В результате формирова
вшийся почти пять столетий обиходный взгляд на прошлые события, иначе го
воря, своего рода исторический «ширпотреб», который постепенно оседает
в памяти не обремененной излишней образованностью массы, сохраняет име
на лишь высшего нобилитета, который всегда легко заподозрить в той или и
ной степени нелояльности своему суверену. А между тем царская расправа о
тнюдь не сводилась к ним одним, на пыточной дыбе рядом с ними корчились мн
огие, о которых забывает память не только народа, но подчас и профессиона
льных исследователей прошлого. Повторим хотя бы то, что эти расправы ник
ак не могли миновать родных и близких. А ведь в сознании не то что самого у
бийцы, но даже стороннего наблюдателя событий едва ли кто из них мог быть
свободен от сочувствия тому, за что казнили главу дома. Но мало того, следу
ет напомнить, что всякий боярский род Ц и не в одной только России Ц это
еще и весьма развитая клиентелла, часто включавшая в себя людей с хорошо
развитым честолюбием; любой из них всегда был окружен фигурами, которые
и сами иногда принадлежали к довольно громким фамилиям. Добавим сюда еще
и многочисленную челядь, которая от своих отцов и матерей перенимала пр
еданность и верность хозяевам. Расправа с главой дома ломала судьбы и вс
его этого окружения. Но там, где насилие остается в пределах какой-то «раз
умной» меры, всем этим еще можно пренебречь. Когда же террор преступает в
сякие пределы, он уже не может оставлять за собой бесчисленные сонмы оби
женных: его безумие обязано поглотить и их, чтобы исключить даже самую мы
сль о возможности отмщения. И, перелившееся через край, остервенение цар
ского гнева выжигало уже не просто гнезда государственной измены, распр
ава вершилась над всею Россией, ибо разлитую в самом воздухе страны отра
ву можно было уничтожать только всеобщим очистительным пожаром.
Нет, на пыточной дыбе корчились вовсе не отдельные фигуры ближнего царев
а круга Ц весь врученный его водительству народ стал объектом его крова
вой мести.
Кстати, Н.М.Карамзину, который предвидел многое, не исключая, может быть, и
того, что в окружении монархов его подчас будут прозывать «негодяем, без
которого народ не догадался бы, что между царями есть тираны» (свидетель
ство декабриста Н.И.Лорера), пришлось предпринять тонкий тактический ход
, чтобы опубликовать главы, относящиеся к царствованию Иоанна. В оправда
нном его талантом расчете на литературный успех поначалу он издал тольк
о первые восемь томов своей «Истории государства Российского». Критика
государей, конечно, встречалась и там, но была весьма умеренной, совсем ин
ое дело девятый… Но после их появления в свет остановить публикацию «ужа
сной перемены в душе царя и в судьбе царства» стало уже решительно невоз
можным.
Меж тем и сегодня историографическая мысль оказывается в плену все тех ж
е представлений, против которых когда-то восстал Карамзин. Вот например,
характеризуя XVI столетие Зимин А.А., Хорошкевич А.Л. в «России времени Ивана
Грозного» замечают: «бурное развитие гуманистических теорий сочеталос
ь с истреблением тысяч инакомыслящих во Франции, с деспотическим правле
нием взбалмошных монархов, убежденных в неограниченности своей власти,
освященной церковью, маской ханжества и религиозности прикрывавших бе
зграничную жестокость по отношению в к подданным. Полубезумный шведски
й король Эрик XIV запятнал себя не меньшим количеством убийств, чем Грозный
. Французский король Карл IX сам участвовал в беспощадной резне протестан
тов в Варфоломееву ночь 24 августа 1572 г., когда была уничтожена добрая полов
ина родовитой французской знати. Испанский король Филипп II, рассказываю
т, впервые в жизни смеялся, получив известие о Варфоломеевой ночи, и с удов
ольствием присутствовал на бесконечных аутодафе на площадях Вальядоли
да, где ежегодно сжигались по 20-30 человек из наиболее родовитой испанской
знати. Папа не уступал светским властителям Европы. Гимн «Тебя, Бога, хвал
им» был его ответом на события Варфоломеевой ночи. В Англии, когда возрас
т короля или время его правления были кратны числу «семь», происходили р
итуальные казни: невинные жертвы должны были якобы искупить вину короле
вства. По жестокости европейские монархи XVI в., века формирующегося абсолю
тизма, были достойны друг друга».
