Вот про Нинико говорят, что она странная девушка. Это ничего. С возрастом пройдет. Странная... Гм... Странная.
Эленэ тоже была странная. Помнишь, Эленэ, когда у тебя был какой-то поклонник? Помнишь? Да, поклонник. Ты сама называла его своим поклонником. Такой юноша с растрепанными волосами. Кажется, он стихи писал. Ха- ха-ха-ха, стихи! А я делал вид, что ничего не видел, что я ослеп. Помнишь? Ты получала письма, читала их по ночам и плакала. А меня вроде это не интересовало, и букетов я старался не замечать, а сколько их было, букетов, помнишь? Я же не мог тебя спросить: чьи, мол, эти письма, это не принято в порядочном обществе. Я как будто и не ревновал вовсе. И вот теперь — ты только и знаешь, что преданно смотришь мне в глаза. Правильно я поступал? Правильно, и для тебя оно так лучше!
Георгий обтер лицо полотенцем, вышел в спальню и стал одеваться. В комнате был полумрак, плотные занавеси на окнах были задернуты.
«Канчавели именно сейчас понадобилось заболеть,— думал Георгий — инфаркт! Значит, спектакль должен заканчивать Заза! Так постановил худсовет: надо доверять молодым... молодым. Хотя пусть продолжает, что там осталось, спектакль почти готов!»
Георгий подошел к гардеробу, завязал галстук и оглядел себя в зеркале. Затем ладонью провел по животу, прикосновение накрахмаленной, отутюженной сорочки было прохладным и приятным. Живота у него совсем не было. Он повернулся, взял повешенный на спинку стула пиджак и, не отходя от зеркала, надел его. Застегивая пуговицы, он все так же не сводил глаз со своего отражения. Он был в хорошем настроении, но это следовало искусно скрывать в течение целого дня. Никто не должен догадываться, что народный артист республики, лауреат Государственной премии, директор театра Георгий Гобронидзе в душе напевает:
— Я молод! Мол-о-о-д! Мо-о-о-л-о-о-д!
Эленэ открыла глаза. Слегка повернув голову, посмотрела в сторону гардероба. Так она просыпалась всегда, каждое утро, и видела всякий раз одну и ту же картину: ее супруг перед зеркалом поправлял галстук.
Эленэ не могла так сразу расстаться с тем теплым мирком, откуда она только что вынырнула. Глаза у нее слипались, сон тянул ее снова в свои объятия. Только в .такой момент — в момент пробуждения — она сознавала, что в доме все равно все пойдет своим чередом, если даже она будет лежать в постели до самого вечера. Пожалуй, мешать она могла бы всем, а вот пользы от нее — никакой. Поэтому лучше всего — опять заснуть. Да, но если она заснет, то перестанет испытывать то блаженство, которое она ощущает, сознавая, что может спать сколько угодно. А это было наслаждением почище самого долгого сна. Поэтому лучше не поддаваться соблазну! Когда эта минута подходила и Эленэ уже окончательно просыпалась, она совершенно преображалась. Эта Эленэ, в отличие от прежней, была убеждена, что без нее в доме все пойдет вверх дном. И чем дольше она будет лежать в постели, тем больше несчастий обрушится на семью.
Като (так звали домработницу) наверняка забыла взять молока, а если взяла, то оно у нее выкипело. Като небось сейчас на кухне раскладывает пасьянс и, если выпадет трефовый король, плачет от радости.
Эленэ огорчилась, что муж поднялся раньше ее. Так она огорчалась каждое утро. Это огорчение давно стало приятной привычкой, потому что оно являлось частью ее мнимой суетливости и заботливости.
Точно так же ее волновала грязная рубаха Торнике, которую приходилось стирать Като, обед, который в конце концов готовила Като. Эти огорчения были для не заменой всей ее деятельности.
«Ой-ой-ой,— думала со страхом Эленэ,— и завтрак надо приготовить!»
