— Лизико торжествовала.
Освещенный круг вдруг исчез. Заза вначале увидел только тень, присевшую рядом с Лизико на раскладушку, затем тень приобрела более определенные очертания, хотя лицо по-прежнему оставалось неразличимым.
Заза встал.
— Познакомься, Магда,— проговорил Торнике,— это Заза, мой приятель.
Разглядев протянутую руку, Заза подошел ближе.
— Неужели ты не боишься? — восхищенно спросила Магду Лизико.
— А чего бояться,— так искренне удивилась Магда, что вопрос Лизико показался всем слишком детским.
Потом они долго сидели молча. Интересно, почему? Может быть, потому, что они не видели друг друга. Заза несколько раз собирался заговорить, но передумывал. Что с ним? Никогда он не взвешивал своих слов с
такой осторожностью. Пожалуй, он знал, в чем дело — Магда, вернее, его представление о Магде. С такими девицами, а Магду он относил к этому сорту, ему всегда было трудно разговаривать. Наконец он решился спросить, который час, но часов ни у кого не оказалось.
— Чего ты спешишь? — сказал ему Торнике.— Автобус ходит до двенадцати.
— А в двенадцать я не смогу его проводить,— это был голос Магды.
— Это обязательно? — рассмеялся Торнике.
— Люблю провожать! — сказала Магда.— Мне всегда кажется, что уезжаю я сама.
До этой минуты голос Магды для Зазы был совсем незнакомым и чужим, но после этих слов ему показалось, что он и прежде не раз слышал этот голос. Заза поднял голову и ясно увидел лицо Магды. Наверно, его глаза привыкли к темноте. Магда сидела, обняв Лизико и запрокинув голову, словно вглядывалась в небо.
«Мне кажется, что уезжаю я сама... Мне кажется, я сама уезжаю...» — эти слова, произнесенные Магдой, теперь звучали где-то в нем, в мозгу, в сердце.
— По-моему, звезды вырастают за лето,— голос Магды вывел его из задумчивости. Наверно, пока он был погружен в свои мысли, Магда все время говорила о звездах.
Заза снова взглянул на нее.
Она сидела, по-прежнему откинув голову, только глаза почему-то закрыла.
— Звезды растут,— повторил Заза, чувствуя, как освобождается от неловкости, охватившей его с приходом Магды. Теперь, напротив, ему хотелось говорить и говорить, получше выразить все то, о чем он думал. Вдруг он замолчал: почувствовал, что так волнуется, что даже во рту у него пересохло. Он торопливо закурил: с чего это он вдруг разволновался?
Магда и Лизико болтали об итальянском певце, приехавшем на гастроли. Этого певца они слушали в прошлом году, он им не понравился, и теперь они колебались, ехать в город на концерт или нет. Магде не хотелось ехать, Лизико упрашивала: поедем ради меня. Магда отвечала: на днях все равно придется ехать в Тбилиси — начинаются экзамены, а до этого не заставляй меня ехать, я тебя очень прошу.
Заза сидел, прислонившись спиной к дереву, и с улыбкой прислушивался к болтовне подруг.
— Идемте пить чай,— поднялся Торнике.
— Посидим еще немного! — взмолилась Лизико.
— Я не хочу чаю,— сказал Заза.
— И я! — Магда направила фонарик на Торнике. Тот прикрыл глаза руками.
— Погаси!
— Не гаси, не гаси,— воскликнула Лизико,— я тебе что-то покажу!
Она перелистала книгу и достала фотокарточку. Это была та самая книга, которую смотрел Заза, он тоже перелистывал ее, но карточки не увидел.
Магда направила свет на карточку:
— Боже, на кого я здесь похожа?!
— Это Бадри снимал нас в воскресенье/
Торнике взял карточку у Магды.
— Ну-ка, посвети! — Он глянул на карточку и тут же передал ее Зазе: — Ты только посмотри, Екатерина Чавчавадзе перед ней блекнет!
