Собравшиеся, не заводя общего разговора, разбились на группы; эпический поэт привлек внимание маленького кружка, но председатель вмешался, крикнув: "Никаких тайных совещаний, никаких заговоров, джентльмены!" Его соперник, почитая своею обязанностью не пропускать мимо ушей этого выговора, ответил:
- У нас нет никаких секретов. Имеющий уши да слышит. Это было сказано для предупреждения присутствующих, чьи взоры тотчас загорелись в ожидании привычного кушанья; но председатель, по-видимому, уклонился от состязания, ибо, вместо того чтобы принять боевую осанку, он спокойно ответил, что видел, как мистер Метафора украдкой подмигнул одному из своих сообщников и шепнул ему что-то, вследствие чего он, председатель, и заключил, что речь идет о каких-то тайнах.
Эпический поэт, полагая, что противник оробел, решил воспользоваться его замешательством, чтобы упрочить свою репутацию в присутствии гостя; с этой целью он спросил с торжествующим видом, неужели каждый, у кого подергивается веко, должен быть заподозрен в заговоре? Председатель, угадавший его намерение и уязвленный его дерзостью, сказал:
- Разумеется, можно предположить, что тот, у кого слабая голова, страдает и слабостью век.
Этот острый ответ вызвал торжествующий смех у приверженцев председателя, и один из них заметил, что соперник получил здоровый удар по макушке.
- О да, - ответствовал бард, - в этом отношении председатель имеет преимущество передо мною. Будь на моей голове прикрытие из рогов, я не так сильно почувствовал бы удар.
Эта отповедь, бросавшая тень на жену председателя, заставила просиять друзей зачинщика, чьи физиономии начали было слегка омрачаться, и произвела как раз обратное впечатление на партию противника, покуда ее вождь, призвав на помощь все умственные свои силы, не ответил на сей салют замечанием, что нет надобности в прикрытии, если то, что под ним находится, не стоит защиты.
Этот ответный удар, направленный против супруги мистера Метафоры, которая отнюдь не отличалась красотою, не преминул воздействовать на слушателей; что же касается самого барда, то он был явно смущен намеком, на который, однако, ответил, не колеблясь:
- Ей-богу, я думаю, что если то, что вы защищаете, лишится прикрытия, вряд ли кому захочется пойти на приступ!
- Да, если их батареи так же беспомощны, как залпы вашего остроумия, сказал председатель.
- Что до этого, - вскричал бард, - им не понадобилось бы пробивать брешь! Они нашли бы, что бастион la pucelle Девственница (франц.). разбит вдребезги, хи-хи!
- Но вам-то не по силам было бы заполнить la fosse Яма (франц.)., заметил председатель.
- Да, признаюсь, это невозможно! - ответил бард. - Там я нашел бы hiatus maxime deflendus!
Председатель, возмущенный этими словами, произнесенными в присутствии нового члена, возопил, пылая негодованием:
- Если бы отряд саперов принялся за вашу голову, они нашли бы в ней достаточно мусора, чтобы засорить все сточные трубы в городе!
Тут раздался стон, вырвавшийся у поклонников эпического поэта, который, взяв с великим спокойствием понюшку табаку, сказал:'
- Когда человек говорит грубости, я вижу в этом неоспоримое доказательство его поражения.
- В таком случае вы сами являетесь стороной, потерпевшей поражение, ибо первый перешли к личным выпадам! - вскричал противник.
- Я взываю к тем, для кого разница очевидна, - ответствовал бард. Джентльмены, рассудите нас!
Это обращение вызвало возгласы со всех сторон, и все Общество пришло в смятение. Каждый вступил в спор с соседом, обсуждая обстоятельства дела. Председатель тщетно пытался утвердить свою власть; шум становился все громче и громче; спорщики разгорячились; слова: "болван", "дурак" и "негодяй" носились в воздухе. Перигрин наслаждался суматохой и, вскочив на стол, бросил боевой клич, после чего в десяти местах немедленно завязалась битва, принявшая характер поединков. Огни погасли; сражающиеся колотили друг друга без разбора; проказник Пикль в темноте наносил удары наобум; а публика в нижнем этаже, испуганная шумом драки, грохотом падающих стульев и воплями тех, кто участвовал в битве, бросилась наверх, чтобы произвести разведку и, если можно, прекратить этот безобразный шум.
