ее речь была украшена приятнейшим и младенческим сюсюканьем; ее слова были безукоризненно любезны, и хотя она, помня о чрезвычайной величине своего рта, не осмеливалась смеяться, губы она сложила в очаровательную улыбочку, которая не сходила с ее лица на протяжении целого дня; мало того, она даже извлекла пользу из того дефекта в органах зрения, какой мы уже отметили, и спокойно созерцала те физиономии, которые были ей больше по вкусу, в то время как присутствующие думали, что ее взгляды устремлены как раз в противоположную сторону.
С каким учтивым смирением принимала она комплименты тех, кто не мог не хвалить изысканность банкета! И как набожно воспользовалась она случаем напомнить о достоинствах своего родителя, заметив, что нет никакой ее заслуги, если она кое-что понимает в приеме гостей, ибо столько раз приходилось ей исполнять обязанности хозяйки дома в ту пору, когда ее папаша занимал должность мэра! Отнюдь не обнаруживая ни малейших признаков чванства и ликования, когда разговор зашел о состоятельности ее семьи, она приняла суровый вид и, после нравоучительных рассуждений о суетности богатства, заявила, что те, кто смотрит на нее как на богатую наследницу, очень ошибаются, ибо ее отец не оставил ей ничего, кроме жалких пяти тысяч фунтов, которые, в соединении с тем немногим, что осталось ей от прироста капитала после его смерти, являются всем, на что она может рассчитывать. Да, почитай она богатство величайшим благополучием, она не стала бы так стремиться к разрушению своих собственных надежд, давая советы и способствуя событию, по случаю которою они предаются сегодня веселью. Но она надеется, что у нее всегда хватило бы добродетели отложить всякие эгоистические соображения, если бы им случилось столкнуться со счастьем ее друзей. И, наконец, скромность и самоотречение заставили ее заботливо осведомить тех, кого это могло интересовать, что она не менее чем на три года старше новобрачной, хотя, прибавь она еще десять лет, она не сделала бы никакой ошибки в вычислениях.
Дабы содействовать по мере своих сил развлечению всех присутствующих, она после полудня усладила их игрой на клавикордах и пением, хотя голос ее отнюдь не был самым мелодическим в мире, однако, полагаю я, она усладила бы их своим пением и в том случае, если бы могла соперничать с Филомелой; а когда было предложено начать танцы, она с величайшей снисходительностью и уступая просьбам своей новой сестры согласилась открыть бал.
Одним словом, мисс Гризль была первой особой на этом празднестве и почти затмила новобрачную, которая отнюдь, казалось, не оспаривая ее превосходства, весьма разумно разрешила ей использовать наилучшим образом свои таланты, а сама довольствовалась жребием, предоставленным ей судьбой, каковой жребий, как думала она, был бы не менее желанным, если бы ее золовка отделилась от семьи.
Мне кажется, нет нужды сообщать читателю, что в продолжение всех этих увеселений коммодор и его лейтенант были вовсе не в своей тарелке, и поистине так же чувствовал себя сам новобрачный, который, будучи совершенно незнаком с галантным обхождением, был связан по рукам и ногам во время всей церемонии.
Траньон, который почти не сходил на берег, пока не вышел в отставку, и ни разу за всю свою жизнь не бывал в обществе женщин, поднимающихся над уровнем тех, что толпятся на мысе в Портсмуте, чувствовал себя более неуверенно, чем если бы его окружил на море весь французский военный флот. Он никогда не произносил слова "мадам" с той поры, как родился на свет; и вот, не помышляя о том, чтобы вступить в разговор с леди, он даже не отвечал на комплименты и не благодарил хотя бы самым легким учтивым поклоном, когда они пили за его здоровье; и, право же, я думаю, скорее согласился бы задохнуться, чем допустить, чтобы слова "ваш слуга" сорвались с его языка. Так же скованы были и его движения, ибо, из упрямства или из робости, он сидел выпрямившись, неподвижно и даже вызвал смех некоего шутника, который, обращаясь к лейтенанту, спросил, сам ли это коммодор, или же деревянный лев, который стоит у его ворот, - статуя, с коей, нужно признать, особа мистера Траньона имела немалое сходство.
Мистер Хэтчуей, который был не так неотесан, как коммодор, и имел некоторые понятия, казалось приближавшиеся к правилам повседневной жизни, производил менее странное впечатление; но ведь он был остроумец, хотя и весьма своеобразный, и в значительной степени разделял свойство, общее всем остроумцам, которые веселятся только в том случае, когда их талант встречает те знаки внимания и уважения, каких, по их мнению, он заслуживает.
