начинается с шуток, - а кончается совершенно серьезно.
Было ли то проявлением чудачества моего отца, - или его здравый смысл стал под конец жертвой его остроумия, - и в какой мере во многих своих взглядах, пусть даже странных, он был совершенно прав, - - читатель, дойдя до них, решит сам. Здесь же я утверждаю только то, что в своем взгляде на влияние христианских имен, каково бы ни было его происхождение, он был серьезен; - тут он всегда оставался верен себе; - - тут он был систематичен и, подобно всем систематикам, готов был сдвинуть небо и землю и все на свете перевернуть для подкрепления своей гипотезы. Словом, повторяю опять: - он был серьезен! - и потому терял всякое терпение, видя, как люди, особенно высокопоставленные, которым следовало бы быть более просвещенными, - - проявляют столько же - а то и больше - беспечности и равнодушия при выборе имени для своих детей, как при выборе кличек Понто или Купидон для своих щенков.
- Дурная это манера, - говорил он, - и особенно в ней неприятно то, что с выбранным злонамеренно или неосмотрительно дрянным именем дело обстоит не так, как, скажем, с репутацией человека, которая, если она замарана, может быть потом обелена - - - и рано или поздно, если не при жизни человека, то, по крайней мере, после его смерти, - так или иначе восстановлена в глазах света; но то пятно, - - говорил он, - никогда не смывается; - он сомневался даже, чтобы постановление парламента могло тут что-нибудь сделать. - - Он знал не хуже вашего, что законодательная власть в известной мере полномочна над фамилиями; - но по очень веским соображениям, которые он мог привести, она никогда еще не отваживалась, - говорил он, - сделать следующий шаг.
Замечательно, что хотя отец мой, вследствие этого мнения, питал, как я вам говорил, сильнейшее пристрастие и отвращение к некоторым именам, - однако наряду с ними существовало еще множество имен, которые были в его глазах настолько лишены как положительных, так и отрицательных качеств, что он относился к ним с полным равнодушием. Джек, Дик и Том были именами такого сорта; отец называл их нейтральными, - утверждая без всякой иронии, что с сотворения мира имена эти носило, по крайней мере, столько же негодяев и дураков, сколько мудрых и хороших людей, - так что, по его мнению, влияния их, как в случае равных сил, действующих друг против друга в противоположных направлениях, взаимно уничтожались; по этой причине он часто заявлял, что не ценит подобное имя ни в грош. Боб, имя моего брата, тоже принадлежало к этому нейтральному разряду христианских имен, очень мало влиявших как в ту, так и в другую сторону; и так как отец мой находился случайно в Эпсоме, когда оно было ему дано, - то он часто благодарил бога за то, что оно не оказалось худшим. Имя Андрей было для него чем-то вроде отрицательной величины в алгебре, - оно было хуже, чем ничего, - говорил отец. - Имя Вильям он ставил довольно высоко, - - зато имя Нампс он опять-таки ставил очень низко, - а уж Ник, по его словам, было не имя, а черт знает что.
Но из всех имен на свете он испытывал наиболее непобедимое отвращение к Тристраму; - не было в мире вещи, о которой он имел бы такое низкое и уничтожающее мнение, как об этом имени, - будучи убежден, что оно способно произвести in rerum natura лишь что-нибудь крайне посредственное и убогое; вот почему посреди спора на эту тему, в который, кстати сказать, он частенько вступал, - - он иногда вдруг разражался горячей эпифонемой или, вернее, эротесисом, возвышая на терцию, а подчас и на целую квинту свой голос, - и в упор спрашивал своего противника, возьмется ли он утверждать, что помнит, - - или читал когда-нибудь, - или хотя бы когда-нибудь слышал о человеке, который назывался бы Тристрамом и совершил бы что-нибудь великое или достойное упоминания? - Нет, - говорил он, - Тристрам! - Это вещь невозможная.
Так что же могло помешать моему отцу написать книгу и обнародовать эту свою идею? Мало пользы для тонкого спекулятивного ума оставаться в одиночестве со своими мнениями. - ему непременно надо дать им выход. - Как раз это и сделал мой отец: - в шестнадцатом году, то есть за два года до моего рождения, он засел за диссертацию, посвященную слову Тристрам , - в которой с большой прямотой и скромностью излагал мотивы своего крайнего отвращения к этому имени.
Сопоставив этот рассказ с титульным листом моей книги, - благосклонный читатель разве не пожалеет от души моего отца? - Видеть методичного и благонамеренного джентльмена, придерживающегося усердно хотя и странных, - однако же безобидных взглядов, - столь жалкой игрушкой враждебных сил; - узреть его на арене поверженным среди всех его толкований, систем и желаний, опрокинутых и расстроенных, - наблюдать, как события все время оборачиваются против него, - и притом столь решительным и жестоким образом, как если бы они были нарочно задуманы и направлены против него, чтобы надругаться над его умозрениями! - - Словом, видеть, как такой человек на склоне лет, плохо приспособленный к невзгодам, десять раз в день терпит мучение, - десять раз в день называет долгожданное дитя свое именем Тристрам! - Печальные два слога! Они звучали для его слуха в унисон с простофилей и любым другим ругательным словом. - - Клянусь его прахом, - если дух злобы находил когда-либо удовольствие в том, чтобы расстраивать планы смертных, - так именно в данном случае; - и если бы не то обстоятельство, что мне необходимо родиться, прежде чем быть окрещенным, то я сию же минуту рассказал бы читателю, как это произошло.
Глава XX
- - - - Как могли вы, мадам, быть настолько невнимательны, читая последнюю главу? Я вам сказал в ней, что моя мать не была паписткой. - - Паписткой! Вы мне не говорили ничего подобного, сэр. - Мадам, позвольте мне повторить еще раз, что я это сказал настолько ясно, насколько можно сказать такую вещь при помощи недвусмысленных слов. - В таком случае, сэр, я, вероятно, пропустила страницу. - Нет, мадам, - вы не пропустили ни одного слова. - - Значит, я проспала, сэр. - Мое самолюбие, мадам, не может предоставить вам эту лазейку. - - В таком случае, объявляю, что я ровно ничего не понимаю в этом деле. - Как раз это я и ставлю вам в вину и в наказание требую, чтобы вы сейчас же вернулись назад, то есть, дойдя до ближайшей точки, перечитали всю главу сызнова.
Я назначил этой даме такое наказание не из каприза или жестокости, а из самых лучших намерений, и потому не стану перед ней извиняться, когда она кончит чтение. - Надо бороться с дурной привычкой, свойственной тысячам людей помимо этой дамы, - читать, не думая, страницу за страницей, больше интересуясь приключениями, чем стремясь почерпнуть эрудицию и знания, которые непременно должна дать книга такого размаха, если ее прочитать как следует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74


А-П

П-Я