Интересно и то, что Гамлет и Офелия напоминают нам больше брата с сестрой, чем возлюбленных. Это новый вариант Электры и Ореста. Это классическая пара, созданная человечеством для того, чтобы судить виновных родителей.
— Ты знаешь, как странно,— вдруг засмеялась Нинико,— мне всегда казалось, что ты мой брат.
Заза словно не расслышал этих слов и продолжал:
— Вместе с тенью Гамлета появляется Офелия со своими белыми цветами, теплом и нежностью.
— Появляется, чтобы потом снова вернуться в реку? — тихо спросила Нинико.
— В реку?
— Да, чтобы снова вернуться в реку! — повторила Нинико.
Так они разговаривали долго. Потом Нинико ушла домой. Зазе не хотелось уходить. Он поднялся на второй этаж в концертный зал. Дежурная узнала его и впустила. Играла Элисо Вирсаладзе. Зал был набит битком. Заза стал около стены. Он постарался напрячь все свое внимание, но усталые мысли разбегались и с трудом подчинялись организованной эмоции, тонко отграненным и прозрачным, как хрусталь, звукам музыки Моцарта, которые разбивались о черную поверхность рояля.
Потом Заза почувствовал на себе чей-то настойчивый взгляд. Он медленно повернул голову и увидел Лизико. Лизико сидела совсем близко, в последнем ряду, она поманила его рукой: рядом с ней было свободное место. Заза подошел и сел.
— Привет! — шепнула ему Лизико,— Куда ты пропал?
— Работа... Хорошо играет?
— Очень! Знаешь, Магда приехала!
— Что?
— Насовсем приехала, она должна была прийти на концерт вместе со мной, но у нее разболелась голова.
«Приехала Магда! Магда приехала! Магда! Магда!»
Он чуть не вскочил и не выбежал из зала, он не мог больше тут сидеть, заерзал на стуле и почувствовал, что ему жарко. Лизико надела очки. Заза подумал, что она надела их, чтобы получше видеть, что с ним творится, но Лизико смотрела не на него. Заза невольно повернулся в ту же сторону.
— Магдины предки! — шепнула ему Лизико.— Видишь?
Мужчина был уже седой. Заза часто встречал его на улице, замечал восторженные и слегка удивленные взгляды, которые прохожие бросали ему вслед. Это был известный физик. Он обычно проходил по проспекту Руставели со спортивной сумкой, означающей, что он возвращается с теннисных кортов.
— Неужели это отец Магды! — удивился Заза.
— Да,— Лизико наклонилась к Зазе,— а эта особа ее мать!
Рядом с мужчиной сидела красивая женщина. Ее черные блестящие волосы были гладко причесаны и заколоты на затылке маленьким алмазным бантикохМ. На ней было темно-зеленое платье без рукавов, а рука с широким серебряным браслетом покоилась на ручке кресла. Кисть руки безвольно свисала с бархатного подлокотника, и Заза разглядел длинные белые пальцы с ярко-красными выхоленными ногтями. Мужчина время от времени украдкой поглаживал эту слабую, нежную руку, будто случайно касался ее, сжимал и внезапно отпускал, словно женщина сама вырывала ее: однако рука оставалась неподвижной и свисала безжизненно, как у манекена.
Заза взглянул на Лизико, решив, что она шутит. Такая молодая женщина не могла быть матерью Магды. Но у Лизико было такое любопытное лицо, так иронически поджимала она губы, что Заза ни о чем не стал спрашивать. Взгляд Лизико был устремлен на эти руки, такие осторожные и все же выдававшие самые сокровенные чувства. Потом, словно прочитав мысли Зазы, Лизико шепнула ему:
— Да, это ее мать!—она улыбнулась, словно хотела что-то еще сказать, но предпочла воздержаться.
— Красивая...
— Да,— Лизико сняла очки и взглянула на Зазу,— красивая...
И повторила:
— Красивая...
От этого многозначительного повтора слово звучало как секретный шифр. Заза должен был разгадать его и понять, что подразумевается под ним.
— А Магда чудачка,— снова сказала Лизико, видимо убедившись, что Заза не разбирается в секретных знаках,— не хотела приезжать в Тбилиси...
— Почему?
— Чудачка...
Лизико не терпелось растолковать все непонятливому собеседнику, но именно непонятливость его мешала ей сделать это.
Заза не владел искусством беседы одними намеками с неуловимой сменой интонаций. Ему надо было все выкладывать прямо. Если бы Заза был из круга Лизико, она говорила бы с ним примерно так:
— Красивая... — сказала бы она, приподняв брови кверху. После короткой паузы она опустила бы брови и повторила уже веселее:
— Красивая...
Потом, помолчав немного, заключила бы очень серьезно:
— Красивая...
И Зазе все стало бы ясно. Но, к сожалению, Заза не понимал этого языка. Поэтому Лизико еще ближе склонилась к нему, приблизилась к самому его уху и прошептала:
— Магда просто ненормальная, она переживает, что ее мать изменяет своему мужу. Ну, скажи — не чудачка?.. Магда сама не знает, чего хочет,— говорила Лизико,— как будто сама...— Она замолчала и с улыбкой добавила:—Моя подружка слишком много на себя берет!
