О
ни обязывались искоренять «крамолу» и немедленно, как только услышат, со
общать обо всем дурном, что замышляется против царя, молодых князей и цар
ицы. Кроме того, они клялись не только не иметь никаких дел с земцами, но да
же не есть и не пить с ними.
Наконец, третья касалась той части государства, которая оставалась за вы
четом опричнины. Эта часть получила название «земщины». Царь поручил ее
земским боярам, то есть собственно боярской думе, и во главе управления е
ю поставил князей И. Д. Бельского и И. Ф. Мстиславского. Правда, при решении р
атных или наиболее важнейших земских дел все равно надлежало обращатьс
я к государю.
Впрочем, поначалу, в обиходе основное значение ключевой категории царск
ой реформы составили новые приближенные люди, опричники.
Может быть, все дело в том, что они очень скоро сделаются настоящим бичом д
ля народа, предметом его страха и ненависти? Не удивительно: ведь все кров
авые деяния второй половины царствования Иоанна Грозного совершались
при их непременном и непосредственном участии. На долгое время само слов
о «опричник» станет бранным, больше того Ц равнозначным прямому оскорб
лению; в середине прошлого столетия инфернальная обертональность его с
мысла будет превзойдена только эмоциональной окраской слова «фашист».
Опричниками демократическая молодежь предреволюционного времени буд
ет называть царских жандармов, полицейских, да и вообще любых государств
енных чиновников, хранивших верность престолу; опричниками очень скоро
назовут и чекистов Феликса Дзержинского. Но царь верил только их верност
и и преданности, и они действительно беспрекословно исполняли только ег
о волю.
Новосформированный институт опричнины очень скоро перевернет жизнь вс
ей огромной державы. Многовековой ход ее упорядоченной государственно
стью истории вдруг сделает какой-то абсолютно непонятный и страшный не
только диким бандитским разгулом «кромешников» (синонимичное название
опричников), но и одной этой своей непостижностью зигзаг.
Остановимся на одном обстоятельстве. Всякий, кому знаком механизм приня
тия ответственных управленческих решений, знает, что они не рождаются сп
онтанно, вдруг, без всякой связи с прошлыми событиями. Тем более они не рож
даются сами по себе, каким-то случайным наитием управленца. Их готовят хо
рошо знающие свое дело люди, и прежде чем вынести разработанный документ
на окончательное утверждение, бумага проходит массу согласований со вс
еми теми службами и должностными лицами, кому надлежит проводить формал
изуемые ею решения в жизнь. Все это обусловлено тем, что все вводимые ею пр
авила должны однозначно пониматься и теми, кто должен будет им подчинять
ся, и теми, на чьей обязанности лежит контроль исполнения. Во всех органах
управления от того момента, когда какая-то руководящая идея возникает в
голове шефа или ближайшего окружения его советников, до подписания прох
одит долгое время, часто измеряемое месяцами, в течение которого просчит
ывается не один вариант возможного развития событий. Окончательный тек
ст любого серьезного документа далеко не всегда позволяет разглядеть с
леды напряженной работы разветвленного бюрократического аппарата, но
она всегда есть. В подготовке ответственных государственных решений (да
же тех из них, на которые потом выливаются потоки самой жестокой критики,
самых язвительных обвинений в некомпетентности) всегда принимают учас
тие десятки, а то и сотни прекрасно зарекомендовавших себя профессионал
ов. Так было во все времена, не исключение, разумеется, и время Иоанна.
Целая серия царских указов, других организационно-распорядительных до
кументов, расписывавших состав, структуру всех тех формирований, которы
е включались в опричнину, ее права, ее обязанности, ее ответственность пе
ред государем, права, обязанности и ответственность перед ней всего того
, что оставалось в составе «земщины», процедуру разрешения конфликтных с
итуаций между ними и так далее, и так далее, и так далее, не могла появиться
в законченной форме из собственной головы Иоанна вдруг, как из головы Зе
вса во всем облачении и в броне вдруг появляется Афина Паллада. Вне всяко
го сомнения и они Ц результат долгой многотрудной подготовительной ра
боты, вне всякого сомнения и здесь была задействована целая команда весь
ма трезво мыслящих специалистов, прекрасно разбирающихся в законах фун
кционирования огромной государственной машины. Но вот парадокс. Об опри
чнине написано многое, однако еще никому не удалось найти хотя бы смутну
ю тень оправдания этого страшного института, положившего начало новому
после татарского нашествия жертвенному кругу потрясений, которые выпа
ли на долю России.