Как только комнату осветили, на поле битвы обнаружились странные группы стоящих и поверженных людей. Оба глаза мистера Метафоры были обведены синевато-багровыми кругами, а у председателя сочилась из носа кровь. Один из трагических авторов, на которого напали в темноте, схватил лежавший на столе нож для сыра и воспользовался им, как кинжалом, приставив к горлу противника; но, по милости божией, нож был недостаточно отточен, чтобы прорезать кожу, и только поцарапал ее в нескольких местах. Сатирик едва не откусил ухо лирическому барду. Рубашки и шейные платки были разорваны в клочья, а валявшиеся на полу парики имели столь жалкий вид, что при самом внимательном осмотре нельзя было угадать их владельцев, из коих многим пришлось воспользоваться носовым платком за неимением ночного колпака.
Но тут подоспели люди, положившие конец побоищу; иные из участвовавших в битве устали от драки, в которой на их долю не выпало ничего, кроме побоев; другие устрашились упреков хозяина трактира и его спутников, грозивших вызвать стражу; а очень немногие устыдились, будучи застигнуты в разгар позорной стычки. Но, хотя битва и закончилась, в тот вечер невозможно было восстановить благообразие и порядок в собрании, каковое и было распущено после того, как председатель смущенно принес извинение нашему герою за непристойный переполох, случившийся, по несчастью, в первый же вечер его вступления в Общество.
Перигрин и в самом деле размышлял о том, позволяет ли ему его репутация появиться снова в этом почтенном братстве; но, зная, что здесь есть несколько человек действительно одаренных, как бы ни было нелепо их поведение, и отличаясь тем веселым нравом, который всегда ищет, над чем бы посмеяться, как говорит Гораций о Филиппе: Risus undique quaerit Смех повсюду отыщет (лат.)., - он решил посещать Общество, невзирая на это происшествие, случившееся в день его посвящения; к тому же его подстрекало желание узнать тайны театральной жизни, с которыми, полагал он, кое-кто из членов был хорошо знаком. Вдобавок незадолго до следующего собрания к нему явился его знакомый, рекомендовавший его в члены Общества, и заявил, что такого столкновения не бывало со дня основания содружества и вплоть до этого самого вечера, и обещал, что в будущем у него не будет оснований возмущаться их поведением.
Убежденный этими доводами и уверениями, Перигрин решил еще раз появиться на их собрании, и все вели себя весьма благопристойно; не было никаких споров и препирательств, и Общество занялось делами, подлежащими его ведению, а именно выслушивало жалобы отдельных лиц и помогало им спасительными советами. Первым, кто добивался удовлетворения, был некий крикливый шотландец; на странном диалекте он жаловался, что в начале сезона вручил свою комедию директору одного театра, который, продержав ее у себя полтора месяца, вернул автору, заявив, что она лишена всякого смысла и написана не по-английски.
Председатель, который, кстати сказать, предварительно ознакомился с пьесой, опасаясь подвергнуть свою репутацию риску, заявил, в присутствии всех собравшихся, что не берется защищать эту пьесу с точки зрения здравого смысла, но в отношении языка ей нельзя предъявить никаких обвинений.
- Впрочем, дело это очень простое, - сказал он, - директор даже не потрудился прочитать пьесу, но составил себе понятие о ней, побеседовав с автором, и ему и в голову не пришло, что она была просмотрена писателем-англичанином. Как бы там ни было, вы должны быть весьма признательны ему за то, что он так скоро с вами покончил, и отныне и до конца жизни я буду о нем наилучшего мнения. Ибо кроме вас я имел дело с авторами иного рода, более известными, чем вы, и более значительными, которые лучшие годы жизни пребывали в услужении и зависимости и в конце концов распрощались с надеждой увидеть свои пьесы на сцене театра.
ГЛАВА XCIV
Дальнейшая деятельность Общества
Когда это дело было обсуждено, другой джентльмен принес жалобу, заключавшуюся в том, что он взялся перевести на английский язык одного известного писателя, жестоко искаженного прежними переводчиками, но как только стало известно о его плане, владельцы этих жалких переводов начали порочить его работу, усердно прибегая к клевете, противной истине и справедливости, и утверждая, будто он не понимает ни слова на том языке, с которого вздумал переводить. Этот случай весьма близко касался большей части присутствующих, а посему был подвергнут серьезному обсуждению. Одни говорили, что это надлежит рассматривать не только как предумышленную вылазку против жалобщика, но и как злокозненное обращение к публике, предназначенное к тому, чтобы проверить способности всех других переводчиков, из коих немногие, как известно, могли бы выдержать такое испытание. Другие находили, что помимо этого соображения, имевшего сугубое значение для Общества, следует изыскать необходимые меры, дабы смирить самонадеянность издателей, которые с незапамятных времен изо всех сил старались прижать и поработить своих авторов, не только уплачивая людям талантливым столько, сколько получает портной-поденщик, да к тому же не давая праздничного дня раз в неделю, но и извлекая из их бедности выгоду, противную законам справедливости и человечности.
