Как только он просунул голову в гостиную, незнакомец отвесил несколько неуклюжих поклонов и с ухмыляющейся физиономией приветствовал его такими словами:
- Ваш покорнейший слуга, благороднейший коммодор! Надеюсь, вы в добром здравии: вид у вас свежий и цветущий; и не случись этого несчастья с вашим глазом, никто не пожелал бы увидеть в летний день более приятную физиономию. Клянусь своей бессмертной душой, можно подумать, что вам еще не стукнуло шестидесяти лет! Да поможет нам бог! Я бы признал в вас Траньона, если бы встретился с вами на равнине Солсбери, как говорит пословица!
Коммодор, который был отнюдь не расположен наслаждаться столь дерзким вступлением, прервал его в этом месте, сказав ворчливым тоном:
- Вздор, вздор! Сейчас не время, братец, заниматься ненужной болтовней; если вы не можете направить речь прямо к цели, заткните глотку и станьте на якорь. Мне сказали, что вы имеете нечто передать.
- Передать! - воскликнул озорник. - Дьявол! Есть у меня для вас такая весть, от которой самые внутренности возрадуются у вас в теле. Вот письмо от дорогого и достойного вашего друга. Возьмите его, причтите и будьте счастливы. Да благословит бог его старое сердце! Можно подумать, что он возродился, как возрождаются орлы.
Когда любопытство Траньона было, таким образом, возбуждено, он потребовал очки, приладил их, взял письмо и едва успел разглядеть подпись своего дяди, как отшатнулся, губы его искривились, и он задрожал всем телом от злости и удивления; однако, стремясь ознакомиться с содержанием послания от человека, который никогда до сей поры не тревожил его никакими вестями, он постарался овладеть собой и прочел письмо, заключавшее в себе следующее:
"Любящий мой племянник, я не сомневаюсь, что вы возрадуетесь, узнав о том, что я пребываю в добром здравии, да так оно и должно быть, если принять во внимание, каким снисходительным дядей был я для вас в дни вашей юности и сколь мало вы этого заслуживали, ибо всегда были развратным молодым человеком, склонным к порочным поступкам и дурному обществу, которое привело бы вас к позорному концу, если бы я не позаботился отослать вас подальше от беды. Но письмо я пишу не по сему поводу. Податель его, мистер Тимоти Трикль, - дальний ваш родственник, сын кузины вашей тетки Марджери и не слишком обеспечен по части мирских благ. Он подумывает о том, чтобы съездить в Лондон, поискать место в акцизном или таможенном управлении, если вы порекомендуете его какой-нибудь влиятельной особе из ваших знакомых и дадите малую толику на его содержание, пока он не будет обеспечен. Я не сомневаюсь, племянник, что вы рады будете услужить ему, хотя бы только из уважения, какое вы питаете ко мне, который остается, любящий племянник, вашим благосклонным дядей и готовым к услугам
Тобайа Траньоном",
Даже для самого неподражаемого Хогарта трудной было бы задачей изобразить нелепое выражение коммодорского лица в то время, как он читал это письмо. Изумление, бешенство, мстительная усмешка - все это отразилось на его физиономии. Наконец, он отхаркнул с невероятным напряжением междометие "а!" и излил свое негодование:
- Наконец-то я стою борт о борт с вами, старый вонючий скряга! Вы лжете, вшивое суденышко, лжете - вы сделали все, что было в ваших силах, чтобы пустить меня ко дну, когда я был юнцом. А что касается разврата, порочности и дурного общества, то вы, мошенник, опять чертовски солгали; во всем графстве не было более миролюбивого парня, и я, видите ли, не бывал ни в каком дурном обществе, кроме вашего. Поэтому вы, Трикль, или как вас там зовут, передайте старому мошеннику, который прислал вас сюда, что я плюю ему в физиономию и называю его клячей; что я разрываю его письмо в клочья и попираю их ногами так же, как попирал бы и его собственную поганую тушу!
И, говоря это, он в приступе бешенства отплясывал на обрывках бумаги, которые разбросал полкомнате, к невыразимому удовольствию триумвирата, созерцавшего сцену.
Сборщик акциза, поместившись между ним и дверью, которая была оставлена открытой на случай бегства, притворился крайне растерянным и изумленным таким его поведением, промолвив с удрученным видом:
- Боже, смилуйся надо мной! Так вот как вы поступаете со своей родней и с рекомендацией вашего лучшего друга! Поистине и благодарность и добродетель покинули сей грешный мир! Что скажут кузен Тим, и Дик, и Том, и добрая мамаша Пипкин, и ее дочери, кузины Сью, и Прю, и Пег, и вся прочая наша родня, когда услышат о возмутительном приеме, какой я встретил? Вспомните, сэр, что неблагодарность хуже, чем грех колдовства, как мудро замечает апостол, и не отсылайте меня прочь столь не по-христиански, возлагая тяжкое бремя вины на свою бедную грешную душу.
