Этот неизв
естно откуда взявшийся персонаж московских хроник раньше, как утвержда
ют исторические справочники, был каким-то касимовским царевичем (Господ
и, хоть бы знать, что это такое!). Его Иоанн увенчает царским венцом, сам буде
т ездить к нему на поклон, величать его «великим князем всея Руси», а себя
Ц «князем московским».
Поставить на царство совершенно карикатурную фигуру никчемного решите
льно ничем не примечательного человечка Ц это смертельно оскорбить и у
низить всех своих подданных. Ведь патриархальность средневекового общ
ества, из которой, собственно, и вырастает великая и, добавим, довольно кра
сивая, если за нее шли на смерть тысячи и тысячи понимавших толк в чести лю
дей, монархическая идея, порождает в миру настоятельную потребность в го
сударе, подчинение которому обусловливается отнюдь не только совершен
ием над ним каких-то таинственных религиозных обрядов. Водителем народа
, его защитником и судьей в принципе, то есть уже «по определению» каких-т
о вечных надмировых устоев, не может стать случайный человек. Ритуал воц
арения не может, не должен, не вправе (нет, даже не в людском, а именно в высш
ем, небесном, праве) совершаться над недостойным. А значит, кроме сокрытог
о сакрального своего содержания, он просто обязан представать как форма
прямого удостоверения того, что все требуемые самим духом нации доброде
тели в полной мере, что говорится априори, наличествуют у того, кто его маг
ией возводится на царство. Не случайно поэтому не только официальные иде
ологи короны, но и само народное мнение поначалу так охотно выдают почти
неограниченные нравственные кредиты едва ли не любому, кто восходит на п
рестол. Такие авансы по существу являются формой психологической самоз
ащиты, формой некоего национального самоутверждения, которую можно был
о бы выразить своеобразным девизом: достойному народу Ц достойного цар
я. (Вспомним родившуюся в эпоху буржуазных революций максиму, которая на
поверку обнаруживает себя как иносказание именно этого принципа: кажды
й народ достоин как раз того правительства, которое он и имеет.)
А здесь еще и татарин! И это на Руси, в памяти которой не зажила боль, вызван
ная давним вражьим нашествием.
Немцы (но думается, что где-то втайне с этим готовы согласиться далеко не
только они) говорят, что самая чистая радость Ц это злорадство, и во всем
здесь явственно различается что-то ликующее, род откровенного восторга
, оргазмический взрыв именно этой самой чистой, кристальной радости глуб
око личного лелеемого долгим томительным ожиданием торжества: «ВОТ ВАМ
!!!».
Это «ВОТ ВАМ!!!» набатным гулом звучало во всем, что творилось тогда.
Святому Иоанну Богослову, чье высокое имя носил грозный русский царь, во
время его пребывания на греческом острове Патмос как-то открылось: «И ка
ждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполне
ны очей; и ни днем ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Б
ог Вседержитель, Который был, есть и грядет. И когда животные воздают слав
у и честь и благодарение Сидящему на престоле, живущему во веки веков, тог
да двадцать четыре старца падают пред Сидящим на престоле, и поклоняются
Живущему во веки веков, и полагают венцы свои пред престолом, говоря: Дост
оин Ты, Господи, приять славу и честь и силу, ибо Ты сотворил все и все по Тво
ей воле существует и сотворено» (Откр. 4, 8-11)
Не знающий никакой благодарности, презренный ничтожный люд, не способны
й понять даже ту непреложную истину, что одним только его, Иоанна, благово
лением каждый из них отличен от земного праха и не втоптан в грязь, как сме
ли они множить свое добро, рядиться с себе подобными, править своими дома
ми, отличать своих холопов, пить, есть, спать, любить своих жен, рожать дете
й, дышать, наконец, Ц без непрестанных помыслов о нем. Меж тем ни днем ни но
чью не имея покоя, они обязаны были взывать: «Свят, свят, свят Царю, Который
был, есть и грядет», ни днем ни ночью не имея покоя, они обязаны были падать
пред ним, сидящим на престоле, и поклоняться, говоря: «Достоин ты, Царю, при
ять славу и честь и силу, ибо ты сотворил все и все по твоей воле существуе
т и сотворено». Вот что обязано было быть лейтмотивом всех их жизненных у
стремлений.
А ведь когда-то он велел изрубить даже присланного ему из далекой Персии
слона, который вдруг не захотел встать перед ним на колени. Какое же возда
яние, какая кара была соразмерна наглому и упрямому нежеланию снующих во
круг него ничтожеств разглядеть в нем то очевидное, что так возносило ег
о над ними?