- Например, - сказал один из членов, - когда я приобрел в столице некоторую известность, один из этих тиранов, обласкав меня, заявил о своей дружбе и даже снабдил деньгами ввиду моего затруднительного положения; посему я смотрел на него как на образец бескорыстия и милосердия, и, если бы он знал мой нрав и умел со мной обращаться, я стал бы для него писать на предложенных им условиях. Пользуясь, таким образом, его дружбой и нуждаясь как-то в небольшой сумме, я доверчиво обратился с просьбой к моему доброму другу, но внезапно он забыл о великодушии и отказал мне в самых унизительных выражениях; и хотя я уже продвинулся в работе, предназначенной для него, настолько, что этой работой мог бы уплатить свой долг, он резко спросил меня, когда же я ему возвращу взятые деньги. Таким образом, со мной обошлись, как с молодой проституткой, только что прибывшей в город, которой сводница согласилась дать в долг, чтобы иметь возможность угнетать ее; а если та пожалуется, то с ней обращаются, как с самой неблагодарной негодницей, и вдобавок приводят такие доводы, что посторонний человек может быть введен в заблуждение: "Ах ты неблагодарная шлюха! Разве я не взяла тебя в дом, когда на тебе не было ни рубашки, ни юбки, да и куска хлеба не было, чтобы набить брюхо? Разве я не одела тебя с ног до головы, как благородную, разве не предоставляла тебе стол, квартиру и все необходимое, пока собственное твое сумасбродство не довело тебя до нищеты? Ах ты такая-сякая, мерзавка, вонючка, чертовка, теперь у тебя хватает бесстыдства говорить, что с тобой жестоко обходятся, когда я требую возвратить мне собственные мои деньги!" Вот видите, и шлюху и писателя угнетают одинаково и лишают даже печальной привилегии жаловаться; потому-то они готовы подписать любые условия, какие кредиторы пожелают им поставить.
Эта иллюстрация произвела столь сильное впечатление на все Общество, что единогласно было постановлено отомстить тем, кто обидел жалобщика; и после недолгих дебатов порешили, чтобы жалобщик заново перевел какую-нибудь ходкую книгу, старый перевод которой принадлежал обидчикам, и издал по более низкой цене, и чтобы Общество приложило все усилия для рекомендации и распространения этой книги.
Когда это дело было разрешено к общему удовлетворению, встал один небезызвестный писатель и воззвал к совету и помощи собратьев, чтобы наказать некоего аристократа, претендующего на знание литературы, который вслед за изданием его сочинения, имевшего шумный успех, не только пожелал, но даже добивался знакомства с ним.
- Он пригласил меня к себе в дом и ошеломил любезностью и уверениями в дружбе. Он настаивал на том, чтобы я относился к нему как к другу и приходил в любой час без церемоний; он взял с меня слово, что я буду с ним завтракать три раза в неделю. Короче говоря, я почитал себя счастливым, получив приглашение человека, пользующегося таким весом и репутацией, который мог бы мне помочь на моем жизненном пути, а для того, чтобы он не вообразил, будто я пренебрегаю его дружбой, явился через два дня с намерением выпить чашку шоколада, как было условлено; но он столь устал прошлой ночью, танцуя где-то на ассамблее, что камердинер не решился его будить так рано; я засвидетельствовал почтение его лордству, оставив рукопись своего произведения, каковое он выражал горячее желание прочитать. Я повторил свой визит на следующее утро, чтобы нетерпение, с каким он желал меня видеть, не отразилось на его здоровье; но слуга сообщил, что его лордству весьма понравилось мое произведение, большую часть которого он прочел, но в настоящее время он придумывает себе костюм для маскарада, устраиваемого сегодня вечером, и потому лишен удовольствия видеть меня за завтраком. Это была уважительная причина, и я удовлетворился объяснением, а дня через два, когда я явился снова, его лордство был чрезвычайно занят. И это могло быть правдой, а потому я пришел и в четвертый раз в надежде, что у него найдется свободное время. Но он ушел за полчаса до моего прихода, оставив мое произведение у камердинера, уверившего меня, будто его лордство прочитал его с великим удовольствием. Может быть, я удалился бы, удовлетворенный этим сообщением, если бы, проходя по зале, не услышал, как один из лакеев,стоявший на площадке лестницы, спросил довольно громко: "Ваше лордство изволит быть дома, когда он придет?" Легко угадать, что мне не по вкусу пришлось это открытие; я повернулся к своему провожатому и сказал: "Мне кажется, его лордство предполагает сегодня не быть дома и для других, не только для меня".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132