Благодаря этим обстоятельствам не следует удивляться, если сей триумвират не представил никаких возражений, когда кое-кто из солидных персон предложил перейти в другую комнату, где они могли бы наслаждаться своими трубками и бутылками, в то время как молодежь продолжала предаваться своему излюбленному развлечению. Спасенные, таким образом, от состояния небытия, два молодца из замка воспользовались своим существованием прежде всего для того, чтобы угостить новобрачного таким количеством до края полных бокалов, что меньше чем через полчаса он сделал ряд попыток петь и вскоре после этого был отнесен в постель, без малейших признаков сознания, к крайнему разочарованию шаферов и подружек, которые благодаря этому событию лишились возможности бросить чулок и проделать ряд других церемоний, принятых в подобном случае. Что касается до новобрачной, то она перенесла это несчастье с большим добродушием и действительно при всех обстоятельствах вела себя, как благоразумная женщина, в совершенстве усвоившая особенности своего положения.
ГЛАВА V
Миссис Пикль захватывает бразды правления в своей семье; ее золовка затевает дело великой важности, но на некоторое время отклоняется от цели вследствие весьма занимательных соображений
Какое бы уважение, чтобы не сказать - покорность, она ни оказывала мисс Гризль, пока не породнилась столь близко с ее семьей, но, едва превратившись в миссис Пикль, она сочла своим долгом поступать соответственно своему характеру и на следующий же день после свадьбы осмелилась поспорить с золовкой по вопросу о своей родословной, каковую она считала более почтенной во всех отношениях, чем родословная ее супруга, отметив, что многие младшие братья в ее семье занимали пост лорд-мэра в Лондоне, являвшийся пределом величия, которого никогда не достиг ни один из предков мистера Пикля.
Такая самонадеянность была подобна громовому удару для мисс Гризль, начинавшей догадываться, что она преуспела меньше, чем предполагала, в выборе для своего брата кроткой и послушной супруги, которая всегда будет относиться к ней с тем глубоким уважением, какого, по ее мнению, заслуживало превосходство ее ума, и всецело подчиняться ее советам и руководству. Однако она по-прежнему удерживала в своих руках бразды правления в доме, распекая, по обыкновению, слуг, - обязанность, исполняемая ею с большим мастерством и, казалось, доставляющая ей своеобразное удовольствие, - пока миссис Пикль, под предлогом заботы о ее спокойствии, не сказала ей однажды, что намерена взять эти хлопоты на себя и впредь управлять своим собственным домом. Не могло быть для мисс Гризль ничего более унизительного, чем такая декларация, на которую, после продолжительной паузы и с лицом, странно исказившимся, она отвечала:
- Я никогда не откажусь и никогда не посетую на те хлопоты, какие способствуют благополучию моего брата.
- Дорогая мадам, - возразила невестка, - я вам бесконечно признательна за добрую заботу об интересах мистера Пикля, которые я считаю и своими, но я не могу допустить, чтобы вы были жертвой вашего дружеского расположения, а потому настаиваю на освобождении вас от бремени, которое вы несли так долго.
Тщетно утверждала мисс Гризль, что этот труд доставляет ей удовольствие; миссис Пикль приписала это заверение чрезмерной ее учтивости и проявила такую нежную заботу о здоровье и спокойствии своей дорогой сестры, что недовольная дева оказалась вынужденной отказаться от власти, не находя для своего утешения ни малейшего предлога пожаловаться на отставку.
Этой опале сопутствовал приступ сварливой набожности, продолжавшийся три-четыре недели, на протяжении коих она испытала новое огорчение, видя, как молодая леди приобретает влияние на ее брата, которого она уговорила завести экипаж, окрашенный в яркий цвет, и улучшить домашнее хозяйство путем увеличения расходов по крайней мере до тысячи фунтов в год; впрочем, этот отказ от бережливости не произвел никакого впечатления на его расположение духа и образ жизни, ибо, как только было покончено с мучительной церемонией приема гостей и возвращения визитов, он снова вернулся в компанию своих друзей моряков, с которыми проводил наилучшие часы.
