Он еще будет глумиться над Россией, вознося над нею уже упомяну
того здесь ничтожного татарского царевича…
Но будет и нечто такое, что может озадачить любого нашего современника, к
то с молоком матери не впитывал в себя основы христианской веры. Это сего
дня то, что должно было бы представать перед ним, способно быть квалифици
ровано как трагическое ощущение какой-то абсолютной безвыходности, нек
оего глухого жизненного тупика, из которого остается только один путь Ц
в петлю. Но если попытаться взглянуть на вещи его глазами, изменится мног
ое. Через призму его времени, его истовой пламенной веры проступит гораз
до большее, чем просто жизненная неудача, Ц отчетливое осознание того, ч
то в своей гордыне он пришел к прямо противоположному своей цели результ
ату, и с чужими жизнями навсегда загубил свою бессмертную душу. А вот стра
шнее этого ничего уже нельзя было увидеть даже в самом кошмарном сне. Всю
жизнь горевший страстью стать первым из первых, он и в самом деле, по запов
еди Христовой, оказался последним, ибо и в тот час, когда из могил для посл
еднего Суда над ними восстанут все мертвые и даже для самых страшных зло
деев будет-таки изыскиваться возможность оправдания, для него, как може
т быть только для одного Иуды, так и не останется никакой надежды.
Атеисты, мы готовы содрогнуться от мысли о нравственных терзаниях, котор
ые нужно терпеть всего лишь до смерти, Ц ему же предстояли вечные муки, е
му отказывалось в прощении даже и за тем рубежом, где слагается земная кл
адь…
Нет, и самые страшные злодеи вовсе не лишены ни нравственного чувства, ни
потребности в покаянии. Но человеческая душа соткана из сплошных парадо
ксов, и один из них Ц увы! Ц состоит в том, что очень часто вершимые престу
пления порождаются вовсе не таимым ею злом, но проблесками совести.
Чем может быть объяснено принуждение сына к убийству родного отца? (Кста
ти, долгие годы бывшего верным ему, как собака, и еще недавно готового поже
ртвовать даже собственным сыном ради своего государя.)
А между тем расправа со старшим Басмановым весьма красноречива.
Это сегодня мы не видим принципиальной разницы между тем, кто убийца, в да
леком же прошлом было совсем не так. Зачавший жизнь получал и определенн
ое право на нее, и Авраам, готовясь принести в жертву Яхве Исаака, не вступ
ал ни в какой конфликт с людским законом. Но в то же время по юридическим н
ормам (кстати, не одних только русских правд) той эпохи отцеубийство расс
матривалось как несопоставимо более страшное преступление, чем убийст
во отцом своего сына. Соборное уложение 1649 года гласило: «А будет который с
ын или которая дочь отцу своему или матери смертное убийство учинет с ин
ыми кем, и сыщется про то допряма, и по сыску тех, которые с ними такое дело у
чинят, казнити смертию безо всякия пощады. А будет отец или мати сына или д
очь убиет до смерти, и их за то посадить в тюрьму на год, а отсидев в тюрьме,
приходити им в церковь божии, и у церкви божии объявити тот свой грех всем
людем в слух. А смертию отца и матери за сына и за дочь не казнити.» Блестящ
ий знаток древней истории, Иоанн не мог не знать, что в ней уже было все. В ве
тхозаветные времена один мидийский царь (Астиаг) повелел убить и сварить
сына своего преданнейшего слуги и принудил несчастного родителя съест
ь его. И все это только за то, что слуга когда-то давно посмел ослушаться ца
рского приказа и не предал смерти внука своего повелителя, будущего Кира
II Великого. Другой садист (Камбиз) кожей, живьем снятой со спины другого от
ца, обтянул служебное кресло, которое тот занимал, и, открыв все это его ро
дному сыну, заставил последнего сесть на него, заняв должность убитого. Н
е было в истории одного Ц оставляемого безнаказанным богами нарушения
священного табу, которое запрещало сыну поднимать руку на своего отца. Э
то было вещью, запретной даже для садистов-язычников. Христианин, обязан
ный блюсти заповеди своего Господа, сознательно переступая эти священн
ые для всех запреты, восставал уже не против каких-то племенных божков, но
против Вседержителя. Тем самым он становился служителем уже иной силы.
Что это было Ц вызванный обострением конфликта со своей совестью прямо
й призыв на свою собственную голову самых жестоких небесных кар? Способн
ый наизусть цитировать книги Священного Писания, он не мог не знать, что с
емьсот жен и триста наложниц развратили сердце Соломона, и Бог отвернулс
я даже от него, человека, родословию которого предстояло стать элементом
родословия самого Иисуса. Чем было прямое надругательство Иоанна над др
евней заповедью, запрещавшей блуд, его многоженство? Не тою ли самой моли
твой обрушить на себя всю тяжесть небесного возмездия?