Заза внезапно с поразительной ясностью почувствовал, что Лизико просто-напросто ненавидит Магду.
Нинико жила в новом районе, в новой однокомнатной квартире. Сейчас она сидела перед зеркалом. Тут же на столике стояла маленькая елочка, не елочка, а скорее еловая ветка, которую Нинико убрала разноцветными игрушками. Елочка отражалась в зеркале. Нинико хотелось есть, но усталость так ее одолела, что она была не в силах встать, чтобы приготовить себе еду.
«Так и умру,— думала Нинико,— здесь перед зеркалом...»
Она очень любила зеркало. Оно было ее другом и хранителем всех ее тайн. Нинико положила руки на стол, уронила на них голову. Теперь елочка казалась гораздо выше. И получалось, что лежит она под елью.
— В еловом лесу такая тишина,— послышался ей чей-то шепот,— там лежит белый-белый пушистый снег...
И Нинико шла по снегу. Какой странный снег,— думала она,— как он блестит...
Потом она увидела на снегу разбросанные цветы и совсем не удивилась. Напротив, она была уверена, что увидит цветы. И на самом деле снег был устлан цветами. Нинико принялась собирать: «Вот розмарин — это для памятливости, возьмите, дружок, и помните. А это анютины глазки: это чтоб думать...»
Громкий стук заставил ее встрепенуться и открыть глаза. Кто-то яростно колотил в дверь. Нинико с трудом заставила себя встать, голова ее словно была налита свинцом. Она никак не могла прийти в себя, ей казалось, что она еще идет по снегу, только цветов уже не было видно. Она добралась до двери и открыла ее. Перед ней стоял высокий мужчина в вылинявшем зеленом кителе, в брюках «галифе», заправленных в носки, и в галошах. Сразу было видно, что он живет в том же доме, в таком наряде издалека он прийти не мог.
Мужчина, задрав голову, к чему-то принюхивался.
Когда Нинико открыла дверь, мужчина едва не угодил ей пальцем в глаз:
— Это здесь! — объявил он, бесцеремонно отстранил ее в сторону и вошел в квартиру.
Удивленная Нинико последовала за ним. Мужчина устремился в кухню, закрыл газ и широко распахнул окно. Затем снова подошел к газовой плите, что-то там проверил и только теперь обернулся к Нинико:
— Как так можно, девушка, это же просто недопустимо!
И тут Нинико догадалась: у нее остался открытым газ. Поэтому воздух в комнате показался ей таким тяжелым, когда она вернулась домой. Но ей было не до того, она села перед зеркалом и, наверно, уснула.
Сосед вышел из кухни:
— Окно пусть будет открытым! Я поднимался из подвала и почувствовал запах... Разве так можно!
Нинико стало стыдно: этот незнакомый человек бог знает что может о ней подумать.
Мужчина последовал в комнату:
— И здесь открой окно!
Нинико открыла окно. И ей вдруг стало холодно, она взяла шаль с кушетки набросила себе на плечи.
— Садитесь, пожалуйста! —нерешительно предложила она мужчине. Он стоял вытянувшись и, казалось, о чем-то думал.
— Присядьте, пожалуйста,— повторила Нинико.
Гость не садился и продолжал осматривать комнату.
— Я ваш сосед, живу прямо над вами.
— Очень приятно,— Нинико стало еще холоднее,— можно, я закрою окно?
— Закройте! — тон у него был повелительный. Нинико закрыла окно. Мужчина продолжал стоять, но уходить не собирался.
— Это кто? — ткнул он пальцем в фотографию в рамке, висевшую на стене.
— Сара Бернар!
— Кто-о?
— Сара Бернар... Французская актриса.
— Понятно... А я Платон Курдиани! — неожиданно представился мужчина, будто Нинико назвала ему себя.
Затем он повторил:
— Понятно...
— Что вы сказали?
— Ничего, кушетка, книги, картины, магнитофон,— спокойно перечислял он обстановку, как будто разглядывал предметы через бинокль и докладывал об увиденном присутствующим.
— А куда выходит эта дверь?
— На балкон...— Нинико поражало, почему его так подробно интересовало убранство ее квартиры,
— На балкон... Вы спите на этой кушетке?
— Да...
— Сколько вам лет?
— Двадцать четыре!
— Где-нибудь работаете?
В театре.
— Прекрасно, я очень люблю театр. Так почему же, детка, ты так неосторожна?
Потом он внимательно посмотрел на Нинико:
— Испугалась? — и повернулся к дверям: — Ну, я пошел, а ты будь внимательнее! — Он погрозил ей пальцем.
— Спасибо,— Нинико теперь на самом деле испугалась и почему-то всей душой желала, чтобы сосед поскорее ушел.
Она крепко заперла за ним дверь, прислонилась к ней спиной и облегченно вздохнула.
Она содрогнулась при мысли о том, что могла умереть во сне.