Да, это и в самом деле так: жестокость вовсе не была чем-то исключительным
в то время. Но, думается, растворение Иоанна в этом общем ряду не совсем ум
естно. Кровь, проливавшаяся им, была другого цвета. Он творил расправу вов
се не за еретические отклонения от какой-то ортодоксии, не за тайные ковы
, способные подточить устои государственности, но брал на себя труд суди
ть преступную душу всего своего народа. Своим судом Иоанн взвешивал отню
дь не уклонения от каких-то предначертаний верховной воли, Ц совсем дру
гое. Может быть, как никакое другое, царское ремесло предполагает глубок
ое знание людей. Обладавший острым умом и наблюдательностью, человек пор
ыва и крайностей, он, может быть, благодаря именно этим чертам своего хара
ктера был способен проникнуть в самую душу подданного. Как кажется, ему у
же не была интересна никакая мирская суета, значение имело только то, чем
дышала она. Она же дышала святотатством, ибо не жить одним им и значило свя
тотатствовать.

9. Царское проклятие

Но мы сказали, что царский гнев выжигал уже не просто отдельные гнезда из
мены, тотальная расправа вершилась над всею Россией.
Вглядимся еще раз в самый состав опричных земель, отторгаемых от того, чт
о составляло врученную ему державу.
Важнейшие торговые пути, ключевые центры тогдашней экономики, призванн
ые заступать пути иноземному вторжению опорные стратегические пункты
Ц вот что включали в себя владения, вдруг выделяемые самодержцем опричь
самой России. Изыми их из единого ее организма Ц и жизнеспособность огр
омной державы окажется не просто подорванной Ц уничтоженной. Все дальн
ейшее ее существование сведется к предсмертной агонии. Впрочем, именно а
гония и долженствовала быть неизбежным и закономерным следствием этой
свирепой административной вивисекции.
Никакой контекст никакой борьбы с никакой боярской оппозицией не в сост
оянии был вместить в себя весь этот апокалиптический беспредел, все верш
имое в те дни живодерство. Никакой ненавистью ко всем несогласным с той в
еликой самодержавной идеей, которую впервые рождало его кровавое царст
вование, нельзя было ни объяснить, ни Ц тем более Ц оправдать то проклят
ье собственному народу, которым дышали грозные тексты царских указов. Ли
шь одно могло быть движущей пружиной творимого в страшные дни беспредел
а Ц не знающее никакой пощады тайное вожделение самодержца всеобщей лю
бви и поклонения.
Как кажется, что-то глубоко женское, переходящее грань явной истерики, ск
возило в природе всех этих царских начертаний. Ведь то, что изменщик еще о
бязательно вернется, нет, даже не так: не просто вернется, но, полный раска
яния, на коленях приползет к ней, Ц это вовсе не фигура отвлеч
енной риторики отвергнутой женщины, но до времени спасающая ее вера. Вер
а столь же пламенная, сколь и ее надрывное желание тут же простить унижен
ного врага. Ее затмевающая разум готовность сжечь под ним даже самую зем
лю Ц это не столько порыв к «праведной» мести (хотя, конечно, и возмездие
тоже), сколько неопровержимая наверное ничем форма абсолютного доказат
ельства той великой и безусловной истины, что только она одна Ц суть под
линный смысл и оправдание всего бытия вдруг изменившего ей мужчины. Что
без нее ему нет решительно никакой жизни, нет даже места на этой земле. Вот
так и здесь все виновное перед ним, Иоанном, обязано было не просто раская
ться и повернуться к нему, но приползти на коленях за его прощ
ением. И так же истерически, по-женски он, вероятно, тут же с радостью прост
ил бы все и одарил бы всех своей исступленной надрывной любовью!
Так что отымание от провинившегося перед ним люда тех базовых начал, тех
метафизических стихий, из которых, собственно, и складывается материаль
ная жизнь всех, кто не принимал его ни своим сердцем, ни душою, обязано был
о показать им, чем именно они пренебрегли, отвергая его . Ведь п
реступное небрежением им Ц это и было небрежение всем, что н
е только наделяет смыслом, но и вообще делает возможным их собственное з
емное существование. Словом, речь шла вовсе не о банальном отъятии каких-
то Ц пусть даже и очень важных Ц территорий и стратегических пунктов, н
о об отъятии самой земли, и даже не только ее, но и воды, огня и воздуха.