Но Заза не успел разглядеть фотографию, потому что женский голос из дома громко позвал:
— Дети, идите домой, что вы там сидите в темноте?
И он тут же вспомнил ребячью игру: «Гуси, гуси, домой!» Только он это подумал, как услышал шепот Магды: — Гуси, гуси, домой!
Конечно, она сказала это не для того, чтобы кто-нибудь услышал, а Заза решил, что она обращается именно к нему. Мать Торнике, мадам Эленэ, как-то незаметно и быстро очутилась над самыми их головами.
— Это кто? А-а, наша Магда, Магдочка! А это? Заза?—такое удивление звучало в ее голосе, словно она никак не ждала увидеть тут Зазу.
Заза смущенно передернул плечами и не знал, что сказать. Не рассказывать же, как он встретил Торнике на стоянке такси и как тот пригласил его поехать с ним в Кикети.
Хозяйка решительно подошла к Зазе и протянула ему руку: рука остановилась как раз на уровне его губ, Это означало, что следует эту ручку поцеловать.
Заза почтительно коснулся самых кончиков пальцев, как бы извиняясь, что не может приложиться к ручке.
Мадам Эленэ эту привычку сохранила еще с тех времен, когда была оперной певицей. Давно оставив сцену, она не расставалась с приобретенными там манерами. Гостей она встречала, как поклонников, прорвавшихся за кулисы. Она по-прежнему считала себя незаурядной певицей и в своем уходе со сцены винила семью.
«Дети, вы же знаете, что такое дети? А муж, вы же понимаете, что такое муж? — говорила она обычно каждому гостю и таинственно шептала на ухо: — Вас ожидает сюрприз, разумеется, если вы будете паинькой!»
«Паиньке» могло быть семьдесят лет, она обращалась со всеми одинаково.
«О-о!» — как можно восторженней хлопал в ладоши гость...— «Тсс!» — Эленэ прикладывала палец к губам и уходила, провожаемая тоскливым взглядом жертвы — гость отлично знал, какой сюрприз его ждет; если все будут «паиньками», Эленэ им споет,
— Как вам спалось, мамочка? — почти с благоговением спросил Торнике.
— Зачем- вы вышли из дому, здесь ведь холодно,— забеспокоилась Лизико.
— Скажите, дети, во что вы играете? — Эленэ обращалась с ними, будто они на самом деле были детьми и должны были ответить так: «Мы играем в песочек!»
Магда направила фонарь на хозяйку:
— Как вам подошел кикетский климат, тетя Эленэ?
— Неплохо, я сама замечаю, что он мне подходит,— Эленэ склонила голову набок и снисходительно улыбнулась, словно благодарила зал за бурные аплодисменты.
— А морской климат вам подходит? — опять спросила Магда.
— Ах, моря я не выношу, непременно болею,
Заза испугался, что Торнике и Лизико разорвут Магду на куски, но, глянув на них, успокоился: они не сводили с матери восторженных глаз.
— Пойдемте в дом, дети, выпьем чаю, и я угощу вас вареньем,
«Неужели правда? Варенье? Как мы рады! Как мы рады!» — наверно, такого ответа она ждет от нас, подумал Заза, и в ту же минуту Магда радостно захлопала в ладоши:
— Как мы рады, как мы рады!
Заза чуть было не расхохотался вслух.
Теперь все вокруг было видно как нельзя более ясно — в небе сияла полная июльская луна. Они направились к дому. Впереди шествовала мадам Эленэ. Она о чем-то разговаривала со следовавшей за ней по пятам Магдой, однако казалось, что разговаривала она не с ней, а с кем-то идущим впереди: она ни разу не обернулась к Магде. Временами она громко хохотала, смеху исправно вторил деланно огорченный голос Магды: «Ах, что вы говорите, тетя Эленэ, не может этого быть!»
