— Решающую роль играет своеобразие,— сказал Вамбола, все еще не сводя глаз с Рийны.
— Искусство руководить в том и состоит, чтобы пробуждать активность людей, направлять их так, чтобы ни один не чувствовал себя ущемленным, — развивал свою мысль Роман.— Только тот имеет какую-либо ценность как личность... как личность, а также как гражданин, кто сам, без подсказки доходит до истины. Ибо тогда он самостоятельно познал нечто, переварил его, понятно вам? Иначе он останется попугаем. Но ведь и умный попугай — все же только попугай.
Отец, справившийся и со вторым стаканом, опять стал уговаривать девочку пить вино.
На этот раз она повиновалась не сразу. Сделала еще два глоточка и посмотрела на отца умоляющим взглядом. Мужчина что-то сурово сказал девочке, и та, жалостно скривив губы, готовая заплакать, начала пить.
— Распоряжается, точно директор, — проворчал шофер министра.
— Нервы не в порядке,— заметил Вамбола и пересел так, чтобы не видеть ни отца, ни девочку.
Роман заключил уверенно:
— Жертвы культа личности.
Мужчина, к которому относились все эти замечания, взглядом заставлял девочку пить, пока она не опорожнила стакан. Я случайно посмотрел на завуча: он сидел, уставившись глазами в пол.
— Коммунизм с такими людьми не построишь, — покачал головой Вамбола.
Рийна, услышав слово «коммунизм», тут же взвилась:
— Коммунизм? Каждому по его потребностям! Это когда же такое время наступит? Господи боже мой Откуда они возьмут каждому дом и все, что туда полагается? Пианино и телевизоры, диваны и кресла и сотни других вещей. А потом еще и автомобили, когда же успеют их так много наделать? А платья, костюмы, жаркое и пироги? Если у одного что-то будет, другой тоже захочет... Человек остается человеком.
Мужчина прислушался. Я надеялся, что он поймет, почему так говорят, и уйдет со своей девочкой.
— Хотя мне и кажется, что с некоторого времени у нас фетишизируют организационную сторону дела,— продолжал Роман, снова завладев нитью беседы,— все же нужна еще известная радикальная перестройка, чтобы найти новые формы жизни.
— Печать могла бы делать больше, чем раньше,— сказал Вамбола.— А там цепляются за устарелое, застывшее. Все зависит от редактора,— закончил он с раздражением.
Мужчина, видимо, потерявший интерес к окружающему, в третий раз подошел к стойке. Он потребовал опять зубровки и еще стакан вина.
Рийна удивилась.
— Вина я вам больше не дам,— сказала она мужчине.
Тот словно окаменел.
— Нет, дадите,— процедил он сквозь зубы.— Торговка пивной пеной.
Вино он получил тоже.
Теперь на них смотрел весь бар — на неизвестного мужчину и его маленькую дочку, успевшую задремать.
Завуч удалился.
С пачкой газет, торчащей из кармана, в бар вошел мой бывший соученик по институту.
Милицейские из ГАИ о чем-то спорили.
— Он же не шофер,— говорил один.
— Нарушение правил торговли — не наше дело,— заявил второй. Может быть, они этого и не говорили — мне так послышалось или я просто представил себе их разговор.
По мужчине не было заметно, что он уже осушил два пивных стакана зубровки и две кружки пива и приступает к третьим. Только выражение лица у него стало очень мрачное.
Роман продолжал:
— У нас мало уделяется внимания тому, что раньше называлось светской жизнью. Все ограничивается двумя вещами: работа и собрание. Другие формы общения не признаются. Могут, конечно, возразить, что есть театр, кино, спортивные соревнования и так далее. Но средний гражданин не ходит каждый вечер в кино. О театре я уже не говорю. Концерты и художественные выставки посещает ограниченный круг интересующихся ими людей. Куда же девать свободное время? Валандаться без дела, распутничать, играть в карты или пить? Людям ничего другого не остается. В эпоху каждой общественно-экономической формации правящие классы создавали свои бытовые традиции. У нас же все это совершенно не разработано. И теперь вы видите результаты: три раза по двести граммов водки и по кружке пива. Ребенку с малых лет — стакан вина под нос! А помните: последний советский гражданин на голову выше любого вельможи капиталистического общества и все такое прочее.
