https://wodolei.ru/catalog/unitazy/rasprodazha/ 

 

И именно эта ответственность была
лейтмотивом европейского Просвещения.
Но вот что любопытно. Впервые действительная зависимость между судьбам
и «больших толпящихся численностей» и конечным человеком была осознан
а отнюдь не людьми науки. Художники Франции: живописцы, поэты, драматурги,
люди, живущие не столько разумом, сколько сердцем, совесть любой нации, Ц
именно они дали первый импульс тому движению, которое в семьдесят шесто
м отлилось в чеканный слог Декларации независимости, а в восемьдесят дев
ятом смело Бастилию. Екатерина Романовна Дашкова, не только умом, кстати,
одним из самых просвещенных в России, Ц самим сердцем женщины поняла (ещ
е до Радищева и Пушкина) ту великую истину, что тирания не может быть оправ
дана никаким величием свершений. Да и возможны ли подлинные свершения пр
и власти тирана? Екатерина II сделала для России куда больше чем Петр, Ц ут
верждает княгиня, Ц но сделала это мягко, по-женски, не оставляя за собой
жертвенных гекатомб. И может быть именно потому созданное ею пережило эт
у, как ни парадоксально, едва ли не самую русскую женщину из всех венценос
цев дома Романовых, а не сгинуло тотчас же после ее смерти, как после смерт
и Петра сгинуло многое из затеянного им.
Видно и впрямь один только разум Ц ненадежный гарант, и с его помощью мож
но обосновать все, что угодно. Сократ отождествил Благо со Знанием, но вед
ь и сам Сократ стал нравственным символом для поколений вовсе не потому,
что в своей жизни он руководствовался доводами рассудка, но только благо
даря своему «демону». В русском языке есть два близких, но отнюдь не синон
имичных слова: истина и правда. Истина принадлежит к сфере рассудка, но во
все не этой рассудочной истины домогался Понтий Пилат и не за эту низкую
истину принял крестные муки Христос…
Разумеется, таким образом осознанная связь между деяниями «великих» и с
удьбами простых «маленьких» людей Ц это лишь одна из ступеней в осмысле
нии действительного места и подлинной роли человека в истории, одна из с
тупеней его вечного нравственного восхождения. Но ведь и та грандиозная
«работа», сегодняшнее имя которой христианство, еще не закончилась.
Разрыв с нашим национальным наследием остановил эту работу.
Идеология тоталитаризма закрепила в сознании миллионов представление
о человеке как о маленьком винтике большого механизма. Постулату самоце
нности, уникальности, а значит и незаменимости каждой отдельной личност
и был противопоставлен другой: «незаменимых людей нет». Любой человек на
любом месте отныне мог быть заменен кем-то другим, «дело» от этого не стр
адало. Это ли не форма иносказания о том, что Большая История нисколько не
зависит от конкретных живых людей, и они становятся ее субъектами, ее дей
ствительными творцами только тогда, когда сбиваются в «большие толпящи
еся численности». Только эта «оружием вмененная обязанность жить всей п
оголовностью» получала место под идеологическим солнцем: откроем любо
й учебник по историческому материализму Ц там говорится только о народ
ных «массах».
Включенность рядового человека в исторический процесс, причастность е
го к судьбам своего отечества могла быть отныне осознана только в случае
полного растворения своего собственного «Я» в некотором безличном «Мы
».
Но как бы коллективистски ни воспитывался человек, такое растворение не
возможно. Дело в том, что исключающее индивидуальность «Мы» очерчивает с
обой границы человеческой цивилизации, больше того: всего человеческог
о рода. Ведь именно такое «Мы» стоит в основе родового сознания, когда чел
овек еще не выделяет себя из тотема. Там его «Я» включает в себя не только
весь «личный состав» рода, но и в сущности всю территорию, на которой он об
итает. Его «Я» Ц это тотем в целом. Но вот тут-то и можно поспорить о нуль-п
ункте собственно человеческой истории. Ведь традиционно мы отсчитывае
м ее от двух начал, примерно совпадающих во времени: становления кромань
онца и «неолитической революции». Но ведь человек не сводим к одному тол
ько биологическому телу. Это так же и не живое приспособление для произв
одства широкой номенклатуры развитых орудий. В первую очередь Ц это лич
ность, и пока нет личности, говорить об окончательном становлении челове
ка рано.
Диаметрально родовому противостоит иное «Мы» Ц «Мы», впервые очерченн
ое Замятиным. Но если преодоление первого только и может знаменовать соб
ой начало собственно человеческой истории, то растворение в последнем п
редставляет собой ее трагический конец, ибо с этим, замятинским, «Мы» лич
ность умирает. «Даже у древних Ц наиболее взрослые знали: источник прав
а Ц сила, право Ц функция от силы. И вот две чашки весов! На одной грамм, на
другой Ц тонна, на одной Ц «я», на другой Ц «Мы», Единое Государство. Не я
сно ли: допускать, что у «я» могут быть какие-то права по отношению к госуд
арству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, Ц это совершенн
о одно и то же. Отсюда распределение: тонне Ц права, грамму Ц обязанности
; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты Ц грамм и по
чувствовать себя миллионной долей тонны». Словом, забыть, что ты Ц челов
ек…
Историю творят простые смертные, земные грешные люди. Александр Македон
ский, несмотря на то, что людская молва вознесла его после смерти на небо,
и по завершении земного круга нашел свое последнее упокоение здесь, на з
емле. Великий Цезарь даже во время своих триумфов слышал раздающийся ряд
ом с ним голос, который напоминал ему, что и он Ц только человек… Равным н
ебожителям их делает все то же отчуждение. Это же отчуждение есть и форма
своеобразной психологической защиты «маленького» человека: согласить
ся со своей собственной никчемностью в истории Ц больно, вот и выносятс
я в разряд гениев, почти неземных существ, все эти Цезари и Наполеоны, Ньют
оны и Марксы…
Мы же хотим взглянуть на исторический процесс как на движение, осуществл
яемое именно людьми. Мы хотим увидеть в этих небожителях тех, кем они были
на самом деле.