- А вы, братец Трикль, крейсируете в поисках, где бы ошвартоваться, не так ли? - перебил его Траньон. - Мы вам найдем место в одну секунду, мой мальчик. Эй, Пайпс, возьмите этого наглого сукиного сына и пришвартуйте его к позорному столбу во дворе. Я вам покажу, как будить меня по утрам такими дерзкими вестями!
Пайпс, который хотел продлить игру так, как и не грезилось сборщику акциза, мгновенно схватил его и исполнил приказ своего командира, несмотря на все кивки акцизника, подмигиванье и выразительные жесты, которых боцманмат отнюдь не желал понимать; итак, сборщик начал раскаиваться в той роли, какую играл в этом представлении, грозившем окончиться столь трагически, и стоял привязанный к столбу, в весьма неприятном состоянии духа, частенько бросая скорбный взгляд через левое плечо пока Пайлс ходил за кошкой, и ожидая освобождения благодаря вмешательству лейтенанта, который, однако, не показывался. Том, вернувшись с орудием наказания, раздел преступника в одну секунду и, шепнув тому на ухо, что ему очень грустно исполнять эту обязанность, но даже ради спасения своей души он не смеет ослушаться приказания командира, взмахнул плетью над головой и удивительно ловко опустил ее на спину и плечи виновника с такою силой, что обезумевший сборщик задрыгал ногами и отчаянно заревел от боли к великому удовольствию зрителей. Когда, наконец, с него почти содрали кожу от задницы до затылка, Хэтчуей, который до сей поры умышленно отсутствовал, появился во дворе и, вступившись за него, уговорил Траньона отозвать палача и приказал освободить преступника. Сборщик акциза, взбешенный происшедшей с ним катастрофой, грозил отомстить своим нанимателям, откровенно признавшись в заговоре, но когда лейтенант дал ему понять, что, действуя таким образом, он на себя самого навлечет судебное преследование за мошенничество, подделку документа и самозванство, он рад был примириться со своим несчастьем и улизнул из крепости, напутствуемый залпом проклятий, посланных коммодором, который был чрезвычайно рассержен причиненным ему беспокойством и неприятностью.
ГЛАВА XV
Коммодор обнаруживает козни заговорщиков и нанимает воспитателя для Перигрина, которого помещает в винчестерскую школу
Это было отнюдь не самое тяжелое огорчение, какое он перенес в результате неустанных трудов и неистощимой фантазии своих мучителей, которые изводили его столь разнообразными злостными выходками, что он начал предполагать, будто все дьяволы в аду сговорились нарушить его покой, и потому стал задумываться и размышлять на эту тему.
Думая об этом, припоминая и сравнивая неприятности, которые он за последнее время перенес, коммодор не мог не заподозрить, что иные из них были измышлены с целью ему досадить; а так как он имел понятие о нраве лейтенанта и был знаком с талантами Перигрина, то и порешил впредь наблюдать за обоими с величайшей заботливостью и осмотрительностью. Это решение, а также неосторожное поведение заговорщиков, которых к тому времени успех сделал неосмотрительными и безрассудными, привело к желаемому результату. Он в короткий срок обнаружил участие Пери в новом заговоре и с помощью легких наказаний и великого множества угроз вырвал у него признание во всех проделках, к которым тот был причастен. Коммодор был ошеломлен этим открытием и так разгневан на Хэтчуея за роль, какую тот сыграл во всем, что подумывал, не потребовать ли удовлетворения на шпагах и пистолетах или уволить его из крепости и немедленно отказаться от всякой дружбы с ним. Но он так привык к обществу Джека, что не мог без него жить, и после размышлений, сообразив, что все содеянное им было скорее проявлением распущенности, чем злобы, и он сам не прочь был бы посмеяться, если бы это проделали с кем-нибудь другим, он решил задушить в себе чувство досады и простереть свое прощение даже на Пайпса, которого при первой вспышке считал более преступным, чем простого мятежника. Этому решению сопутствовало другое, которое казалось ему крайне необходимым для его целей и на котором сходились интересы как его собственные, так и его племянника.
Перигрин, которому шел теперь тринадцатый год, сделал такие успехи под руководством Дженингса, что частенько рассуждал о грамматике и, казалось, одерживал иной раз верх в споре с приходским священником, который, несмотря на признанное превосходство своего противника, отдавал должное его дарованиям, каковые, как уверял он мистера Траньона, заглохнут от недостатка ухода за ними, если мальчик не будет немедленно послан для продолжения занятий в какой-нибудь соответствующий питомник науки.
