Но между этими верстовыми столбами истории проляжет короткий зигзаг, в к
рутых извивах которого власть внезапно осознает себя не обязанной вооб
ще никому на земле. Назначением самого народа вдруг станет послушно след
овать за нею, средоточие же высших державных прерогатив встанет опричь е
го.
Как кажется, и этот зигзаг, и ту смуту, которую он всякий раз порождает, в то
й или иной форме пережили без исключения все европейские государства. Но
если события, сотрясшие Англию, уложились всего в несколько десятилетий
, то во Франции слова молодого Людовика, произнесенные в 1661 году, отозвалис
ь свирепым якобинским террором более чем через столетие, в начале 90-х год
ов XVIII века. Впрочем, Франция Ц это страна ярких контрастов, и многое в исто
рии ее великого народа еще будет удивлять мир; многое в ней станет и образ
цом для общего подражания, и всеевропейским жупелом.
Конечно, ни Россия, ни Франция, ни какая другая держава никогда не копиров
али друг друга. Просто, как в жизни любого отдельного человека, говорят, по
вторяются закономерности развития всего человеческого рода, каждая из
них по-своему и в свои сроки воспроизводила что-то такое, что было свойст
венно любому государственному образованию вообще.
Но Россия Ц страна еще более резких перепадов. Поэтому едва ли не все в не
й, не будучи чем-то неслыханным для Европы, станет уникальным именно пото
му, что амплитуда ее метаний превзойдет любые доступные рациональному и
взвешенному европейскому рассудку пределы. Вот так и в истории правлени
я первого русского самодержного царя решительно новым и удивительным н
е будет почти ничего.
Кроме масштабов.
Подчиненность всего того, что выпадало на судьбы народов, каким-то всеоб
щим законам прослеживается и на судьбах самих властителей. Сходство Ц в
от первое, что наводит на размышления.
Оба, и Людовик, и Иоанн, рано осиротели. Оба были вынуждены спасать свою жи
знь во время бунтов. Обоим пришлось утверждать свою власть, радикально р
еформируя весь ее аппарат. Оба в гордынной спеси встали над своими нация
ми. Наконец, оба были подвержены одному и тому же греху блудодейства. Но и
во всем этом внешнем сходстве первое, что бросается в глаза, Ц несопоста
вимость масштабов. Все пережитое русским венценосцем повторяется в суд
ьбе французского монарха в сильно смягченном виде, перекрашенным в каки
е-то мягкие пастельные тона. Или, если угодно, наоборот: все то, что в чем мо
жет быть прослежено сходство, у Иоанна принимает зловещий инфернальный
оттенок.
Мы называем его Иоанном, именем, какое, собственно, и было дано ему при рож
дении. Между тем имя человека Ц это материя весьма специфическая, и гово
рят, что тайный его смысл накладывает какой-то свой, неуловимый оттенок н
а наш будущий характер, на всю нашу судьбу. Так это или нет Ц не нам и не зде
сь судить. Но приглядимся к одной замечательной особенности. В обычае на
верное любого народа заменять полное имя, которое дается человеку, какой
-то уменьшительной уютной домашней кличкой. Только ли оттого, что житейс
кий обиход всегда опрощает вещи? Не сквозит ли во всем этом также и неосоз
нанное желание как-то укрыться, найти заслон от тайной магии полного име
ни человека. Ведь то, что дозволено по отношению к Ванюше, Ване, Ваньке, все
гда будет резать слух (да ведь и язык тоже) по отношению к Ивану и уж тем бол
ее Ц к Иоанну.
Русское имя Иван Ц это уже опрощение древней библейской именной формул
ы. Но есть и другое. «Иван-царевич», «братец-Иванушка», Ваня, Ванечка, Ванюш
а… Сопрягается ли этот образный строй, этот ласкающий наш национальный с
лух звуковой ряд, вернее сказать, та эмоциональная аура, которая их окруж
ает, с памятью о свирепом русском самодержце, с памятью о всей пролитой им
крови? В русском имени Иван совсем нет железа Ц в Иоанне оно звучит доста
точно отчетливо. А между тем без железа ни его характер, ни сама его судьба
никакому осмыслению вообще не поддаются…
Уже само его рождение действовало на воображение современников, вызыва
я у них парализующее волю предчувствие ужаса.
