В конечном же счете все создается только и только им. Но е
сли так, то никакой медицинский диагноз решительно не в состоянии снять
личную вину с самого царя. Все то, что было учинено им, лежит на его и только
на его совести. Да ведь и юридическая практика наверное всех народов мир
а, решая вопрос о способности человека нести ответственность за содеянн
ое, как кажется, никогда не подвергала сомнению его личную виновность.
Кстати, если безумие и в самом деле имело место, то это еще вопрос, что имен
но было следствием, а что могло служить его подлинной первопричиной? Цеп
ь ли содеянных кем-то злодеяний оказывается прямым результатом умопоме
шательства, или, напротив, само душевное расстройство Ц суть следствие
неразрешенного конфликта совести и дела? Говоря академическим языком,
Ц конфликта между ориентацией собственных действий и той господствую
щей в каждом социуме системой ценностей, которая впитывается нами еще с
молоком матери. Как правило, мы предрасположены легко соглашаться с перв
ым умозаключением, то есть с тем, что все недостойное нас может быть порож
дено в конечном счете только душевным расстройством, только явной психи
ческой аномалией. (Возможно, и здесь подает свой голос наша неугасимая ве
ра в человеческую нравственность?…)
Но есть ли достаточные основания видеть причину аберрации нравственно
го чувства человека в посылаемом ему безумии? Ведь что бы ни говорилось в
семи теми, кто упрямо отказывается верить в такое начало, как совесть, вро
жденное ли, воспитанное ли обстоятельствами роста нравственное чувств
о человека Ц это слишком серьезная материя, чтобы им можно было пренебр
ечь там, где речь идет о формировании личности или, говоря иным языком, о ф
ормировании нашей души. Едва ли кто в состоянии указать точную меру того
конкретного вклада, который может быть отнесен на счет этой незримой, но
вместе с тем очень властной стихии, но ясно одно Ц без совести нет, да и не
может быть человека. Специально организованные эксперименты показываю
т, впрочем, даже не так Ц доказывают, что даже в состоянии глубокого гипно
за человек не в состоянии переступить через категорические императивы
нравственных запретов. Но, к сожалению, одна только совесть далеко не все
гда в состоянии оградить нас от всего того, что недостойно созданного по
образу Божьему человека. В противном случае никто из нас просто не знал б
ы никаких ее мук; а ведь она платит нам ими именно за насилие над собой. Меж
тем невозможно жить в условиях вечных терзаний, поэтому если насилие над
нею становится угнетающей константой нашего бытия, по-видимому, обязан
ы вступать в действие какие-то защитные компенсаторные механизмы челов
еческой психики. И говорят, что даже самые страшные памятные истории чел
овечества тираны вовсе не были чужды любви и сострадания: обслуживающий
ли персонал, дети ли, собаки Ц но что-то такое обязательно входило в круг
того, где прорывалась и их человечность, неистребимое даже в этих уродах
сочувствие и сострадание живому. Но если не срабатывают даже эти дарован
ные природой регуляторы, в конечном счете может не выдержать сама психик
а. Вот именно здесь-то, как кажется, и наступает безумие.
Психика Ц это то, что унаследовано нами еще от животного царства, чудо же
нравственного чувства принадлежит уже совершенно иным Ц высшим Ц изм
ерениям нашего бытия. Там, где грубо насилуется это чудо, в конечном счете
ломается психика, и само безумие парадоксальным образом обнаруживает с
ебя победой совести. Увы, такой, от которой всем окружающим зачастую стан
овится еще горше…
Кто видел сохранившего душевное равновесие палача?
Меж тем история сохранила память о переменах в облике самого Иоанна. Изм
енениях, которые сопроводили принятие тех страшных для России решений, ч
то знаменовали собой начало опричнины. «Опишем здесь наружность Иоанно
ву. Он был велик ростом, Ц пишет Карамзин, Ц строен; имел высокие плеча, к
репкие мышцы, широкую грудь, прекрасные волосы, длинный ус, нос римский, гл
аза небольшие, серые, но светлые, проницательные, исполненные огня, и лицо
некогда приятное. В сие время он так изменился, что нельзя было узнать его
: на лице изображалась мрачная свирепость; все черты исказились; взор уга
с; а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса, от неизъясним
ого действия ярости, которая кипела в душе его.»
Вот только действием одной ли ярости могут быть объяснены эти столь рази
тельные перемены?