После концерта за сестрой приехал на машине Торнике, Заза не поехал с ними и домой пошел пешком.
Проспект Руставели был завален снегом, казалось, что его только что привезли откуда-то запакованным в вату и еще не распаковали. Подмораживало, и местами тротуар блестел, как зеркало.
Возле оперы Заза встретил супружескую пару, живущую по соседству. Они так прогуливались всегда, исправно посещали кино и театр. Муж с благоговением вел жену под руку, чтобы она, не дай бог, не поскользнулась на льду. Они шли медленно, блаженная улыбка играла на их лицах, словно им было известно что-то такое, чего никто никогда не узнает. Заза только один раз поднимался к ним, даже не помнит зачем. Кажется, для того, чтобы отнести им газету, по ошибке брошенную почтальоном в ^го ящик.
Супруги называли друг друга «мамочкой» и «папочкой». Они жили в одной комнате, и видно было что это их весьма угнетало, хотя на словах они гордились тем,
что у них была одна комната, словно самый факт тесноты подтверждал их непоколебимую порядочность.
«Если бы мы по примеру других прибегали к помощи лжи, можете быть уверены, мы не оставались бы в одной комнате». «Если бы папочка был карьеристом, мы бы тоже обитали во дворце!» «Пожалуйте, пожалуйте к нам, в тесноте, да не в обиде!» «Войдите! Папочка всегда был покровителем молодежи, потому и остались в этой конуре!» «Мамочка, ложись, не то простудишься, у нас не топят!»
Заза пробыл у них совсем недолго и ушел с таким чувством, будто был виноват в том, что они жили в одной комнате.
Да, они явно жалели, что в свое время не прибегли к помощи лжи, что не позаботились вовремя о карьере, хотя это они, разумеется, тщательно скрывали. Теперь оба они уверовали в то, что были истинными мучениками за правду. Если послушать их, то получалось, что все только и делали, что лгали из самых корыстных целей: врачи, режиссеры, инженеры, почтальоны и милиционеры.
Не мог же он с ними спорить! Они все равно остались бы при своем мнении... Сейчас они не заметили Зазу, и он обрадовался, что избежал встречи.
«Мы с мамочкой были в кино. О, как лгут эти прославленные кинорежиссеры!»
Окна маленького кафе так запотели, что через них нельзя было разглядеть посетителей. Его стеклянные запотевшие стены походили на желтый шероховатый занавес, за которым ощущалась невидимая глазу суета, как в театре перед началом спектакля. У самых дверей стояли какие-то парни, они поочередно выглядывали на улицу. Они были в пальто и, видно, собирались уходить, но кого-то ждали. У них были такие унылые лица, словно их заперли снаружи. Заза перешел площадь перед кафе «Метро». Удивительно, он совершенно не думал о Магде. Сразу прошла, погасла первоначальная радость. Словно ничего не произошло. До сих пор он со страхом ожидал приезда Магды в Тбилиси.
И вот Магда приехала! Он завтра же мог ее увидеть. Но что он ей скажет? Они так расстались, что Зазе не следовало больше думать о встрече с ней. Но он все же думал. Ночью, перед сном, когда все невозможное
кажется возможным, когда мечты приближают далекое и недосягаемое, он прогуливался с Магдой по тбилисским улицам, растерянный и счастливый, потому что Магда любила его. А наутро все принимало реальный облик: Магда была далеко, и, наверно, им никогда не встретиться.
Папуна выходил из гастронома в пальто нараспашку. Обеими руками он обнимал бутылки шампанского и спешил к машине, стоявшей у самого тротуара и, по всей видимости, ожидавшей его.
— Папуна,— окликнул его Заза.
— О, Заза, поехали ко мне! — лицо у Папуны так и сияло.
Шофер открыл ему дверцу. Папуна бросил бутылки на заднее сиденье и повернулся к Зазе:
— Поехали?
— Что случилось, чему ты так радуешься?
— Заза, я счастлив, ты понимаешь, счастлив!
— Да?
— Ты помнишь того парня?
— Которого?
— Садись, расскажу по дороге.
— Я не могу, скажи, какого парня?
— Который провожал Лейлу.
— Ну?
— Сейчас он у нас!
— Что-о?
— Он у нас. Поехали, Заза! Если бы ты счастлив!
Заза решительно ничего не понимал.
— Постой,— сказал он,— как же так?
— Такси ждет,— сказал Папуна,— едем, скажу тебе по дороге.
— Ладно, я доеду до площади,— Зазе лось узнать, что случилось.
— Черт с тобой, поехали!
Они сели в машину. Папуна хлопнул рукой Зазу по
колену:
— Помнишь? Я же тебе рассказывал!
— Помню...
— И вот сегодня я возвращался домой... Вхожу в переднюю, а дверь в комнату приоткрыта. Слышу —
знал, как я все очень хотел разговор, узнаю его голос. Я чуть не упал... Понимаешь?
Он что-то хотел сказать, но, видно, не нашел подходящего слова.
— Понимаю,— сказал Заза нетерпеливо.
— Так вот, я тихонько подхожу к двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29