Истово верующий в Христа, он не мог не понимать, что давно уже переступил ч
ерту, запретную для любого смертного. Все обрушенное им на подвластный л
юд тяжелым мельничным жерновом теперь плющило его собственную душу, и ис
тираемая им совесть вопияла об утишении боли. Меж тем утишение могло при
нести лишь одно Ц венчаемое прощеньем покаяние, однако за страшной этой
чертой уже не было места ни покаянию, ни прощенью. Это ведь только по сю, ми
рскую, ее сторону покаяние приносится людям: восходящее к имени Каина, он
о уместно лишь там, где жертва принадлежит одной крови с преступником; и п
рощение любому Ц даже самому страшному Ц злодеянию может быть дарован
о людским же отходчивым мнением. Вот только там, куда вознесла его необуя
нная гордыня, все обстоит по-другому; в своем стремлении отъединиться от
мирского торжища и восстать над ним Иоанн остался один. Но оттолкнув от с
ебя весь мир, он тем самым оттолкнул и Того, Кто на кресте отдал за него жиз
нь. В этом мире прощается все, но все же есть нечто, не знающее никакого иск
упления, и так уже было когда-то: кто-то оттолкнул шедшего на Голгофу Хрис
та Ц и был за то осужден на бессмертие, на вечное одиночество в переполне
нном людьми мире. И на столь же вечное, до второго пришествия, лишение всяк
ого права на людское прощение, ибо теперь оно могло быть даровано только
Им. Смертный грех преступившей через все пределы царской гордыни сделал
из Иоанна второго Агасфера, приговоренного к такому же одиночеству, Вечн
ого жида, от которого обязано было бежать всё Ц даже то, что несет в себе п
огибель.
Никакое прощение теперь уже оказывалось невозможным. Не было спасения д
аже и в самой смерти, ибо там, где оказывается нетленная наша душа, когда о
на навсегда покидает свою былую обитель, ее ожидало (ведь совесть остает
ся навеки) все то же Ц вечная боль не знающей умаления пытки.
Есть вещи куда страшнее лютой смерти, когда даже прах выкапывается из мо
гилы и развеивается по ветру, чтобы стереть всякую память о самом сущест
вовании человека. Здесь же оставалось молить о подобном как о величайшей
милости. Впрочем, не так Ц молить не об истирании всего, что остается от р
азлагающейся земной плоти, но об уничтожении былого бытия того, чему она
является простым вместилищем.
Избавление могло даровать только одно Ц превозмогающая все мыслимые п
ределы кара, способная окончательно раздавить самую душу преступника, с
тереть в неосязаемую пыль его почерневшую от содеянного и в то же время с
отрясаемую неугасимым неотмирным страданием совесть. Поэтому нагромож
дение и нагромождение зла Ц это в сущности ничто иное, как мольба об отпу
щении острой пыточной боли, пронзительная пламенная песнь о милосердии.
Закованный в железа острожник, не имея возможности убить себя, бросается
на стражу, чтобы положить конец своим нестерпимым мучениям; вот так и зде
сь можно разглядеть некий род самоубийства, но самоубийства куда более с
трашного, чем все дотоле известное земному разуму. Навсегда сгубить свою
бессмертную душу было доступно любому, но вот о том, чтобы убить ее, чтобы
стереть всякий след ее былого бытия, Ц никто не смел и помыслить. Многое
нужно для того, чтобы человек посягнул на свою плотскую жизнь, ведь перед
самым лицом смерти, даже лишенный тепла и света, брошенный в сырую яму гни
ть в собственных испражнениях, он молит и молит Господа о даровании ему х
отя бы еще нескольких дней, часов… Человек согласен на все Ц лишь бы толь
ко не сейчас, не сию минуту… Но что такое краткий миг земной неустроенной
жизни перед непостижной тайной вечного бытия нашей бессмертной души? Ц
а меж тем здесь слышится мольба об отъятии именно той жизни, которая ждет
нас после завершения земного пути. Так что же должен претерпеть человек,
чтобы взмолиться о такой Ц превосходящей все пределы разумения Ц каре?

Но спасение было только в ней.
Да, это может показаться невозможным, начисто опровергающим все обиходн
ые представления человека о нравственном, но все же это именно так: многи
е, очень многие Ц даже самые страшные и отвратительные преступления све
ршаются во имя того, чтобы заглушить стоны чьей-то раненной совести. Чере
з столетия развивающаяся в этом направлении мысль будет подытожена пол
ной трагической диалектики чеканной формулой другого изувера: «Нет чел
овека Ц нет проблемы». Так что наивная пасторальная вера во всеспасител
ьность нравственного чувства, в его способность оградить любого из нас в
отдельности и всех нас вместе от любого зла Ц это вера тех, кому довелось
ощутить лишь слабую рябь на его поверхности, но не было дано постичь саму
его природу. Там же, где зло исчерпывается до дна, соотношение меж ним и со
вестью оказывается далеко не столь идилличным.
