Даже камердинер покраснел при этом моем замечании, я же вышел немало раздраженный уловками пэра и порешил прекратить визиты. Вскоре после этого я случайно встретил его в парке и, как человек вежливый, не мог не отвесить ему поклон, который он возвратил крайне сухо, хотя ни одной живой души кроме нас не было. Когда же это произведение, о котором он так горячо отзывался, было издано по подписке, он не подписался ни на один экземпляр. Я много размышлял о непоследовательности в его поведении. Я никогда не искал его покровительства, даже не думал о нем, пока он сам не пожелал со мной познакомиться, и если он был разочарован беседой со мной, почему же так настаивал на дальнейшем знакомстве?
- Дело ясное! - воскликнул председатель, прерывая его. - Это один из тех любителей, которые выдают себя за знатоков и гордятся знакомством со всеми талантливыми людьми, надеясь, что в обществе заговорят, будто писатели прибегают к их советам. Готов побиться об заклад, что его лордство, воспользовавшись встречей с вами и ознакомившись с вашей рукописью, уже всем намекнул о вашей просьбе помочь в отделке произведения и о своем на то согласии; но он якобы нашел вас весьма несговорчивым касательно тех самых мест, какие не получили одобрения общества. Что же касается его учтивости, то в его поведении нет ничего необычного. Доживите до моих лет, и вы не будете удивляться тому, что для придворных отнюдь не одно и то же - дать слово и сдержать его; однако я сочувствую вашей обиде и охотно предлагаю свою помощь.
С мнением председателя согласились все члены Общества; отложив остальные жалобы и заявления до следующего заседания, собравшиеся приступили к упражнению в остроумии, которое устраивалось раз в две недели, чтобы дать членам возможность проявить свои дарования. Тема была выбрана председателем, начавшим игру острым замечанием, связанным с беседой, а затем мяч был подхвачен и стал перелетать из одного угла комнаты в другой по воле вдохновения.
Для того чтобы читатель получил понятие об этом спорте, я приведу остроумные реплики в том порядке, в каком они подавались. Одному из членов, заметившему отсутствие мистера Метафоры, сосед сообщил, что у поэта дома ненастная погода и он не может выйти.
- Как! - вмешался председатель. - Ветер задерживает его в порту?
- Вино задерживает! - воскликнул второй. - Скован вином! Странная метафора, - заметил третий.
- Нисколько, если он попал в бочку! - отозвался четвертый.
- Скорей бочка попадет в него! - ответил пятый. - Для него нужен океан!
- Не удивительно, если его зальет, - сказал шестой.
- Если его зальет, он выплывет, когда желчный пузырь лопнет! подхватил седьмой.
- Это случится скоро. Он давно уже готов лопнуть, - сообщил восьмой.
- Ничуть не бывало! Поверьте моему слову, он крепко держится на дне. У него природная способность тонуть, - заявил девятый.
- Тем не менее я его видел в облаках, - заметил десятый.
- Ну и туманный он был тогда! - бросил одиннадцатый.
- Такой темный, что смысла понять нельзя, - согласился десятый.
- А все-таки он был виден насквозь, - сказал двенадцатый.
- Вы говорите так, будто у него голова стеклянная, - вставил тринадцатый.
- Ничуть не бывало! - воскликнул четырнадцатый. - Голова у него из более крепкого вещества! Она склоняется, но не бьется.
- Все же я видел ее разбитой, - вмешался председатель.
- А вы не заметили - ум вытекал из дыры? - спросил кто-то.
- Ум у него слишком неуловим, чтобы его заметить, - отрезал председатель.
Третий собрался еще что-то сказать, как вдруг из кухни раздался отчаянный вопль: "Пожар!", заставивший всех присутствующих заметаться по комнате. Каждый стремился спастись первым, у двери и в коридоре образовалась пробка; задние старались оттащить тех, кто прорвался вперед. Все орали; клубы дыма врывались в комнату, и лица исказились от ужаса. Перигрин, видя, что в дверь не выйдешь, распахнул окно и выскочил на улицу, где увидел толпу, собравшуюся тушить пожар. Некоторые члены Общества последовали его примеру и благополучно выпрыгнули из окна. Председатель, не решаясь прибегнуть к тому же способу, дрожал, стоя на подоконнике, и, не полагаясь на свою ловкость, страшился последствий прыжка; случайно проносили мимо портшез, и, воспользовавшись этим, он прыгнул прямо на крышу портшеза, который опрокинулся в канаву, к негодованию седока, оказавшегося изнеженным щеголем, ехавшим в вечернем костюме на какую-то ассамблею.
