И до и после него такое п
рактиковалось многими во всем подлунном мире. Воскрешать усопших, конеч
но, было не по силам и первому русскому самодержцу, но возносить на любую и
ерархическую ступень единой общественной пирамиды, создавать из обыкн
овенного земного ничтожества некие значительные государственные фигу
ры мог любой властитель его времени. Вот только в европах даже того време
ни подобные деяния обязаны были вершиться с постоянной оглядкой на веко
вые обычаи и права подданных. Их нарушение могло повлечь за собой не толь
ко противодействие, но и поражение прав самого монарха. Легитимность пле
нения Карлом Смелым, Бургундским герцогом, самого короля Франции не подв
ергалась большому сомнению даже штатными юристами короны; задачей дня д
ля них стояло лишь оспорить основания вступления этого права в силу, дру
гими словами, доказать, что Людовиком XI не были умышленно нарушены услови
я тех договоров, которые существовали между ним и его формальным вассало
м. Для одержимого же собственной избранностью и собственным величием ру
сского царя не существовало никаких априори правоспособных субъектов,
были только абстрактные физические тела, некие абсолютно обезличенные
биологические особи Ц и не более того. Кому быть боярином, кому окольнич
им, кому дворянином, кому казначеем, кому дьяком, кому приказным, мог решат
ь только он и никто, кроме него. Все те регалии и отличия, присвоение котор
ых одним давало право повелевать, в то время как других заставляло пресм
ыкаться, были чем-то вроде его личной собственности. Пользоваться ею мож
но было лишь с его благословения. Словом, вся та система общественных отн
ошений, в которой каждому индивиду отводится какое-то свое определенное
место, и в соответствии именно с этим местом ему предоставляются права, д
аруются привилегии, возлагаются обязанности, не существует сама по себе
, но оказывается не чем иным, как прямым воплощением верховной воли госуд
аря. Растворись вдруг в каком-то небытии эта воля и все в его государстве
немедленно обратятся в абстрактные физические массы, низведутся до уро
вня простых биологических организмов, земных червей. В лучшем случае Ц
смердов. Ничто, ни собственные деяния подданного, ни древность его рода, н
и заслуги его отцов, ни мнение государственного совета в глазах первого
русского самодержца, в воспаленном его сознании не могло играть никакой
роли. «Государство Ц это я!», а значит, все порождаемое государством факт
ически было обязано лично ему, Иоанну. В этом-то и состоит отличие вероисп
оведальных формул. Людовик XIV, произнося свою, мог помыслить себя лишь цен
тральным, ключевым звеном той единой системы общественных отношений, о к
оторой потом будет говорить К.Маркс. Для Людовика она существовала если
и не во всем, то по меньшей мере во многом независимо от него самого. Иоанн
же видел себя только ее Демиургом.
Словом, все в этом мире могло существовать одним лишь его благоволением,
но, увы, ничто в вечно враждебном ему окружении не испытывало к нему за это
решительно никакой благодарности. Измена, всю жизнь одна только измена
окружала его.
Прозреваемая матереющим сознанием действительность оказывалась и гор
аздо сложнее той, что когда-то отравила все его детство, и стократ ужасней
всех тех наивных страшилок, что потрясали нежную душу ребенка. Измена та
илась куда как глубже, чем простая корысть завистливого и жадного до все
го того, что может быть подобрано у государева стола, боярства. Ведь если н
ичто не имеет права на существование там, где само это существование не о
священо им, сама независимость окружающего от его собственной харизмы с
тановилась неискупимым преступлением перед государем. Получалось так,
что самодостаточность жизни, снующей где-то в грязи под его ногами, могла
быть только мнимой. Но именно упорное нежелание Ц да, впрочем, и неспособ
ность Ц этой мнимой величины осознать свой вечный неоплатный долг пере
д ним делали из нее источник постоянной угрозы. Измена, вечная измена дол
жна была пронизывать все, ничего кроме измены не могло составлять подлин
ное содержание всей окружающей его суеты. Изменой ему становилась уже са
ма претензия на самодостаточность.
Но вот наконец Ц настало время показать всем, что они на самом деле есть б
ез него!

8. Опричнина

В воскресенье 3 декабря 1564 года Иоанн со своими детьми, царицей, в сопровожд
ении ближних бояр, большого обоза под сильной охраной уехал из Кремля, ка
к сказано в хрониках «неведомо куда бяше». Летопись говорит, что он «взял
с собой из московских церквей древние иконы и кресты, драгоценными камня
ми украшенные, золотую и серебряную утварь, одежду и деньги и всю казну».