Страх пробежал по всему ее телу легкой, приятной дрожью — и тотчас бесследно исчез.
Потом Эленэ внимательно посмотрела на мужа:
«Надел ли он свежую рубаху?»
И об этом она сразу забыла, потому что взгляд ее был пленен молодецким видом мужа. Сердце ее наполнилось радостью. Она подумала, что, вероятно, и она выглядит так же.
— Георгий! — тихо позвала она и проснулась окончательно.
— Да! — откликнулся Георгий, не оборачиваясь.
Он не любил смотреть на заспанное лицо жены.
— Ты уже встал? — спросила Эленэ, не найдясь, что сказать.
— Да...
— Знаешь что?
Эленэ замолчала. Георгий терпеливо ждал, пока она скажет, что ей нужно.
— Если хочешь, я встану,— сказала наконец.
— Лежи.
— А завтрак?
— Като приготовит.
— Ах, что ты, что ты! — возглас был таким категорическим, что можно было подумать, будто каждое утро завтрак готовила она сама.
— Лежи,— повторил Георгий и еще туже затянул галстук. Для этого ему пришлось приблизиться к зеркалу на один шаг.
Эленэ все-таки встала. Она прямо на ночную сорочку надела халат и сунула ноги в теплые домашние туфли. Георгий увидел в зеркале, как она направилась к нему, ее длинная ночная рубашка волочилась по полу.
Словно раздумав, она присела на стул, поправила растрепанные волосы и спросила:
— Снег?
— Да...
— Знаешь что?
Георгий отошел от зеркала. Подошел к тумбочке, стоявшей у кровати, взял ключи и бумажник и положил в карман.
Вдруг у Эленэ заблестели глаза. Вероятно, ей наконец пришла в голову мысль, которая могла заинтересовать Георгия.
— Знаешь что?
— Да? — теперь уже с нетерпением спросил Георгий.
— Завтра,— начала Эленэ и замолчала, ожидая, когда муж к ней повернется. Но поскольку муж медлил, она сказала: — Повернись же наконец сюда!
Георгий взглянул на жену. Эленэ молча улыбалась ему, словно на ее лице было написано все, что она хотела сказать, а ему, Георгию, оставалось только это прочесть.
— Что такое? — спросил Георгий и опять отвел взгляд.
— Завтра день рождения Лизико!
— Знаю!
— Что-нибудь приготовить?
— Я уже сказал Като!
— Боже мой, да разве Като может?
— Я ей все уже сказал,
— Георгий!
— Да?
— Надо будет пригласить Зазу.
— Что-о?
— Хочу, чтобы ты пригласил Зазу.
— Что за новости!
— Вчера меня Лизико попросила...
Эленэ замолчала. Георгий подошел к ней совсем близко. Эленэ обрадовалась, что ей удалось заинтересовать Георгия. Теперь она нарочно молчала.
— Что ты сказала?
Георгий о чем-то думал. Эленэ не отрывала от него глаз.
— Ни в коем случае! — проговорил Георгий.
— Что?
— Чтобы я больше не слышал об этом, понятно?
— Понятно,— ответила испуганная Эленэ,— понятно.
СПИРИДОН У АДАМА.
АДАМ ВСТРЕЧАЕТ НА СТАНЦИИ НЕВЕСТУ
УЧИ.
БЕЖАН.
ЛАВРЕНТИЙ.
ВАХО
Шел дождь. У Адама замерзли руки. Он еще немного постоял и посмотрел, как сбрасывали бревна с грузовика, а затем повернулся и ушел. Там, где начинался мост, стояла наскоро сколоченная деревянная сторожка. У будки было одно окно, через которое высовывалась труба. Из трубы уютно струился дым, словно приглашая Адама войти.