Решительно всем, что у них было, обязанные исключительно ему, они небрегл
и, может быть, самым святым, что только есть в этом подлом мире, ибо лишь ист
овое не оставляемое ни на единый миг служение одному ему могло хоть как-т
о возблагодарить то, что все их достояние, даже самая их жизнь до сих пор е
ще не забраны государем. При этом служение не столько делами, Ц ибо никак
ие дела вообще не в состоянии стать гарантом подлинной преданности, все
они могут быть простой видимостью, истинным назначением которой служит
скрывать за собой многое от настоящих тайных мотивов, Ц сколько вечным
исступленным порывом к нему самой души подданного. Каждого подданного б
ез исключения. Как все они смели быть обязанными каким-то предкам, родича
м, ближним Ц вообще кому бы то ни было на свете, кроме него? Как смели они ог
лядываться на какие-то заветы отцов, людские обычаи, мирские законы, и не
видеть самого главного, что действенность всего этого обусловлена лишь
одним Ц его и только его заветом с Богом. Как кажется, именно отсюда в обр
яде посвящения каждый из тех, кто вступал в новоучрежденный орден опричн
иков должен был отрекаться от отца, матери, всех старых друзей, давать стр
ашные клятвы о том, что он уже никогда больше не будет иметь никаких сноше
ний с земскими, что будет служить одному только царю, что единственным за
коном его бытия отныне и навсегда станет лишь государева воля.
Вслушаемся в собственные слова Иоанна, обращенные к Андрею Курбскому. Но
прежде чем обратиться к ним, напомним: ожидая, что волна неправедных расп
рав вот-вот захлестнет и его, тот был вынужден бежать от царя в Литву. Разу
меется, князя можно понять, на его месте так, вероятно, поступило бы больши
нство, и здесь нет никаких оснований для нравственного осуждения. «Бегст
во не всегда измена, Ц говорит Карамзин, Ц гражданские законы не могут
быть сильнее естественного: спасаться от мучителя». И это действительно
так: если бегство от тирана не сопровождалось, как это часто бывает в исто
рии (как, кстати, это случилось и с самим князем Курбским), местью своему от
ечеству, не только будущие поколения историков, не только общественное м
нение, но и сами тираны никогда не осмеливались возвысить свой голос в по
льзу того, о чем вдруг заговорит Иоанн. Тотчас после своего бегства Андре
й Курбский обратился с письмом к своему государю. Передать его самодержц
у согласится его преданнейший слуга (история навсегда сохранит имя этог
о отважного человека, сознательно пошедшего на лютые пытки и смерть) Ц В
асилий Шибанов. И вот навсегда оставшиеся в анналах собственные слова ца
рского ответа: «Почто, несчастный, губишь свою душу, спасая бренное тело б
егством? Если ты праведен и добродетелен, то для чего же не хотел умереть о
т меня, строптивого владыки, и наследовать венец мученика?»
Попробуем хотя бы на минуту представить себе Иосифа Сталина, пишущего не
что подобное своему злейшему врагу Льву Троцкому или даже Федору Раскол
ьникову в ответ на его, пожалуй, не менее знаменитое в эпистолярной истор
ии России дерзкое и вызывающее письмо, Ц и самое буйное воображение тут
же обнаружит свое абсолютное бессилие. С политическими беглецами, конеч
но, расправлялись во все времена, но во все времена это вершилось тайно, ка
к вершится всякое уголовное преступление. От политического убийства от
крещивались все, как от убийства Троцкого, да и того же Раскольникова, ист
ово открещивалось все, что имело право официального голоса в Советской Р
оссии. Потребовать же от впавшего в опалу подданного, чтобы он сам пришел
к государю принять от него смерть под пыткой, Ц это значило бы замахнуть
ся на нечто такое, что никаким миропомазанием никогда не передавалось ни
одному из смертных. Об этом говорит и то, что право убежища существовало,
наверное, во все времена; даже на подвластной монарху территории его пре
доставляли и храмы, и претендующие на некую экстерриториальность форми
рования. Тем более распространенным оно было за пределами юрисдикции го
сударя. Заметим, и сегодня преследование любого оппозиционера, укрывшег
ося за рубежом, как правило, маскируется обвинением в каком-нибудь банал
ьном уголовном преступлении, и стоит только обнаружиться политической
составляющей и уж тем более тому, что обвиняемому на его родине грозит см
ертная казнь, как беглец тут же получает политическое убежище. Решение о
выдаче или невыдаче государственных преступников оспаривалось всеми р
ежимами, но, как кажется, никем из властителей Ц во всяком случае гласно
Ц не подвергалось сомнению само право на существование этого охраните
льного, может быть, для всей человеческой цивилизации института. Последн
ее обстоятельство как раз и свидетельствует о том, что полномочия любого
вождя кончаются там, где смерть перестает быть абстрактным понятием без
душной политической статистики.