«В тот год осенняя погода

Стояла долго на дворе»,

и он из-за распутицы две недели был вынужден прожить в Коломенском, когда
же стали реки Ц через Троице-Сергиев монастырь, минуя Москву, царь отбыл
в Александровскую слободу.
Отъезд царя буквально ошеломил столицу, в Москве поднялась паника, может
быть, большая, чем даже та, которая будет пережита ею через четыре столети
я, в октябре 1941, когда ее покинет чуть ли не все партийное начальство. «Стол
ица пришла в ужас, Ц пишет Карамзин, Ц безначалие казалось всем еще стр
ашнее тиранства!» «Увы! горе! како согрешихом перед богом и прогневахом г
осударя своего многими пред ним согрешения и милость его велию преврати
хом на гнев и на ярость! ныне к тому прибегнем и кто нас помилует и кто нас и
збавит от нахожения иноплеменных? како могут быть овцы без пастыря? егда
волки видят овца без пастуха, и волки восхитят овца, кто изметца от них? та
коже и нам как быти без государя?»
Только ли врожденная склонность к пресмыканию привычного к рабству нар
ода стояла за всем этим ужасом? «Люди холопского звания сущие псы иногда,
Ц скажет Н.А.Некрасов, Ц чем тяжелей наказание, тем им милей господа». Од
нако вспомним: историческая легенда гласит, что род именно этих страхов
заставил пригласить на Русь Рюрика с его варяжской дружиной. Впрочем, от
сутствие централизованного управления и сегодня порождает практическ
и немедленную волну мародерств даже в так называемых «цивилизованных»
странах, где мы, русские, привыкли видеть образцовое для нашего национал
ьного менталитета почитание порядка и права. Что же тогда говорить о том
далеком времени? Но все же дело не только в инстинктивном страхе перед по
следствиями безначалия. Царская харизма Ц вещь куда более серьезная, че
м простой правопорядок. Если Бога нет, то и я не штабс-капитан, Ц скажет од
ин из героев Ф.М.Достоевского, за три же столетия до этого маленького офиц
ерика сецессия царской власти и вправду была способна уничтожить чины и
достояние всех, не только подобных ему, но и куда более значительных вели
чин, за исключением, быть может, самых громких фамилий. Для брошенного гос
ударем люда рушились устои не одной только государственности, уничтожа
лся весь хранимый им миропорядок. Больше того Ц с его уходом от них отвор
ачивалось лицо самого Бога, и страшнее этого, наверное, могло быть только
моровое поветрие, сопровождаемое сотрясениями земной тверди и потопом.
Впрочем, все это просто обязано было последовать за нежданным исходом Ег
о помазанника. Так нужно ли удивляться, что духовенство, бояре, приказные
люди, чернь, Ц все истово просили митрополита заступиться и умилостиви
ть грозного царя. Как сказано в Никоновской летописи: «велием гласом мол
иша его со многими слезами, чтобы Афонасий митрополит всеа Русии с архие
пископы и епископы и со освященным собором подвиг свой учинил и плачь их
и вопль утолил и благочестивого государя и царя на милость умолил, чтобы
государь царь и великий князь гнев свой отовратил, милость показал и опа
лу свою отдал, а государьства своего не оставлял и своими государьствы в
ладел и правил, якоже годно ему, государю; а хто будет государьские лиходе
и которые изменные дела делали, и в тех ведает бог да он, государь, и в живот
е и в казни его государьская воля: «а мы все своими головами едем за тобою,
государем святителем, своему государю царю и великому князю о его госуда
рьской милости бита челом и плакатися».
В Александровскую слободу была отряжена огромная делегация от всех сос
ловий. Выслушав посланцев своего народа, Иоанн согласился вернуться в Мо
скву, но поставил свои условия: отныне он будет по своему усмотрению нево
збранно казнить изменников опалою, смертью, лишением достояния, как скаж
ет летописец, «без всякого стужения, без всяких претирательных докук со
стороны духовенства».
Через два месяца после своего отъезда, 2 февраля 1565 г. Иоанн торжественно въ
ехал в столицу, а уже на другой день объявил духовенству, боярам и высшим ч
иновникам об учреждении опричнины.
Тотчас же после этого, на третий день по возвращении начнется новая куда
более страшная волна расправ…
Скоро царь с опричниками вновь уедет в Александровскую слободу, где и пр
оживет с перерывами около семнадцати лет. Слобода превратится в сильно у
крепленный город. Там будет заведено нечто вроде монастыря. Иоанн набере
т себе из опричников 300 человек братии, самого себя назовет игуменом, княз
я Вяземскаго Ц келарем, Малюту Скуратова параклисиархом, проще говоря,