Его отец, великий князь Василий III, весьма крутой нравом и не терпящий возр
ажений властитель, не без силового воздействия на церковные круги, получ
ил разрешение на развод со своей женой, Соломонией Сабуровой, с которой п
рожил в браке более двадцати лет. Официальным поводом для него послужило
отсутствие наследника. Несмотря на милостыни убогим, поездки к святым н
а поклонение, богатые пожертвования монастырям, сына Бог не давал. Не дав
али надежд и все древние силы, хотя и здесь в ход было пущено все, что можно
Ц и чары, и ворожба. По-видимому, какое-то таинственное заклятье лежало р
усском князе, и, может быть, именно потому знаменитая по тем порам ворожея
Степанида Рязанка, будучи вызвана во дворец, вынесла род вердикта: «Детя
м не быть».
Рассказывают, что принятие Соломонией пострига после расторжения брак
а отнюдь не было добровольным. Поговаривали, что она даже растоптала мон
ашеское одеяние, за что была бита кнутом.
Людская молва твердила и о других, куда более опасных и для личности госу
даря, и для самого русского престола вещах: в иночестве она родила сына Ге
оргия, который скончался в младенческом возрасте. Гробница этого таинст
венного младенца, которого народное предание делало единственным зако
нным преемником великого князя, сохранялась в общей усыпальнице Покров
ского суздальского монастыря до 1934 года, времени, когда уничтожалось мног
ое из нашего национального наследия. Раскопки, проведенные тогда, не смо
гли подтвердить четырехвековую легенду. Но ведь в конечном счете умонас
троения народа формируются вовсе не теми решающими доказательствами, к
оторые могут быть получены лишь по истечении долгих столетий; и потом, на
умы куда чаще более сильное воздействие оказывают именно недоказуемые
ничем вещи.
Уже через два месяца после пострижения Соломонии он был повенчан с Елено
й Глинской. Но для многих современников было очевидно, что не только есте
ственное для каждого мужчины желание иметь сына, не только политические
соображения и забота о безопасности престолонаследия Ц похоть и сладо
страстие лежали в основе этого нового брака. Ради «лепоты лица» молодой
жены Василий III сбрил бороду, а это означало многое, ибо в умах того времени
брить бороду означало посягать на образ Божий. При этом брадобритие тогд
а выглядело куда более вызывающим эпатажем, чем сегодняшнее раскрашива
ние всеми цветами радуги гребня молодежной стрижки «под ирокеза».
О молодой жене великого князя, в свою очередь, ходили не менее темные слух
и. Существовали сильные сомнения в ее целомудрии. Ясно, что все эти сомнен
ия не могли не подогреваться теми, кто был недоволен приближением к русс
кому трону новых людей. Кроме того, самый брак с Еленой Глинской в глазах м
ногих был решительно незаконен. И вот эта незаконность прямым насилием н
ад церковью устроенного брака, помножаемая на незаконнороженность нас
ледника приводила к появлению мрачных, если не сказать грозных апокалип
тических, предчувствий. Уже тогда ходили жуткие предсказания о том, что з
ачатый в двойном грехе наследник станет государем-мучителем. Тем более
нет ничего удивительного в том, что значительно позднее, в годы опричнин
ы, писалось: «И родилась в законопреступлении и сладострастии Ц лютость
» (в другом переводе
Пер. А.А. Алексеева. 1986 г.
: «через попрание закона и похоть родилась жестокость»). Правда, сло
ва эти принадлежали князю Андрею Курбскому («История о великом князе Мос
ковском», в оригинале Ц «История князя великого Московского о делех, яж
е слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима»), который к том
у времени (1573 г.) уже стал злейшим врагом Иоанна, чем-то вроде Льва Троцкого д
ля Иосифа Сталина, но выражали они именно то, что хотелось услышать многи
м.
Знамением неба было и то, что второй сын княгини Елены, рожденный в 1532 году,
появился на свет неполноценным. В летописях так и записано: «не смыслен и
прост и на все добро не строен».
Мог ли не знать обо всех этих слухах честолюбивый Иоанн, которому вскоро
сти предстояло стать русским государем?
История покажет, что идефиксом, наложившим свою неизгладимую печать чут
ь ли не на все составляющие его мировоззрения, больше того, на всю его (так
никогда и не сумеющую окрепнуть) психику станет осознание будущим царем
своей исключительности, собственной избранности. И вот здесь вполне уме
стно спросить: только ли далеко идущие политические расчеты лежали в зам
ысле венчания его на царство? Не сопрягалась ли высшая алгебра земной ге
ополитики с вечной мечтой немногих о прямой прикосновенности к чему-то
надмирному?