«Ах! Чувствую: ничто не может
нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою. Ц
Но если в ней единое пятно,
Единое случайно завелося,
Тогда Ц беда! Как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.»

На совести же Иоанна «завелось» отнюдь не единое пятно, она давно уже был
а изъязвлена вся без остатка, и «мальчики кровавые в глазах» застили ему
весь белый свет… Говорят, в здоровом теле Ц здоровый дух, но говорят ведь
и другое: все болезни Ц от нервов, и где нет согласия с самим собой, где нет
мира в собственной душе, не может быть никакого телесного здоровья. Мог л
и сохранить такое согласие этот самозванный палач, когда боль распятого
им народа тяжелой медью, набатным гулом должна была не переставая стучат
ь в его висках?
Не этот ли набат время от времени гнал его к покаянию? История свидетельс
твует: одетый в рубище, часами он простаивал на коленях, вымаливая прощен
ие за пролитую кровь. Правда, молитвенный порыв очень скоро проходил, и он
, как бы стремясь изгнать из памяти только что проявленную слабость, внов
ь «скакал купаться в крови». Видно, и то и другое Ц и покаятельная молитва
и острая жажда чужой непереносимой боли давно уже действовали на него к
ак наркотик, но, как и всякий наркотик, они повелительно требовали постоя
нного увеличения дозы.
Но все же и ему однажды довелось взглянуть в самые глаза возмездию…
Одни говорят, что история не повторяется. Другие утверждают, что она повт
оряется дважды: один раз в виде трагедии, другой Ц в виде фарса. Но вот эта
внезапная встреча с Немезидой повторилась. Конечно, многое зависит от ли
чного вкуса, но в этом повторе, трагедия была потом. Сначала же был если и н
е фарс, то смертельный позор, спасение от которого можно найти либо в петл
е (самоубийство как избавление от позора еще будет в русской истории: про
игравший Крымскую войну Николай I так и не сможет пережить свое унижение),
либо в уничтожении всех его вольных и невольных свидетелей.
28 июня 1941 года, после того, как неожиданно рухнул Западный фронт и пал Минск,
Иосиф Сталин вдруг бросил все и уехал на одну из своих дач. Через нескольк
о дней, первого июля, за ним приехали члены Политбюро, и от приехавших не у
крылось выражение острого страха в глазах встретившего их диктатора: ст
ало очевидно, что все эти дни он ждал своего ареста.
Его бегство можно было бы объяснить паникой и назвать обыкновенным дезе
ртирством, кстати, именно на это и намекает Н.С.Хрущев, впервые сделавший д
остоянием гласности этот факт. Но, думается, все обстояло куда как серьез
ней. Сталин и в самом деле не отличался большим мужеством, но тот эпизод во
все не был проявлением его трусости, не был сдачей перед лицом внезапно о
бнаружившейся всесокрушительной силы германского нашествия. По-видим
ому, это было приуготовление самого себя к смерти. Точнее сказать, к станд
артному в те поры обвинению по пятьдесят восьмой статье в измене Родине,
но, впрочем, тогда это было одно и то же.
Основания для показательной расправы с ним, в духе тех помпезных судебны
х представлений, которые разыгрывал со своими былыми политическими про
тивниками он сам, были вполне достаточные и неопровержимые. В сущности с
остав вины был сформулирован им же самим Ц история оставила для потомко
в его собственные слова, сказанные накануне ухода: «Великий Ленин остави
л нам социалистическое государство, а мы его просрали». В те трагические
дни многим казалось, что и в самом деле таинственная рука уже начертала н
а стене церемониального зала свое «Мене, текел, упарсин». В самом деле, тре
тьего июля начальник германского генерального штаба Гальдер занесет в
свой военный дневник торжествующую фразу о том, что кампания против Росс
ии уже выиграна, на следующий день, четвертого, об этом же заявит и сам Гит
лер (а главы государств так просто словами не бросаются). Правда, уже через
несколько дней они переменят свое мнение, но это будет позднее. Сейчас же
кому как не ему, Иосифу Сталину, должно было быть ясно, что это «мы» из став
шего историческим речения в обвинительной речи Государственного Проку
рора будет подразумевать в первую очередь его и никого другого. Упрямое
нежелание принять к сведению сигналы, свидетельствовавшие о готовност
и Германии к скорому нападению, ошибка в оценке ее военно-экономических
возможностей, неспособность к точной оценке конфигурации воинских сос
редоточений у границ СССР, к определению направления главного удара уже
отмобилизованной вражеской военной машины, прямое запрещение принять
какие-то превентивные оборонительные меры, Ц всего этого было более че
м достаточно для обвинительного приговора.