Но если он и был доволен своим положением, иначе обстояло дело с мисс Гризль, которая, видя, что ее авторитет в семье значительно подорван, ее прелестями пренебрегает весь мужской пол в окрестностях, а умерщвляющая рука времени грозно простерлась над ее головой, начала ощущать ужас вечного девства и, как бы в отчаянии, задумала спасти себя во что бы то ни стало от столь печального удела. Приняв такое решение, она составила план, осуществление коего особе менее предприимчивой и стойкой, чем она, показалось бы вовсе невозможным; это было ни больше ни меньше, как завоевание сердца коммодора, которое - читатель охотно этому поверит - было не очень восприимчиво к нежным впечатлениям, но, напротив, черпало силы в бесчувственности и предубеждении против чар всех представительниц женского пола и в особенности склонялось к предубеждению против категории, отмеченной названием "старые девы", к которой мисс Гризль имела к тому времени несчастье быть причисленной. Тем не менее она вышла на поле битвы и, обложив эту, якобы неприступную, крепость, начала в один прекрасный день, когда Траньон обедал у ее брата, пробивать дорогу, неожиданно высказывая обольстительные похвалы честности и искренности мореплавателей, обращая сугубое внимание на его тарелку и с притворным сюсюканьем одобряя каждое его слово, которое скромность позволяла ей услышать или превратить в шутку. Мало того, даже когда он оставлял за бортом пристойность, что случалось нередко, она осмеливалась пенять ему за развязную речь, со снисходительной усмешкой говоря:
- Право же, у вас, джентльменов, связанных с морем, такие странные привычки.
Но эти любезности настолько не достигли цели, что, отнюдь не подозревая истинной их причины, коммодор тем же самым вечером, в клубе, в присутствии ее брата, с которым он к тому времени мог позволить себе любую вольность, не постеснялся послать к черту эту косоглазую, тупомордую, болтливую дуру и тотчас после этого выпил за погибель всех старых дев. Мистер Пикль поддержал тост без малейшего колебания и на следующий день уведомил о нем сестру, которая перенесла обиду с удивительным смирением и не отказалась от своего замысла, не предвещавшего ничего хорошего, пока ее внимание не было отвлечено и поглощено другой заботой, каковая прервала на время развитие этого плана. Ее невестка после нескольких месяцев замужества проявила явные симптомы беременности, ко всеобщему удовольствию заинтересованных лиц и невыразимой радости мисс Гризль, которая, как мы уже намекали, прежде всего заботилась о сохранении родового имени. Посему, едва успев подметить признаки, оправдывающие и укрепляющие ее надежду, она отложила свои личные дела и, забыв о досаде и раздражении, вызванных поведением миссис Пикль, когда та завладела ее полномочиями, а быть может, видя в ней не что иное, как сосуд, вмещающий наследника ее брата и предназначенный произвести его на свет, решила, не щадя сил, холить, беречь и лелеять невестку на протяжении всей ее беременности.
С этой целью она купила "Акушерство" Кульпепера, которое вместе с глубокомысленным произведением, написанным Аристотелем, она изучала с неутомимым рвением, а также внимательно читала "Полную домашнюю хозяйку" и "Лечебник" Куинси, выбирая желе и варенья, рекомендуемые этими авторами как целебные или очень вкусные, на пользу и утешение своей невестке в период ее беременности. Она не позволяла ей есть коренья, зелень, фрукты и всевозможные овощи; и однажды, когда миссис Пикль собственноручно сорвала персик и уже поднесла его ко рту, мисс Гризль обратила внимание на этот безрассудный поступок и, бросившись к ней, упала на колени в саду, умоляя ее со слезами на глазах побороть столь пагубное желание. Едва ее просьба была исполнена, она вспомнила, что ребенок может поплатиться каким-нибудь некрасивым родимым пятном или неприятной болезнью, если потребность, ее невестки не получит удовлетворения, и с такою же пылкостью стала упрашивать, чтобы та съела плод, а затем сбегала за возбуждающим напитком своего собственного изготовления, который заставила проглотить свою невестку, дабы обезвредить принятый ею яд.
Это чрезвычайное рвение и нежность были весьма тягостны для миссис Пикль, которая, обдумывая различные способы вновь обрести покой, решила, наконец, занять мисс Гризль таким поручением, какое помешало бы этому неусыпному присмотру, казавшемуся ей столь надоедливым и неприятным. Недолго ждала она случая привести свой замысел в исполнение. На следующий же день один джентльмен, случайно обедавший у мистера Пикля, на беду упомянул об ананасе, кусок которого он съел на прошлой неделе в доме знатного лица, жившего в другом конце страны, на расстоянии по крайней мере сотни миль.
Едва было произнесено название этого рокового плода, как мисс Гризль, неустанно следившая за выражением лица своей невестки, встревожилась, ибо ей почудилось в нем нечто, свидетельствующее о любопытстве и зародившемся желании, и, заявив, что она сама никогда не стала бы есть ананасы, противоестественный продукт, извлеченный с помощью искусственного огня из отвратительного навоза, - спросила дрожащим голосом, разделяет ли миссис Пикль ее мнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132