Но здесь мы видим не просто осознание своих прав в извечно запретных даж
е для самых грозных тиранов пределах. Вслушаемся же еще раз: «Почто, несча
стный, губишь свою душу…?». Державный властитель властно простирает свои
права уже не только на гражданское состояние, не только на жизнь своего п
одданного, но и на то, что во все времена принадлежало каким-то иным, незем
ным, высшим сферам. Иначе говоря, здесь обнаруживается явственная претен
зия Иоанна на совершенно особые, недоступные никому другому отношения с
о своим Создателем. Он видит себя уже не только защитником, водителем и су
дьей врученного ему народа, но и неким обязательным монопольным средост
ением между всем подвластным ему людом и Богом. Больше того, это Ц претен
зия на отнесение к своей исключительной компетенции принятия решения о
том, чему надлежит вершиться только на небесах, а чему долженствует выно
сить свой собственный Ц и при этом окончательный Ц вердикт здесь, на зе
мле.
Нет, не слово и даже не дело становится изменой русскому царю Ц изменой о
казывается уже то, что самая душа подданных не принадлежит ему. Полность
ю, без малейшего остатка. А этот факт, разумеется, не скрыть ничем, о нем в ег
о окружении вопиет многое Ц и оглядка на заветы отцов, и ссылка на вековы
е обычаи и законы государства, наконец, просто уверенность в том, что дале
ко не все в его людях подвластно ему, государю, что-то же остается и во влас
ти Всевышнего. А значит, измена и в самом деле гнездится повсюду. Уже самый
воздух этой неблагодарной и недостойной его страны насквозь пронизан и
отравлен ею.
В сущности все это очень по-русски. Именно русской натуре свойственно бе
зоглядно прощать человеку любую вину, если тот всей душой предан нам. И на
оборот Ц ничем не искоренимые подозрения в кристальной чистоте помысл
ов будут сохраняться всегда, где есть явно выраженное отчуждение душ. Не
в нашем национальном характере искать строгое соответствие между объе
ктивным результатом чьих-то действий и столь же справедливым воздаяние
м за них. В мелочной этой калькуляции, как кажется, есть что-то недостойно
е, что-то порочащее нас, и, постоянно обращенным к чему-то вечному и надмир
ному, нам более свойственно судить совсем не по делам, а по помыслам. Ну, а р
езультат? Ц да хрен с ним, с результатом! Именно поэтому карать Ц так без
всякого удержу, прощать Ц так до конца.
Впрочем, в этой, как и в любой другой черте любого другого национального х
арактера, нет абсолютно ничего зазорного; отрицательный этический знак
появляется только там, где переходится какая-то мера. До тех же пор, пока о
на не превзойдена, в любом национальном характере приемлемо все. Без как
ого бы то ни было исключения.
Так стоит ли искать рациональное объяснение действий Иоанна там, где в п
ринципе не могло быть ничего поддающегося трезвому аналитическому рас
чету? Нужно ли искать какие-то происки местничества, если его вообще нико
му и никогда не удавалось искоренить и даже в самых тоталитарных государ
ствах оно цвело, что говорится, махровым цветом? Кроме того, здоровая деце
нтрализация государственной власти в известной мере просто необходима
, об этом здесь уже говорилось. Так нужно ли спорить о том, в какой мере тот н
икогда неискоренимый импульс каких-то центробежных сил, который наличе
ствует, наверное, у любой подвассальной короне единицы (и, разумеется, сох
ранялся в старинных русских боярских родах), угрожал суверенитету монар
ха?
Как кажется, длящийся целыми столетиями поиск рациональных причин сотр
ясавших страну событий являет собой род какой-то всеобщей самозащиты. У
подданных ее порождает интуитивное осознание того, что если им или их от
цам и не может быть вменена ответственность за все злодеяния власти, то в
се же и на них ложится значительная часть вины, ибо никто как они делали во
зможным то кровавое преступное правление. В психологии же любого тирана
коренится желание того, чтобы ему подчинялись не столько за страх, сколь
ко за совесть. Понятно, что это возможно только том случае, если он обладае
т моральным авторитетом, а кому же из тиранов не хотелось верить в то, что
он обладал им в избыточной мере?
Словом, нужно ли удивляться тому, что до сих пор историки и писатели, говор
я о репрессиях опричнины, ограничиваются упоминанием лишь каких-то ключ
евых фигур общества той трагической жуткой поры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31