Заза не слышал, о чем они говорили, потому что Лизико шла рядом с ним и со смехом рассказывала, как не любит Торнике просыпаться по утрам.
— Бадри! Бадри! — хохотала Эленэ.
— Что вы, что вы, тетя Эленэ!
— А я его обливаю водой,— говорила Лизико.
— Бадри! Бадри! Бадри!
— Да-да, тетя Эленэ!
— Кричит: почему вы меня разбудили!
— Бадри! Бадри! Бадри!
Интересно, так ли громко Эленэ произносила это имя. Или ему это просто казалось. Но почему это его задевало?
Заза смотрел на Лизико, даже кивал ей, когда это было нужно, но слышал он только это имя: Бадри!
— А потом сломя голову бежит на автобус,— смеялась Лизико.
Они поднялись на балкон. Хозяйка, все так же смеясь, быстро собрала на стол. Впрочем, она забыла про чайные ложки, а потом оказалось, что не поставила сахарницу. Тем не менее она не позволяла девочкам ей помогать и хлопотала с беспечностью женщины, которой обычно не приходится заниматься хозяйством.
— Тетя Эленэ, а варенье? — спросила Магда.
— Ой, про варенье-то я и забыла! А какое ты любишь? — она лукаво погрозила пальцем Магде, как бы продолжая начатый ранее секретный разговор.
Дверь в комнату была открыта, но там стояла такая тишина, будто в ней никого не было.
— Георгий, иди пить чай,— позвала Эленэ мужа.
Ей ничего не ответил.
Заза знал, что Георгий не станет с ними пить чай. Он никогда не выходил к товарищам сына. Не показывался он и тогда, когда они еще учились в школе, и после того, как они окончили институт, и даже теперь, когда все поступили на службу.
Неприятное чувство всегда уносил Заза из этого дома. Здесь их считали вечными детьми, разговаривали с ними полусерьезным тоном, но надо быть верным истине — у них выспрашивали все подробности их жизни, наверное, для того, чтобы «дети» не совершали поступков, вредных для общества и семьи.
Здесь им с улыбкой грозили пальцем, шутили с ними, угощали вареньем, но не разрешали переступать раз и навсегда установленную границу,
Заза стал режиссером того театра, где директором был Георгий Гоброиидзе, но тем не менее он и с ним никогда не разговаривал серьезно, о деле. Напротив, он словно избегал встречи с Зазой. Случалось, что они оставались одни, и тогда Георгий тотчас просил секретаршу вызвать кого-нибудь из сотрудников и молчал вплоть до его появления. «Как он не понимает, что этим оскорбляет меня,— думал Заза,— он как будто боится, чтобы я не сел ему на голову, пользуясь тем, что я товарищ его сына».
Да, в этой семье они все еще считались детьми. Возможно, потому, что воспитывать детей намного легче, чем юношей, вечно сомневающихся, охваченных вечной жаждой спора. Кто знает, какие неприятности могли повлечь за собой эти споры!
Когда товарищи Торнике все же затевали дискуссии — взрослые старались быть как можно дальше. Они запирались в своей комнате, сидели в темноте у телевизора или занимались чем-нибудь другим, словно то, о чем спорили ребята, было крайне скучным, неинтересным и бессмысленным.
Эленэ выходила к ним чаще, чем ее супруг, но ее ласковая улыбка еще больше подчеркивала существование той границы, которая отделяла их от старших, от деловых серьезных людей, которые предоставляли им квартиру, любезно угощали их, старались окружить их атмосферой беззаботной и игривой, чтобы избавить от тех неприятностей, которые непременно возникнут с той минуты, когда дети себя почувствуют полноправными людьми.
— Папочке я отнесу чай в комнату! — сказала Эленэ.
«И зачем я сюда приехал!» — досадливо подумал Заза.
— Знаешь, мамочка, Торнике привез арбуз! — сказала Лизико.