Нет и еще раз нет: никакой законодательный акт не свободен от тех идолов, ч
то владеют сознанием законодателя. Вот так и здесь создается впечатлени
е, что тексты царских указов, как будто бы трактовавшие о вполне понятных
и доступных разумению обывателя вещах, в действительности вмещали в себ
я что-то такое, что выходило далеко за пределы обычного смысла употребля
емых ими понятий. Напомним тот факт, что еще греки (Эмпедокл, живший в пято
м веке до нашей эры) учили, что все многообразие нашего мира сводится к чет
ырем корням-элементам: земле, воде, воздуху и огню. Эти корни вещей недели
мы и все материальное наше окружение образуется из их простого механиче
ского сочетания. Эта теория четырех элементов существовала в научном об
ороте вот уже около двух тысячелетий, и, прекрасно образованный, Иоанн не
мог не знать ее основоположений. И кажется, что его карательный замысел в
овсе не ограничивался тем буквальным значением, которое запечатлевало
сь на пергаментах государевых грамот: все то, что отторгалось им от Росси
и и полагалось опричь нее, в его собственном воспаленном сознании имело
какой-то более глубокий и, может быть, куда более страшный, чем его формал
ьное истолкование, смысл.
Правда, ни земля, ни вода, ни огонь и воздух никак не вписываются в обычную
лексикографию самодержавного волеизъявления. Семантика законодатель
ных актов Ц это не самое подходящее место для возвышенных метафизическ
их упражнений. Ведь оправдание любых царских начертаний состоит в практ
ическом их исполнении. Исполнении немедленном, неукоснительном и точно
м. Но как можно в точности исполнить то, что относится к возвышенному пред
мету философии, а значит, даже не вполне доступно обыденному сознанию? Бу
дучи понятыми как метафизические субстанции, все эти имена были бы спосо
бны перевести любую управленческую конкретику на уровень отвлеченных
схоластических умствований. Но ведь и сам Иоанн давно уже не жил земным. «
Не хлебом единым» Ц относилось к нему, может быть даже в неизмеримо боль
шей степени, чем к кому бы то ни было другому. Собственно, материи, о которы
х говорил Христос, противопоставляя их «хлебу» (ведь «хлеб» в его речени
и Ц это только некий эвфемизм, иносказание), и стали тем, из чего ткалась п
овседневность его мятущегося духа, его жизнь. Все прикладное, утилитарно
е в его воспаленном, обращенном внутрь самого себя микрокосме давно уже
исчезло. Даже привычные понятия, как кажется, дышали здесь неким иным, бол
ее высоким значением. То, чем оперировал его воспаленный безумием ненави
сти дух, уже не было доступно никому из подвластных червей, навсегда обре
ченных ползать по земле. Все занимавшее его разум могло лишь парить над н
ечистотами низменной обыденности, поэтому даже внешне совпадавший с зе
мной речью Глагол, изрекавшийся им, мог носить характер только какого-то
случайного консонанса. Словом, нет, не какие-то территории отторгались о
т врученной ему страны! Видеть в опричнине только какую-то экзотическую
административную реформу, значит, не разглядеть в ней практически ничег
о. Это была самая настоящая анафема, и, подчиняясь его исступлению, его про
клятью, от оказавшейся недостойной своего повелителя России обязано бы
ло отвернуться все, включая и самые стихии макрокосма.
Увы, из всех исполненных глубоким философским смыслом категорий неразв
итое сознание способно извлекать лишь немногое, убогому разуму недосту
пно высокое. Вот так и здесь возносимое к самим стихиям космоса государе
во слово о возмездии было понято подсудным ему миром лишь как изменение (
пусть и не виданное дотоле) сложившегося строя управления иммунной к пор
ядку страной, а многими и просто как прямой призыв к обыкновенному грабе
жу и произволу.
Мы помним, что выделение опричных земель затронуло судьбы многих россий
ских городов, а значит, и бесчисленного множества деревень, ибо города в л
юбой стране того времени Ц это лишь редкие островки в безбрежном аграрн
ом море. Словом, царские реформы ломали жизнь огромным массам людей. И мож
но нисколько не сомневаться в том, что все эти вынужденные повиноваться
императивам царственной воли массы мужчин, женщин, детей, стариков без в
сякой жалости и пощады выбрасывались на улицу. В холод и в грязь. В самом д
еле, трудно вообразить, что те, переселяемые Иоанном толпища, которые обя
заны были уступить свои дома и подворья «кромешникам», этим невесть отку
да взявшимся «новым русским», ожидали какие-то специально возведенные б
лагоустроенные теплые бараки. Еще со времен великих империй древнего Во
стока, широко практиковавших принудительное выселение народов (и, добав
им, хорошо знавших толк в технологии осуществления этих масштабных кара
тельных мероприятий), все изгоняемые должны были начинать с простых земл
янок, на скорую руку отрываемых где-то в чистом поле или в лесу. Иосиф Стал
ин, выселявший в ходе борьбы с кулачеством миллионы и миллионы зажиточны
х крестьян, не придумал в сущности ничего нового, когда эшелонами перебр
асывал их на совершенно пустое место, предоставляя им самим позаботитьс
я о собственном выживании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31