Впрочем, может ли вообще быть внешнее оправдание какой-то объективной (т
о есть обусловленной не одним только капризом монархической воли) необх
одимостью всего того безумия, которое вдруг разверзлось тогда? Материал
истическое воззрение на ход развития человеческого общества предполаг
ает, что все испытания, выпадающие на судьбы народов, коренятся в каких-то
непреложных законах истории. Иными словами, в действии каких-то безличн
ых и бесстрастных механизмов, абсолютно не зависящих ни от воли, ни от соз
нания маленького смертного существа, каким является человек. Но если мы
будем искать начало опричнины в сопряжениях шестеренок и сплетениях те
х приводных ремней, которые формируют их общую кинематическую схему, мы
не обнаружим решительно ничего. Только что-то иррациональное, глубоко л
ичное могло стать движителем всех тех внезапных нововведений, которые в
друг обрушились на наше отечество.
Но мы сказали, что именно Россия Ц родина многих самых жирных слонов; в са
мом деле, не все же они появлялись на свет в каких-то далеких иноязычных д
жунглях. Как кажется, не исключение в этом показательном ряду и тот, котор
ый задолго до откровений европейской государственно-политической мыс
ли торил дорогу идеологическому утверждению абсолютизма.
Нет, совсем не французский королевский двор впервые предстанет моделью
самого неба на этой многогрешной земле. Вовсе не правоведы французской к
ороны впервые сформулируют мысль о том, что именно верховная власть госу
даря Ц суть истинный перводвигатель и первоисточник всего упорядочен
ного во вверенном его попечительству государстве. Больше того, и демарш
Людовика ХIV, и все последующие упражнения его идеологов Ц это всего лишь
бледная тень того, что, может быть, впервые в истории попытается доказать
всему миру первый русский самодержец.
Кстати, в том, что именно верховной власти обязаны едва ли не все отправле
ния жизни наверное любого развитого социума, нет слишком большого преув
еличения. Заметим: говоря о государстве, мы обычно разумеем по ним и некий
специфический институт централизованного политического управления, и
нечто гораздо более широкое и фундаментальное Ц форму самоорганизаци
и любого цивилизованного сообщества. Форму, вне которой оно просто не сп
особно к самостоятельному существованию. Ведь в речевом обиходе поняти
е государства и понятие некоторой большой спаянной общности людей, прож
ивающих на одной территории, и подчиняющихся каким-то единым законам, с т
рудом отделимы друг от друга. В действительности же оба значения одного
этого слова отображают собой совершенно разные вещи, несопоставимые др
уг с другом в первую очередь по своему смысловому объему, ибо синонимичн
ое понятию «страна», второе из упомянутых значений несопоставимо с тем,
который ассоциируется с аппаратом централизованного руководства. Одна
ко сердцевину того и другого смысла на поверку анализом составляют одни
и то же начала, а именно Ц какие-то метафизические не поддающиеся ни прям
ому наблюдению, ни инструментальному замеру связи между людьми. Специфи
ка этих связей состоит в том, чтобы объединять всех нас в сравнительно сп
лоченную общность, способную отделить себя от любого другого народа, от
любой другой «страны». В девятнадцатом столетии великим немецким филос
офом Карлом Марксом будет убедительно доказано, что человеческое общес
тво Ц это в первую очередь незримая система связующих людей отношений.
Именно они, как магнитные силовые линии, пронизывая собой все сферы наше
й совместной жизни (сам К. Маркс назовет их «общественными отношениями»),
составляют собой не только жесткий каркас, но и подлинное существо всяко
го упорядоченного социума. Жизнеспособность любой формы социального б
ытия оказывается обусловленной и обеспеченной исключительно этой сист
емой. Ничто из того, что возвышается над простой физиологией человечески
х организмов, не может существовать вне ее. Только они делают всех нас вме
сте и каждого в отдельности тем, что позволяет нам выделять самих себя из
царства животных. Меж тем именно государственная власть Ц подлинное ср
едоточие всей этой невидимой системы, доступной лишь взору аналитика. Им
енно она на протяжении долгой истории человеческого рода придает оконч
ательный вид всей иерархии связей и скреп, цементирующих общество, именн
о она наделяет их конкретным прикладным содержанием. Поэтому во многом и
менно государственной власти оказываются обязанными (причем не только
своей правоспособностью) но и самим существованием едва ли не все социал
ьные институты. Может быть, именно благодаря этому обстоятельству назва
ние специфического аппарата управления и становится созвучным всему о
рганизованному сообществу людей.