Одной из крупнейших фигур нашей отечественной истории был Петр.
Каждый из венценосцев по издавна сложившейся традиции получал какое-то
свое прозвище, иногда нелицеприятно характеризующее какие-то черты его
личности, иногда звучащее как громкий титул. В нашей истории были «Грозн
ые» и «Тишайшие», всякие были, но вот «Великим» остался только он: за ним о
дним даже советская историография сохранила этот титул.
Заметим одно обстоятельство. Великому Помпею звание «Великий» было при
своено Суллой. Понятно, вовсе не для того, чтобы констатировать превосхо
дство этого в те поры молодого офицера не очень высокого ранга над всеми
окружающими Ц еще не хватало вот так возносить своего собственного под
чиненного! Просто ни орденов, ни медалей, ни даже появившихся значительн
о раньше их золотых цепей, надеваемых сюзереном на наиболее отличившихс
я воинов, не было тогда и в помине. Вот различного рода звания, в том числе и
персональное звание «Великий», и присваивались именно как форма отличи
я по службе, как форма признания заслуг. (Кстати сказать, введение персона
льного звания «Герой Советского Союза» было возвращением именно к этой
старой традиции.) Иначе говоря, в буквальном смысле (во всяком случае в при
менении к молодому еще офицеру) это звание понимать, разумеется, не следу
ет. Здесь определенная доля условности. С Петром Ц другое дело. Ведь даже
Большая Советская Энциклопедия называет его Великим без всяких кавыче
к. В официальной историографии времен Российской империи (где, кстати, Ве
ликой была признана и Екатерина II) это было бы понятно. Набранное же крупн
ым шрифтом в БСЭ, где даже прозвище «Грозный» рядом с именем Ивана IV, одной
из самых страшных фигур непростой нашей истории, набирается совсем иным
кеглем, Ц это уже форма объективации, т е. форма косвенного признания тог
о, что он был великим сам по себе, независимо от всех наших, субъективных, о
ценок…
Мы обратились к Петру потому, что именно его имя, как колдовская формула, с
пособно приоткрыть двери в те неведомые сферы, где и свершается вечное т
аинство отчуждения изначально дарованной всем нам свободы.
О Петре написаны целые библиотеки. Но ведь вот что примечательно. Как пра
вило, личность этого реформатора (если не сказать революционера) рассмат
ривается только через призму тех преобразований, которые историческая
традиция приписывает всецело его гению. Вспомним максиму, приведенную н
ами в самом начале: именно эти пребразования, подобно «анатомии человека
» очень часто выступают в роли своеобразного ключа к пониманию его лично
сти. Апологетическая же историография вообще, как кажется, готова дойти
до абсурда обратной детерминации, в системе которой и детские забавы буд
ущего императора едва ли не обусловливаются грядущими победами. В апофе
озе апологетики будущее России как бы опрокидывается в ее прошлое и стро
гий контур причинной зависимости обретает черты какого-то причудливог
о арабеска. Масштабность всего свершенного Петром делает грандиозной и
его собственную фигуру. И эта грандиозность многими мыслится уже с самог
о начала, ибо для многих самое начало Петра Ц это уже начало гения. Мало к
ому приходит в голову взглянуть на него как на простого, ничем (по крайней
мере в начале) не выдающегося человека. Между тем правильней было бы взгл
януть на него именно таким образом и постараться отыскать, говоря словам
и Достоевского, «хотя бы некоторые верные черты, чтобы угадать по ним, что
могло таиться в душе иного подростка тогдашнего смутного времени, Ц до
знание не совсем ничтожное, ибо из подростков создаются поколения»…