Но было и другое, куда более страшное Ц сотни тысяч уничтоженных жизней,
миллионы и миллионы изломанных человеческих судеб. И вот теперь террор,
развязанный им в России, как когда-то в революционной Франции он пожрал п
ородивших его якобинцев, должен был пожрать его самого, политические же
просчеты давали к этому вполне удобный и доказательный предлог. Словом,
созданный им же самим политический режим уже не оставлял ему решительно
никаких шансов.
Отдадим должное: он не стал прятаться, не пытался окружить себя какими-то
особо преданными лейб-гвардейскими контингентами, у него хватило мужес
тва встретить неизбежное достойно. Говорят, в мгновение смерти перед чел
овеком проносится вся его жизнь… Само возмездие вдруг на минуту предста
ло перед ним в лице приехавших на его дачу, Ц и одно только Небо знает, что
довелось пережить ему тогда.
Однако парадокс истории заключался в том, что приехали вовсе не арестовы
вать, но уговаривать его вернуться к управлению страной… Разумеется, он
вернулся. И уже в самое короткое время началась новая волна кровавых рас
прав.
Впрочем, если уж мы вспомнили о Сталине, нужно привести и другой факт его б
иографии. В октябре 1941 года, когда в очередной раз рухнул фронт и в двух (Бря
нском и Вяземском) «котлах» уже погибали остатки разбитых советских арм
ий, Жуков посылает начальника своей личной охраны в Москву. Этот эпизод, с
тавший известным позднее, не приводится в его знаменитых мемуарах: как и
звестно, советская цензура свой хлеб ела не даром. И в самом деле Ц он выд
авал действительные настроения, охватывающие уже и высший генералитет
РККА. Основным заданием порученцу ставилось, не привлекая внимания, выяс
нить, где находится Сталин? То есть не бежал ли он. Словом, если называть ве
щи своими именами, наступал момент принятия решения: ведь если Верховный
Главнокомандующий все еще в Москве, Ц волей неволей надо продолжать бо
рьбу за нее, если он уже скрылся, Ц пора спарывать петлицы и «делать ноги
» самому. Напомним, что в это время дорога к столице была практически откр
ыта, заградить путь врагу было практически нечем.
Вновь отдадим должное: не обладая большой отвагой, Сталин все же остаетс
я в Москве. Политик самой высшей квалификации, он прекрасно понимал все з
начение этого факта для ее обороны и, возможно, в те дни был даже готов жер
твовать собой.
Столица устояла. В какой-то степени благодаря и этому мужественному шаг
у сумевшему преодолеть свой страх человека. Через короткое время враг бы
л отброшен, и теперь уже гитлеровское командование стало перед выбором,
ибо здесь, в отступлении из-под Москвы, впервые явственно обнаружилась н
евозможность военного разгрома СССР.
А за четыреста с лишним лет до этого в сущности в точно такой же ситуации б
ежал другой российский властитель.
Весной 1571 года на Русь с более чем стотысячным войском двинулся татарский
хан. В сущности это нашествие было уже бледной тенью того, во главе которо
го стоял внук великого Чингисхана. Но изнасилованная опричниной и изнем
огшая от сопроводивших ее напастей страна представлялась легкой добыч
ей даже правителю какого-то жалкого лоскута былой империи. Да поначалу т
ак оно и было Ц ни серьезных возможностей, ни даже воли к сопротивлению у
же не имелось, и практически не встречая отпора, Девлет-Гирей очень быстр
о оказался у стен Серпухова. Там еще совсем недавно со своим опричным вой
ском стоял сам царь. Русским князьям было хорошо знакомо чувство личной
опасности, не однажды им приходилось заступать пути врагу, вверяя собств
енную жизнь превратностям войны. К тому же и нашествие татар для России, е
ще не забывшей своего долгого рабства, в те поры означало куда большее, че
м вторжение любого другого супостата. Словом, и торжественный царский об
ет, и многовековая традиция требовали от государя готовности к самопоже
ртвованию, но случилось то, что доныне было еще неведомо русской истории.
«Требовалось решительности, великодушия: царь бежал!… в Коломну, оттуда
в Слободу, мимо несчастной Москвы; из Слободы к Ярославлю, чтобы спастися
от неприятеля, спастися от изменников: ибо ему казалось, что и воеводы и Ро
ссия выдают его татарам!»
Вдумаемся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31