Сердцевина же центральной власти Ц это, несомненно, сам государь.
А вот уже отсюда, согласимся, совсем недалеко и до торжественного постул
ата: «Государство Ц это я».
Но все же одно дело абстрактные фигуры какой-то высокой и далеко не всегд
а понятной даже образованному обывателю философии, совсем другое Ц ося
заемые реалии нашей повседневной рутины. «Я», значение которого утвержд
ал французский король, Ц это всего лишь некая специфическая функция, вы
полняемая высшим должностным лицом государства. Правда, содержание это
й функции в известном смысле может быть даже шире отдельно взятой личнос
ти, Ц ведь институт монархии не сводится к конечной персоне живого венц
еносца. Равно, впрочем, как и личность властителя вовсе не исчерпывается
той социальной ролью, выполнять которую он поставлен. Но как бы то ни было
отличать созидательный процесс, движущей силой которого выступает тво
рческий талант и организационная энергия администратора, от прямого фи
зического порождения каких-то осязаемых реалий обязан каждый, даже не с
лишком развитый управленец. Это ведь одному только Богу дано порождать в
се сущее животворящей силой Своего Слова. Смертному же, даже при вознесе
нии на самую вершину государственной власти всегда остается опираться
на силу подкрепляемых вполне материальными институтами (такими, как арм
ия, полиция, чиновничество) начал, которые тысячелетиями складывались в
породившем и его самого социуме, Ц законов, вероучений, традиций воспит
ания, обычаев, вековых привычек народа, наконец, материй, вообще не поддаю
щихся никакой классификации и никакому определению, но вместе с тем могу
щественных и властных… Поэтому полностью, до конца растворить неодолим
ую мощь государственного Левиафана в самом себе может только очень боль
ное сознание.
Заметим: за все истекшие века никому не приходило в голову диагностирова
ть в брошенных Людовиком XIV словах симптом какого-то душевного расстройс
тва. Между тем, для самого Иоанна его собственное «Я» становилось средот
очием уже не только того солипсического иллюзорного мира, который сущес
твует где-то в контурах черепной коробки каждого из нас, но неким абсолют
ным физическим центром, способным генерировать из глубины собственног
о духа все то, чем дышит подвластная ему держава.
В мире, созданном его воспаленной гордыней, едва ли не все существовавше
е вокруг него уже самим своим бытием оказывалось обязанным исключитель
но ему. Уже ничто в этом мире из полного ряда своих собственных первоприч
ин не могло изъять эманацию того сакрального таинственного начала, кото
рое (не личной ли унией с самим Создателем?) сосредотачивалось в нем и толь
ко в нем. И пусть не ему принадлежали те знаменитые слова, что приписывают
ся историей великому французскому королю, именно он, первый русский само
держец, Ц наиболее полный и точный выразитель того глубинного смысла, к
оторый они могли бы в себе содержать. Ведь все, что было артикулировано в П
арижском парламенте Людовиком XIV, на деле доносило лишь слабое дыхание то
го грозного Глагола, который более столетия назад жег сердце Иоанна. Впр
очем, оно и понятно: слова, сказанные первым, в своем истоке могли иметь ли
шь наущение ближних, в пламенной же вере второго было что-то от апокалипт
ического вкушения великих библейских пророков. «И увидел я, и вот рука пр
остерта ко мне, и вот в ней Ц книжный свиток. И Он развернул его передо мно
ю, и вот свиток исписан был внутри и снаружи, и написано на нем: «плач, и стон
, и горе». И сказал мне: «сын человеческий! съешь этот свиток, и иди, говори д
ому Израилеву». Тогда я открыл уста мои, и Он дал мне съесть этот свиток; и с
казал мне: «сын человеческий! напитай чрево твое и наполни внутренность
твою этим свитком, который Я даю тебе»; и я съел, и было в устах моих сладко,
как мед». (Иезекииль 2, 9-10; 3, 1-3). «И взял я книжку из руки Ангела и съел ее; и она в у
стах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве мо
ем» (Иоанн 10, 10).
Здесь важно понять одну, может быть, с трудом уловимую тонкость. Единым сл
овом обращать в земной прах, в абсолютное ничто тех, кто когда-то обладал
достоинством и властью, мог не один только Иоанн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31