пономарем, одним из низших церковнослужителей в православной церкви, гл
авной обязанностью которого было звонить в колокола, участвовать в клир
осном пении и вообще прислуживать при богослужении. Вместе с ними он буд
ет подниматься звонить на колокольню, станет ревностно посещать службы,
истово молиться и вместе с тем пьянствовать и объедаться («и когда, Ц пиш
ет Карамзин, Ц в ужасах душегубства, Россия цепенела, во дворце раздавал
ся шум ликующих: Иоанн тешился с своими палачами»), перемежая разгул заст
олья свирепыми пытками и казнями. Альберт Шлихтинг, немецкий дворянин, с
1564 г. находившийся в русском плену и служивший переводчиком у лейб-медика
Ивана IV, после своего побега в Литву писал, что царь, живя в Александровско
й слободе, каждый день двадцать, тридцать, а иногда и сорок человек велит р
ассечь на куски, утопить, растерзать петлями, так что от чрезмерной трупн
ой вони во дворец иногда с трудом можно проехать. Впрочем, ради пыток и каз
ней не будут гнушаться и регулярными наездами на Москву: «Иногда тиран с
ластолюбивый, забывая голод и жажду, вдруг отвергал яства и питие, оставл
ял пир, громким кликом сзывал дружину, садился на коня и скакал плав
ать в крови ».
Как свидетельствуют летописи, царские наезды принимали ужасающий хара
ктер. При этом не лишенный воображения и весьма своеобразного чувства юм
ора самодержец придумывал для своих жертв особые, доселе невиданные на Р
уси, способы мучений: раскаленные сковороды, печи, клещи, тонкие веревки, п
еретирающие тело, и так далее… Боярина Козаринова-Голохватова, принявше
го схиму, чтобы избежать казни, он велел взорвать на бочке пороха, на том о
сновании, что схимники Ц это ангелы, а потому они должны возноситься на н
ебо.
Все в те жестокие времена вершилось публично, думный дьяк громко зачитыв
ал имена осужденных, палачи-опричники кололи, рубили, вешали, обливали ос
ужденных кипятком. Нередко и сам царь принимал участие в казнях. При этом
неправосудному преследованию подвергались не только главы опальных се
мейств, но и жены, дети казненных, многочисленные их домочадцы; имение отб
иралось на государя.
Были в действительности заговорщиками те, кого поглотил штормовой вал ц
арского остервенения, или нет, Ц сегодня в точности неизвестно. Следств
енные дела того времени не сохранились, поэтому конкретный состав вины,
вмененной им, остается не установленным и по сию пору.
Здесь, как кажется, есть две возможности. Одна объяснить происходившее с
помощью каких-то объективных рациональных причин, другими словами, обра
щением к единым, общим для всех народов закономерностям взаимодействия
государственной власти и оппозиции. В этом случае уже самый масштаб тогд
ашних репрессий обяжет нас предположить существование столь мощного и
свирепого противодействия всем царским начинаниям, которое категориче
ски исключало бы действие каких-то «конвенциональных» средств умиротв
орения диссидентов. «Смерть одного человека Ц это трагедия, гибель милл
ионов Ц это статистика», Ц скажет много позднее циник-политик. За мегав
еличинами же социальной статистики добросовестной мыслью непредвзято
го исследователя принято искать непреложное действие каких-то фундаме
нтальных исторических законов. «Статистика» не возникает из ничего. Мож
ет быть, именно поэтому поколения аналитиков от истории и пытались найти
хотя бы какое-то рациональное объяснение того холокоста, который переж
ивала Россия?
Однако никакого рационального обоснования репрессий так и не будет най
дено никем за все истекшие с того страшного времени столетия.
Тогда остается другое Ц вообще отказаться от поиска каких бы то ни было
объективных причин. Иначе говоря, предположить, что никаких объективных
оснований и не было вовсе… Так, может быть, действительным началом всему
была «…одной лишь думы власть, одна, но пламенная страсть» так и неутолен
ной гордыни одержимого собственным величием самодержца?
«Вы думали, господа, что государство Ц это вы?», Ц так вот же вам? И здесь ж
ивое воображение легко дорисовывает огромную фигу, а то и еще более непр
истойный жест.
Вглядимся в один совершенно неприметный, даже теряющийся за далью време
ни, штрих. В 1575 году, то есть уже после формальной отмены опричнины, больше т
ого, когда само слово «опричнина» особым царским указом окажется вне зак
она, Иоанн поставит во главе земщины, иначе говоря, собственно России, нек
оего крещенного татарского царевича Симеона Бекбулатовича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31