Да, именно так: личности создаются из подростков, а вовсе не из тех свершен
ий, которые озаряют память об уже ушедших героях.
Итак, о подростках…
Герои Плутарха, Фукидида, Тацита, Светония, все эти Фемистоклы, Александр
ы, Помпеи, Цезари, спасители и завоеватели, законотворцы и военачальники
Ц чье только воображение они ни потрясали. Но вдумаемся, ведь должна же б
ыть разница (и, как представляется, весьма существенная) между тем, как вос
принимают эти деяния простые смертные, и те, кто уже по праву своего рожде
ния изначально становится равным им, бессмертным. В самом деле, наследни
к престола с «младых ногтей» воспитывается на том, что между ним и велики
ми цезарями, когда-то потрясавшими устои вселенной, нет той непреодолим
ой пропасти, которая всегда существует между монархом и его собственным
и подданными. Совсем не в кровном, а в каком-то высшем Ц метафизическом с
мысле приятие короны делало родственниками друг другу всех монархов Ев
ропы. И благодаря этой метафизичности такое родство охватывало собой от
нюдь не только одновременно правивших венценосцев, но простиралось и в с
амую глубь веков. Тайна же состояла в том, что обрядом миропомазания не то
лько страны и народы вверялись их попечению и водительству, но и сама ист
ория давалась им как простая скрижаль, которой долженствует запечатлет
ь на себе все величие их деяний. Поэтому лишь масштаб предстоящих сверше
ний зависел от личных достоинств Ц причастность истории уже была обесп
ечена изначально.
Разумеется, Петр не был лишен ума. Но остановимся на одной весьма существ
енной детали.
Обывательский рассудок способно поразить то обстоятельство, что дочер
и Российского Императора, всемогущего «хозяина земли Русской», как он са
м написал о себе, донашивали, как это водится и в обыкновенной семье, друг
за другом свои детские платьица; депутаты Учредительного собрания, конв
оировавшие семью несчастного Людовика после его неудавшегося бегства
из Варенна обратно в Париж, были буквально потрясены тем, что сам король с
обственноручно расстегивал штанишки наследника… Но ведь семейный укла
д един для всех, и царствующая фамилия в этом, извечном патриархальном, ее
измерении едва ли чем отличается от любой другой. В обычной же семье высш
им авторитетом, как правило, является ее глава Ц отец. И там, где существу
ет этот авторитет, всегда существует и критическое отношение подростка
к самому себе. До известного возраста здесь сохраняется едва ли не пропо
рциональная зависимость: чем выше авторитет отца, тем трезвее взгляд реб
енка на самого себя. Нормальное развитие любого мужчины немыслимо без во
спитания способности к почитанию авторитета и повиновению. Тем более он
о необходимо тому, кто сам назначен повелевать: только воспитанное умени
е повиноваться рождает чувство ответственности в будущем самодержце.
Петру не было дано испытать формирующего воздействия отцовского автор
итета… Пусть его окружали совсем не глупые люди. Пусть и «дядька» его был
не только одним из достойнейших, но и одним из самых образованных людей Р
оссии того времени. Но нужно помнить, что все они были его подданными. Меж
тем, в царствующей фамилии авторитет отца сливается с авторитетом высше
го государственного лица, а значит, вообще становится абсолютным. Здесь
же изначальным абсолютом был он сам. И это не могло не деформировать восп
итательный процесс.
Можно возразить, что в первые годы формального царствования Петра в Росс
ии существовал совсем не редкий для Европы режим регентства. Да, так, но эт
о регентство было не вполне обычным, ибо его стержнем было практически о
ткрытое противостояние, грозившее разразиться едва ли минуемым кровоп
ролитием. Вспомним: за Петром было только легитимное право, реальная сил
а была на стороне Софьи. Софья же не выказывала решительно никаких призн
аков готовности передать власть Петру по достижении им своего совершен
нолетия (напомним, что по порядкам того времени оно наступало с женитьбо
й).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31


А-П

П-Я