— Что ты говоришь? — удивилась Эленэ и с улыбкой посмотрела на Торнике.— Это правда, Торнике? — С такой любовной улыбкой обычно смотрят на ребенка, делающего первые шаги.
— Да, правда,— пробурчал Торнике,— большое дело!
— Пойду скажу папочке,— сказала Эленэ,— ему будет приятно!
Она налила в стакан чай, положила на блюдце варенье все это понесла в комнату.
Тьму за балконом раскроили автомобильные фары. Машина, свернув с дороги, въехала во двор, остановившись у самого крыльца.
— Приехали! — сказала Лизико.
— Это Бадри?—спросил Торнике. У Зазы почему-то сердце так и подпрыгнуло.
— Нет!
— А кто?
— Драматург!
— А-а.
— Папочка, Кукури приехал! — крикнула отцу Лизико.
Георгий и Эленэ тотчас вышли из комнаты.
Георгий — высокий, представительный, в белых брюках и модной рубахе навыпуск.
— О-о, Магда! — он погладил Магду по голове. Затем он поздоровался с Зазой с таким видом, будто до этого не знал, что он здесь.
— Ты видишь, у нас Зазико! — обратилась Эленэ к мужу, кажется, только для того, чтобы напомнить ему имя Зазы.
— Вижу, вижу!
В это время на веранде появился Кукури,
— Пожалуйте, пожалуйте,— пошел ему навстречу Георгий.
— Простите, я немного опоздал, мадам Эленэ! — Кукури поцеловал руку хозяйке дома.
— О-о, Кукури!
Кукури был молодой человек среднего роста. Его волосы, обильно смазанные бриолином, блестели, На нем были зеленоватые, слишком узкие брюки и белая сорочка с короткими рукавами. Из кармана сорочки торчали темные очки и авторучка. Кукури был похож на барабанщика из оркестра какого-нибудь приморского городка.
— Бичико уже не умирает! — торжественно провозгласил Кукури.
— Ну, а что же? — оживился Георгий.
— Он ранен в плечо, и его спасает Атанасе!
— Вот и слава богу! — обрадовался Георгий,
Заза знал, кто такой Бичико.
Бичико был героем пьесы Кукури, сотрудником милиции, который так легко вылавливал бандитов, будто
они только о том и мечтали, как бы попасть к нему в руки; Атанасе был бригадиром паровозного депо.
Несколько месяцев назад эту пьесу дали прочесть Зазе. (Желательно, чтобы пьеса была поставлена, она несомненно будет иметь успех, сказали ему.) Заза прочел пьесу и доложил худсовету свое мнение: поставить эту вещь невозможно. Потом Кукури повстречался с Зазой в вестибюле театра, хлопнул его по плечу и с улыбкой сказал: «Плохо начинаете, молодой человек, плохо!» Кукури приходил в театр часто, и у него здесь было много приятелей, которых он возил за город на своей машине, разговаривал Кукури таким тоном, словно все время с кем-то спорил: «Нет, голубчик, нет! Главное, это серьезная драматургия, стиляжничества я терпеть не могу!»
Под серьезной драматургией он подразумевал только себя, а к «стилягам», очевидно, относил Шекспира.
— А пьесу ты привез? — спросил его Георгий.
— Она здесь,— Кукури хлопнул ладонью по картонной папке,— со мной!
— Как поживаете, ребятки? — обратился он к Торнике и Лизико, видно было, что он прекрасно усвоил стиль и тон, царившие в этом доме. Затем он протянул руку Магде: — Кукури Антидзе! — и с улыбкой уставился на нее, словно ждал в ответ восторженного возгласа: «Ах боже мой, неужели вы и есть тот самый Кукури Антидзе!»
Магда кивнула ему и сделала какой-то смешной реверанс. Кукури это нисколько не обескуражило, а вот Эленэ укоризненно покачала головой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29