Этот кавалер, услышав над головой грохот и почувствовав сотрясение в тот момент, когда портшез перевернулся, вообразил, будто на него обрушился целый дом, и от ужаса завизжал, причем толпа решила, что это визжит женщина, и кое-кто бросился ему на выручку, в то время как носильщики, вместо того чтобы ему помочь, как только опомнились, пустились в погоню за виновником катастрофы, который, привыкши не раз удирать от бейлифа, нырнул в темный переулок и мгновенно исчез, скрывшись с глаз людских вплоть до следующего дня, когда он появился снова на Тауэр-хилле.
Те, кто был помилосердней и энергически бросился на помощь предполагаемой леди, узнав о своей ошибке при появлении щеголя, озиравшегося с ужасом по сторонам, перешли от выражения сочувствия к веселью и начали отпускать отвратительные шутки по адресу несчастного седока, нимало не помышляя ему помочь. Он очутился в весьма затруднительном положении, но Пикль, сжалившись над ним, убедил носильщиков отнести его по соседству в дом аптекаря, которому этот несчастный случай сулил немалую выгоду, ибо испуг столь сильно повлиял на нервы щеголя, что он слег в горячке и пролежал без сознания целые две недели, в течение которых не только не был лишен медицинского ухода, питания и прочих услуг, но и был по-королевски ублаготворен, как явствовало из предъявленного аптекарем счета.
Наш герой, убедившись в том, что неудачливый щеголь доставлен по назначению, вернулся к месту бедствия, которое произошло благодаря засорившемуся дымоходу и скоро было преодолено усилиями семьи, не возымев никаких других последствий, кроме тревоги по соседству, смятения членов Общества и расстройства ума у щеголя.
Полный страстного желания ближе познакомиться с уставом Общества, который постепенно ему открывался, мистер Пикль не преминул появиться на следующем собрании, когда рассматривались жалобы членов, заключенных в тюрьмы Флит, Маршелси и Королевской Скамьи. Поскольку эти несчастные писатели не ждали ничего от своих собратьев, кроме совета и услуги, не связанных с кошельком, заявления разбирались с великой тщательностью; по этому поводу Перигрин имел возможность обнаружить перед Обществом свою влиятельность, ибо случайно кредитор одного из заключенных был ему знаком, и он знал, что строгость этого джентльмена вызвана негодованием против должника, написавшего на него пасквиль в отместку за отказ вторично дать взаймы, после того как тот уже одолжил довольно значительную сумму. Наш молодой джентльмен, узнав, что писатель раскаялся и склонен принести извинение, обещал оказать влияние на кредитора, чтобы тот пошел на соглашение, и через несколько дней добился освобождения сочинителя.
Когда долг перед сотоварищами был выполнен, разговор принял обычный оборот; было раскритиковано немало новых произведений, в особенности тех, чьи авторы были либо не связаны с Обществом, либо ему неизвестны. Не избегли критики и актеры; еженедельно в театры посылалась группа самых рассудительных членов Общества для оценки актерской игры. Цензоры истекшей недели были призваны к ответу; пьеса, которую они смотрели, называлась "Месть".
- Мистер К., - сказал второй цензор, - самый совершенный и безупречный актер из всех когда-либо появлявшихся на нашей сцене, несмотря на слепое преклонение публики перед его соперником. Два дня назад я пошел с целью критиковать его игру. Но я не нашел поводов для порицания; наоборот, все основания для одобрения и преклонения. В "Пьере" он велик, в "Отелло" превосходен, а в "Занга" прямо неподражаем. Помимо чистоты произношения, благородства осанки и мимики, он владеет столь точным и выразительным жестом, что человек, вполне лишенный слуха, видя его, может понять смысл каждого слова, им произносимого. В самом деле, нельзя более выразительно рассказать Изабелле о поведении Алонзо, когда тот находит роковое письмо, которое он уронил по приказанию мавра; и когда для завершения мести он сознается в том, что является виновником всех зол, он обнаруживает совершенное мастерство игры, произнося вот эти пять слогов: "Знайте, это я!"
Перигрин, в течение нескольких минут с любопытством посматривавший на критика, сказал:
- Мне кажется, ваша похвала ироническая, потому что в двух сценах, вами упомянутых, этот актер переиродил самого Ирода, или, иными словами, превзошел самого себя в своем сумасбродстве. В намерение автора входило, чтобы мавр передал своей наперснице короткое известие, каковое, без сомнения, должен был повторить; его лицо при этом должно было выражать страсть и удовлетворение, но ему отнюдь не подобало забавно гримасничать, точно обезьяна, на которую, по моему мнению, он походит, произнося такую простую фразу:
...Он поднял медленно письмо,
Но, бросив только на бумагу взгляд,
Он вздрогнул, словно в глаз вошла стрела,
И наземь с ужасом его швырнул.