Все это уже было в истории. И не однажды! Не один великий философ Греции на
мекал на божественность своего происхождения, но только ли желание утве
рдить свои идеи в умах двигало ими. С обожествлением своей персоны легко
согласился и Александр; поговаривали, что причиной тому была чисто полит
ическая конъюнктура Ц ментальность Востока требовала божественного п
роисхождения завоевателя, чтобы подчиниться ему, но только ли это застав
ило его сделать такой шаг. Не звучала ли и здесь тайно лелеемая песнь о соб
ственном Ц неземном Ц величии?
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом, Ц говорит мудрый Экклез
иаст, Ц Время раждаться, и время умирать; время насаждать, и время вырыва
ть посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать и время с
троить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; в
ремя разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время у
клоняться от объятий; время искать, и время терять, время сберегать, и врем
я бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорит
ь; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру».
Екклезиаст. 3, 1-8

Так что юные годы Ц это далеко не самое лучшая пора для того, чтобы
задумываться над практическим обустройством всех тех вещей, которые об
ставляют нашу жизнь. Это, скорее, дело мудрых богатых опытом наставников;
собственно, именно для того они и существуют в нашем мире. И даже для того,
кто уже самим своим рождением призван властвовать, молодость Ц это еще
не время задумываться о долгосрочных целях практической государственн
ой политики. Поэтому вряд ли идея венчания на царство в той полноте, в како
й она была осознана политологами и дипломатами того времени, принадлежа
ла самому Иоанну, хотя именно он, как гласит историческое предание, пораз
ил бояр своим неожиданным и зрелым для шестнадцатилетнего юноши рассуж
дением о необходимости обращения к старинным отеческим обрядам. Скорее
всего, она просто счастливо совпала с чем-то заветным и тайным, что давно
уже вынашивалось в его собственной душе, а то и просто была более поздним
измышлением придворных идеологов.
Впрочем, такая ли уж глубокая тайна то, чем занято формирующееся сознани
е вступающих в жизнь юношей? В раннем возрасте человек еще не располагае
т ни развитыми знаниями об окружающем, ни даже просто жизненным опытом, ч
тобы задумываться над долговременными практическими следствиями всех
предпринимаемых им практических действий. Но вместе с тем именно эта сча
стливая пора располагает к каким-то отвлеченным схоластическим филосо
фствованиям. И, разумеется, самой благодатной материей всех этих мечтате
льных размышлений является собственная исключительность. Хранить и ле
леять ее Ц едва ли не самое любимое занятие всех одаренных природой чес
толюбивых юношей. А Иоанн без всякого сомнения был весьма щедро одарен п
риродой.
Но вдумаемся. Есть исключительность, в которой тайно убежден лишь тот, ко
му она ниспослана небом, и ему еще предстоит доказывать свою особость вс
ему миру. А есть избранность, вообще не требующая никаких подтверждений,
величие, которому долженствует уже изначально быть очевидным для всех.

Нам трудно понять это сегодня, по истечении многих столетий просвещения
и республиканизма, но в те поры уже самый обряд миропомазания делал чело
века прикосновенным к миру совершенно иных материй, автоматически став
ил его вне обычного людского круга Ц даже если это был круг немногих. Но в
от вопрос, который, как кажется, не раз задавал себе и будущий русский само
держец: только ли исключительность происхождения подводит человека по
д этот магический древний обряд, только ли прямое генетическое родство с
великими дает неоспоримое никем право на венец?
Шестнадцатый век, напомним, Ц это век великих дерзновений. Дерзновение
же практических дел решительно неотделимо от дерзновения мысли Ц одно
никак невозможно без другого. Меж тем мысли этого века уже коснулось вел
икое откровение разума о том, что Бог дарует человеку две вещи Ц талант и
свободу. Но талант требует от него непрестанного труда («душа обязана тр
удиться и день и ночь, и день и ночь»), свобода же в принципе неотделима от о
тветственности, и чем выше мера свободы, тем тяжелее этот вечный сопряже
нный с нею груз. И вот человек, убоясь и того и другого, как нерадивый раб, за
рывший в землю серебро своего господина, зарывает свой талант и добровол
ьно отчуждает в пользу кого-то другого дарованную ему самому свободу.
Есть в этом что-то от слабости человеческой природы, которая и самого Пет
ра заставила трижды за одну ночь отречься от Спасителя. Впрочем, может бы
ть, это еще и косвенная форма признания собственной недостойности тех ве
ликих даров, которые ниспосылаются каждому из нас самим Небом.
Но все же отрекается не каждый, ведь есть же и те, кто, в отличие от слабых и
недостойных, способен не только сохранить, но и (подобно другому рабу из т
ой же притчи) приумножить дарованное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31