Эту мысль не раз внушала коммодору и миссис Траньон, которая, не говоря уже об уважении, какое она питала к мнению священника, имела основания желать, чтобы в доме не было Перигрина, чей пытливый нрав начинал ей внушать серьезные опасения. Побуждаемый этими мотивами, которым сопутствовали просьбы самого юноши, страстно желавшего увидеть свет, дядя решил отправить его незамедлительно в Винчестер, под непосредственным надзором ируководством гувернера, которому он предложил для этой цели весьма приличное вознаграждение. Сей джентльмен, по имени мистер Джекоб Джолтер, был школьным товарищем приходского священника, который рекомендовал его миссис Траньон как особу весьма достойную и ученую и во всех отношениях способную занять должность наставника. Добавил он также, в виде похвалы, что это был человек примерной набожности и чрезвычайно ревнующий о славе церкви, членом которой он являлся, нося много лет духовный сан, хотя в ту пору он не исполнял никаких обязанностей священника. Действительно, рвение мистера Джолтера было столь пламенно, что иной раз одерживало верх над его благоразумием; он принадлежал к Высокой церкви и, следовательно, был недоволен, а потому чувство обиды выросло у него в непобедимое предубеждение против существующего порядка вещей, предубеждение, благодаря которому он смешивал государство с церковью и иногда приходил к ошибочным, чтобы не сказать нелепым, выводам; но в общем это был человек высокой морали, сведущий в математике и схоластическом богословии - науках, которые отнюдь не содействовали смягчению и укреплению его брюзгливого и сурового нрава.
После того как этому джентльмену поручили надзирать за образованием Пери, были сделаны приготовления к их отъезду, а Том Пайпс, по его собственной просьбе, облачен в ливрею и назначен лакеем молодого сквайра. Но до их отбытия коммодор любезно сообщил о своем проекте мистеру Пиклю, который одобрил этот план, хотя не посмел повидаться с мальчиком, так сильно был он запуган протестами своей жены, чье отвращение к первенцу делалось с каждым днем все более глубоким и необъяснимым. Этому противоестественному капризу как будто способствовало одно обстоятельство, которое, казалось, скорее должно было победить ее антипатию. Второй ее сын, Гем, которому шел теперь четвертый год, был рахитичен с колыбели и столь же непривлекателен внешне, сколь приятна была наружность Пери. По мере того как развивалось это уродство, росла и материнская любовь, а злобная ее ненависть к другому сыну, казалось, возрастала в той же пропорции.
Отнюдь не разрешая Пери пользоваться обычными привилегиями ребенка, она не допускала, чтобы он приближался к дому своего отца, выражала беспокойство всякий раз, когда случайно упоминали его имя, чувствовала дурноту при похвалах ему и во всех отношениях держала себя, как злейшая мачеха. Правда, она уже отказалась от нелепой фантазии, будто он был самозванцем, но по-прежнему не скрывала, что гнушается им, словно и в самом деле считала его самозванцем; а если кто-нибудь выражал желание узнать причину ее странной и непонятной неприязни, она всегда раздражалась и сердито отвечала, что у нее есть для этого основания, о которых она не обязана говорить. Мало того, в такой мере была она заражена этой дурной страстью, что прервала всякие сношения со своей золовкой и коммодором, так как они не лишили бедного ребенка своей поддержки и покровительства.
Однако ее злоба была беспомощна благодаря любви и щедрости коммодора, который, приняв Пери, как родного сына, снабдил его всем необходимым и доставил вместе с его гувернером в своей собственной карете к месту назначения, где они поселились, как подобает джентльменам, и все было устроено сообразно их желаниям.
Миссис Траньон вела себя весьма благопристойно при отбытии племянника, которому она, со многими благочестивыми советами и предписаниями слушаться и почитать своего наставника, презентовала брильянтовое кольцо невысокой стоимости и золотую медаль в знак своей любви и уважения. Что касается лейтенанта, то он ехал с ним в карете; и таковы были дружеские чувства, какие питал он к Пери, что, когда коммодор, достигнув цели своей поездки, предложил вернуться, Джек наотрез отказался ему сопутствовать и сообщил о своем решении остаться там, где был.
Траньон был крайне потрясен этим заявлением, так как Хэтчуей стал для него незаменимым чуть ли не во всех случаях жизни, и он предчувствовал, что не в силах будет обходиться без его общества. Немало огорченный этим соображением, он уныло устремил свой глаз на лейтенанта, жалобно говоря:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132