В Откровении святого Иоанна Богослова говорится о том, что когда-то на ис
ходе времен в последнем сражении сойдутся силы «царей земли» и антихрис
товых полчищ. Именно там должен будет решиться исход вечного противосто
яния добра и зла. Но еще задолго до этого исхода предмостным укреплением
«горы у города Мегиддо» становится сама душа человека, преступившего не
кие нравственные пределы; и авангардные бои венчающей круг бытия апокал
иптической битвы у Армагеддона развертываются в первую очередь именно
здесь. Об этом много позднее скажет Достоевский. Так что мученический уд
ел никогда не умирающей совести Ц это вовсе не вечное хождение вокруг к
акого-то каменного столпа в некоем мрачном сыром подземелье, не бесконе
чное ожидание второго пришествия Христа и вопрошание каждого прохожег
о: «Не идет ли человек с крестом?», но нескончаемое остервенение этого боя
. Да, человеку в самом деле не дано и на мгновение взглянуть в лицо Бога, ибо
никакая психика не в состоянии выдержать Его даже милостивый встречный
взгляд. Здесь же горела Его ярость, которая к тому же множилась и свирепой
решимостью вечного Врага человеческого рода; и в сотрясаемую корчей жив
ую человеческую душу по самые ступицы с насаженными на них отточенными ж
елезными серпами давились сразу все боевые колесницы Его воинства, схле
стнувшегося с несметными полчищами Гога…
Спасения не было, восстав против своего Господа, он становился вечным из
гоем.
Есть наказания, куда более жуткие, чем все вместе взятые земные узилища и
пыточные дыбы. Рассказывают, что когда отцу последнего российского импе
ратора донесли, что в одной из его тюрем сидит человек, осмелившийся плюн
уть на его портрет, он, возмутившись необходимостью за это еще и кормить п
реступника, приказал немедленно выгнать того вон и сказать, что царь в св
ою очередь Ц плюет на него. Страшно ходить средь людей, когда на человека
плюют земные цари, но все же есть в том и некая доля смягчающего драму юмор
а. От Иоанна же отвернулся Царь небесный Ц и уже невозможно было помысли
ть воздаяние жесточе этого. Нельзя было даже удавиться Ц теперь с этим п
редстояло жить уже не только до смертной черты, но и там, за нею.
Но пока дышала плоть, ее все еще сотрясало исступление последней надежды
: еще немного, еще одно злодейство Ц и чаша Его терпения (наконец-то!) переп
олнится… Но гасли и корчи этой агонии.
И проступал холодный пот понимания, что напрасно Ц все.
Трагического осознания той жуткой истины, что именно в этом и есть отпла
та…
«Вот почему, Ц говоря словами Виссариона Белинского, Ц из всех жертв ег
о свирепства он сам наиболее заслуживает соболезнования; вот почему его
колоссальная фигура, с бледным лицом и впалыми сверкающими очами, с голо
вы до ног облита таким страшным величием, нестерпимым блеском такой ужас
ающей поэзии.»


Часть III
В.И. ЛЕНИН

Что дает (давало?) нам основание причислять к лику каких-то вселенских ген
иев В.И.Ленина?
То обстоятельство, что именно под его руководством был осуществлен Октя
брьский переворот (да, именно так называли это событие в первые послерев
олюционные годы даже официальные идеологи установившегося режима), кот
орый, в свою очередь, на долгие десятилетия определил характер развития
едва ли не всей мировой цивилизации?
Да, это так, Великая Октябрьская социалистическая революция (будем все ж
е именовать это событие так, как оно того заслуживает: ведь какой бы этиче
ский знак сегодня ни присваивался ему, едва ли в истории двадцатого стол
етия найдется событие, равное ей по масштабу своих последствий) навсегда
останется в памяти поколений и поколений. Ну, а роль Ленина здесь никому н
е приходит в голову оспаривать даже сегодня, когда самому решительному п
ересмотру подвергаются все еще вчера, казалось бы, незыблемые истины.
Но отвлечемся на минуту от исторических фактов и попробуем вообразить с
ебе, что Октябрьская революция потерпела поражение. Ничего невероятног
о в таком для многих, может быть, кощунственном предположении нет. Вспомн
им: Ленину даже в самую последнюю минуту приходилось прилагать невероят
ные усилия для того, чтобы преодолеть сопротивление многих своих ближай
ших сотрудников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31