Адам как раз собирался немного обогреться, а потом снова вернуться на стройку. Он вошел в сторожку. Здесь никого не было. В раскаленной докрасна печурке потрескивал огонь. В будке стояла железная кровать и один колченогий стул. У кровати стоял перевернутый ящик из-под бутылок. Строителям он заменял стол — на нем были разбросаны головки чеснока и куски хлеба. На
кровати валялся бараний тулуп с раскинутыми рукавами. Можно было подумать, что на постели лежит пьяный.
В будке было тепло. Несмотря на щели в стенах и земляной пол, огню все же удалось согреть ее. Адам придвинул стул поближе к печке и сел. Он расстегнул пальто, а вскоре снял его совсем, блаженно прислонился спиной к стене, протянул ноги к самому огню, и его мокрые сапоги начали шипеть, от них пошел пар.
— Едва отогрелся,— проговорил он вслух. От тепла его потянуло ко сну. Это случалось с ним всегда — стоило только согреться; он постоянно недосыпал. Чтобы не задремать, он достал сигарету, щипцами выхватил из огня головешку и прикурил от нее. Он долго смотрел на тлеющие уголья.
«Похоже на сердце,— думал Адам,— ей-богу, похоже на сердце. На маленькое сердце, рассерженное и надутое».
Головешка и впрямь словно пульсировала: то потухала, то разгоралась.
Адам подул на нее — она ярко вспыхнула и заалела.
Он бросил головешку обратно в печку.
Пора уходить. Бревна, наверно, уже разгрузили. Теперь надо проследить, чтобы их уложили. Он всегда так волнуется, как будто без него не сделают.
«Уважаемый Адам,— говорил ему Симон,— авторитет надо беречь!»
«А что такое авторитет? Что вы называете авторитетом?»
«О, авторитет это большое дело, большое!»
Адам попытался встать, но даже и приподняться не сумел, казалось, огонь не отпускал его.
«Еще побуду немного,— сделал себе поблажку Адам,— совсем немного... минут пять».
Дверь отворилась, и кто-то вошел в будку. Адам даже оборачиваться не стал — был уверен, что это сторож. Но шаги вошедшего ему показались незнакомыми, он обернулся и увидел зубного врача. Решив, что Адам спит, тот застыл на месте, боясь разбудить его. Он пришел сюда, чтобы узнать, где найти Адама, и наткнулся прямо на него.
Появление врача удивило Адама, он встал и пошел ему навстречу.
— Чем могу служить? — Адам предложил гостю единственный стул. Врач сел, опершись на палку с такой силой, что ее острый металлический наконечник вонзился в земляной пол.
— Холодно!
Адам кивнул, не переставая удивляться: что привело сюда этого человека?
Врач снова повторил:
— Холодно.
И Адаму показалось, что он обращается не к нему, а к огню.
Затем врач двумя пальцами извлек из кармана сигарету.
— Есть ли у вас спички, молодой человек?
Адам зажег спичку и почтительно поднес ему, старику даже не пришлось наклоняться. Он прикурил, глубоко затянулся и спустя некоторое время произнес удовлетворенно:
— Так!
— Да-а! — не совсем понимая, о чем речь, подтвердил Адам, чтобы не обидеть гостя.
Зубной врач показался Адаму очень изменившимся. Он как будто еще больше постарел, поседел.
«Болеет, наверно»,— подумал Адам.
Старик и впрямь был похож на больного. Или беда какая с ним стряслась, и тает он от нее, как свеча?
«Если он болен, чего на стройку пришел?»
— И дождь заладил — не остановишь!
— Что? — Адам не был уверен, что врач обращался к нему; может, он сам с собой разговаривает?
— Дождь! — сказал старик.
Адам бросил сигарету в печку, тут же достал другую и закурил.
— Лучше бы уж снег пошел,— сказал он больше для того, чтобы проверить — к нему ли в самом деле обращается старик.
— А здесь тепло,— старик сделал неопределенный жест рукой, в которой держал сигарету.
В это время в дверях показалась чья-то голова:
— Адам, слушай, где ты?