Произнося первые два слова, сей отменный актер наклоняется, и кажется, будто он и в самом деле берет что-то с пола; продолжая говорить следующий стих, он делает вид, будто развертывает письмо; упоминая о стреле, протыкающей глаз, он тычет указательным пальцем в свой собственный орган зрения, затем с необычайной силой отскакивает, выкрикнув слово "вздрогнул". А когда он доходит до "наземь с ужасом его швырнул", дрожит всем телом и роняет воображаемую бумагу из руки.
Такими же нелепыми жестами он сопровождает следующие слова:
Не двигаясь, стояла жертва. Он
Испустил затем протяжный вздох,
Потер свой лоб и поднял вновь письмо.
Актер дико таращит глаза, жалостно вздыхает дважды, словно вот-вот задохнется, трет лоб и, нагнувшись, делает вид, будто хватает что-то с полу. Не обходится он без такой же немой игры, когда заканчивает свой рассказ стихами;
Казалось, он хотел его прочесть,
Но страх сковал. И скомкал он письмо
И, как ехидну, спрятал на груди.
Здесь этот рассудительный актер изображает смущение и тревогу. Алонзо устремляет взгляд неведомо на какой предмет и вдруг отводит его с ужасом, затем с невероятной силой сжимает кулак, словно намереваясь двинуть им прямо в нос Изабелле, и в страхе сует его за пазуху, как вор, пойманный на месте преступления. Если бы актеру запретили пользоваться даром речи и зрители могли только видеть, но не слышать, подобная игра, быть может, передавала бы смысл того, что происходит, но если он свободен выражать свои мысли словом, нет ничего более пошлого, ненатурального и шутовского, чем эта ненужная пантомима. Я отнюдь не помышляю лишить представление прелести игры, без которой самые тонкие чувства, облаченные в самые изысканные покровы, покажутся бездушными и вялыми. Но это столь же непохоже на виденное нами кривлянье, сколь непохоже поведение Туллия на трибуне на выходки паяца в театре скоморохов. Во имя истины я взываю к наблюдательности каждого, кто размышлял над изяществом осанки и уместностью жестов, которые хорошо знакомы всем наблюдавшим живых людей. В самом деле, я знал одного гасконца, члены коего были столь же красноречивы, как и его язык. Он никогда не произносил слова "спать", чтобы не склонить при этом голову на руку; когда ему случалось говорить о лошади, он всегда срывался с места и суетился, бегая по комнате, если, конечно, это не мешало присутствующим; в противном случае он удовлетворялся громким ржаньем. Когда ему приходилось упоминать о собаке, он помахивал фалдами и весьма выразительно скалил зубы, но однажды он изъявил желание испражниться, столь натурально дав знать о своем намерении, что все присутствующие зажали нос, полагая, что он его осуществил. Но никогда и никому не приходило в голову считать его поведение образцовым. Что касается меня, я считаю, что актер, о котором мы говорим, прекрасно сыграл бы роль лакея при Панталоне в пьесе "Персей и Андромеда" и, может быть, имел бы успех, превратив "Месть" в пантомиму; в этом последнем случае я советовал бы ему выйти на сцену, запасшись пригоршней муки, дабы обсыпать ею лицо, когда он произносит слова "не двигаясь, стояла жертва" и т. д., а при упоминании о ехидне ему следовало бы отвратительно зашипеть. Но перейдем к другой сцене, в которой сей современный Эзоп особенно прославился; я разумею его призвание, заключающееся в словах: "Знайте, это - я!" Быть может, его манера изменилась с той поры, как я его видел; но, уверяю вас, его тогдашнее поведение показалось мне столь странным, что у меня мелькнула мысль, не случился ли с ним эпилептический припадок, ибо он шатался и задыхался в течение двух минут, словно его хватил удар, а затем, кривляясь и извиваясь так, словно его кусали блохи, исторг из своих легких звук "я", точно поднял огромный якорь со дна моря.
С этой критикой согласилось большинство членов Общества, отнюдь не преклонявшихся перед упомянутым актером; а его почитатель ничего не ответил и шепотом спросил соседа, не предлагал ли Пикль какую-нибудь пьесу в театр и не получил ли он отказ.
ГЛАВА XCV
Молодой джентльмен знакомится с известным знатоком искусств и становится льстецом
До сей поры Перигрин называл себя писателем, но не пожинал плодов этой профессии, если не считать той маленькой славы, какую он стяжал своей последней сатирой. Теперь, по его мнению, настало самое время "предпочесть сытный пудинг пустой похвале". Поэтому он заключил соглашение с издателями на перевод одного произведения за плату в двести фунтов. Когда соглашение было подписано, он принялся за работу весьма рьяно, вставал рано утром и трудился целый день; он покидал дом, как и летучие мыши, только по вечерам, появлялся в кофейне, чтобы почитать газеты и поболтать до девяти часов, затем возвращался домой, где после легкой закуски ложился спать, чтобы проснуться утром с петухами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132