— Здесь, а что случилось?
— Бревна под дождем оставлять?.
— Сейчас приду.
Голова исчезла.
— Вы уходите?
> Нет, нельзя так оставлять старика!
— Подождут,— сказал Адам и присел на кровать.
Старик долго молчал.
Адам терпеливо ждал. Он понял, что зубной врач не хотел его отпускать.
Гость вдруг закашлялся, бросил сигарету, достал из кармана похожий на обрывок афиши большой зеленый платок и прикрыл им рот. Лицо его покраснело, на висках и на лбу выступили и набухли жилы. Адам невольно нагнулся к нему, старик рукой подал ему какой-то знак, Адам его не понял, старик перевел дух и сказал:
— Воды, пожалуйста!
Адам, не найдя стакана, подал ему воду прямо в кувшине. Старик с трудом поднял кувшин, на секунду приложился к горлышку и тут же вернул Адаму. Кувшин был тяжелый, и у старика дрожали руки.
— Вы испугались? — он взглянул на Адама с улыбкой.
— Нет...
— Это все курение,— проворчал он,
— Конечно.
— Вы много курите?
— Много!
— Не годится...
Его голос никак не соответствовал внешности, он был бодрый и совсем не хриплый. Словно он подносил ко рту невидимый микрофон, который изменял его голос.
— Я тоже много курю,— сказал старик,— очень много... И по ночам тоже... Всю ночь напролет... Ведь я же не сплю...
— Не спите?
— Я никогда не сплю! — холодно ответил старик, словно обидевшись, что кто-то до сих пор об этом не знает.
— Разве это возможно? — Адам удивился, чтобы сделать гостю приятное, в душе он сразу ему поверил.
— Возможно! — сказал старик с довольным лицом.— Поверьте мне... Я никогда не сплю.
У старика был большой лоб и ввалившиеся виски. Он так близко придвинулся к печке, что почти прикасался коленями к ее раскаленному боку, но, казалось, не чувствовал жара.
Адаму почему-то припомнился один старик, живший с ним по соседству в Тбилиси. Несколько лет назад сын привез его из деревни, и он целыми днями просиживал
у окна. Адам всегда отводил от него глаза, потому что жалел его. А почему жалел — и сам не знал. По правде говоря, старика жалеть было не за что. Он не походил на заброшенного, оставленного без внимания, на нем была белоснежная рубаха, темно-красный галстук, завязанный толстым узлом, он всегда был чисто выбрит.
Странно, может, Адам жалел его только потому, что он целыми днями сидел у окна?
«Неужели старость означает одиночество?»
Адам бросил в печку несколько поленьев и снова сел. Старик, казалось, совсем забыл про него. Жалкий, сгорбленный, сидел он на колченогом стуле. Палка его все так же вонзалась в землю. Обеими руками он крепко опирался на нее. На руках покоился его подбородок.
Но вдруг он выпрямился, снял шапку и огляделся, не зная, куда ее положить. Потом отодвинул в сторону головки чеснока и хлеб и положил шапку на ящик.
В сторожку вошел промокший до нитки Вахо.
Он ежился от холода и, стараясь согреться, прятал руки под мышки. С ног до головы он был вымазан в грязи.
Ни на кого не обратив внимания, он вошел, направился к печке и присел возле нее на корточки.
Старик посмотрел на Вахо:
— Здравствуй!
Вахо небрежно кивнул.
— Вы его знаете? — спросил Адам старика.
Теперь Вахо кивнул Адаму: да, он меня знает.
— В бильярд больше не играешь? — спросил старик у Вахо.
— Эх,— вздохнул Вахо.
— Что ты тут делаешь?
— Я тут исправляюсь, —усмехнулся Вахо,— перевоспитываюсь, уважаемый Спиридон!
Потом он торопливо поднялся и вышел из будки, но вскоре опять появился в дверях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29