Отец разбудил девочку.
— Попробуй,— стал он уговаривать ее. Девочка вдруг расплакалась.
Отец заорал:
— Пей!
Он все-таки захмелел.
Девочка дрожащими ручонками поднесла стакан к губам.
Мой бывший соученик — сегодня на нем была светлая, незнакомого мне фасона куртка (черт возьми, откуда только он их выцарапывает?) — подошел к их столу и взял из рук девочки стакан.
Мужчина поднялся и крикнул угрожающе:
— Уходите!
— Оставьте его,— через плечо посоветовал Роман молодому человеку.
Мне вдруг стало ужасно не по себе, Молодой человек присел к их столу.
— Если вам нужен партнер, угостите меня.
Глаза и дрожащий подбородок мужчины говорили о том, что внутри у него все кипит.
— На сегодня, пожалуй, хватит,— заметил нам Вамбола.
Видимо, он тоже чувствовал себя неловко.
Мужчина посмотрел на молодого человека, спокойно сидевшего перед ним, и на свою девочку; та поднялась и теперь обеими руками обнимала отца. Я был уверен, что еще минута — и мужчина бросится на противника. Но этого не случилось.
Он взял девочку на руки и двинулся к выходу. Кружку пива, зубровку и вино оставил на столе нетронутыми. На пороге он вдруг обернулся и обвел комнату своим свинцовым взглядом. Казалось, он хочет запечатлеть в памяти все наши лица.
Дверь с шумом захлопнулась за ними. Пружина не действовала уже две-три недели.
Я смотрел на своего бывшею соученика с восхищением. Он сразу вырос в моих глазах. Вспомнилось, что у него были удивительно меткие дальние броски.
Шофер пробурчал одобрительно:
— Хоть министром ставь.
Неизвестный мужчина вернулся минут через пятнадцать — двадцать уже один. Мы не успели уйти, потому что Вамбола изменил свое решение и счел, что мы можем все-таки выпить еще по кружке.
Роман как раз критиковал систему обучения в вузах, которая, дескать, во многих отношениях устарела. Мужчина остановился на верхней ступеньке лестницы, широко расставив ноги. Видимо, глаза его ничего не различали: здесь часто случается, что, войдя с улицы, где светит яркое солнце, человек вначале ничего не видит, такой сумрак царит в нашем баре. А может быть^ он что-то обдумывал, покачиваясь на каблуках или слегка пошатываясь. Наконец спустился по ступенькам и направился к Юло (Юло — имя моего соученика). Тот, засовывая газеты в карман, собирался уходить.
Бар замер. По-видимому, каждый чувствовал, что вот-вот произойдет что-то нехорошее.
— Сейчас ударит,— пробормотал Вамбола. Он несомненно жалел, что остался. «Этот ни с чем не посчитается»,— подумал я, следя за вошедшим.
Мужчина подошел к Юло и долго смотрел ему прямо в лицо. Опять он слегка шатался.
— Ударит,— опять пробормотал Вамбола.
Я решил, что, если мужчина затеет с Юло потасовку, я поспешу к Юло на помощь. Но не делал ни шагу в их сторону.
Мужчина не ударил.
Жаль, что я не видел его глаз и не могу сказать, какие мысли в них отражались. Он стоял к нам спиной.
Что там в точности произошло, я не знаю. Вскоре он направился между столиками к прилавку.
Рийна поискала глазами бутылку с зубровкой.
Мужчина не дошел до прилавка. Он остановился около нашего столика, впился глазами в лицо Романа, пробурчал: «Оставьте его»,— и потом поднял руку,
Роман отлетел и трахнулся о стойку.
Рийна пронзительно вскрикнула.
Я могу поклясться, что этот мрачный пьяный человек не ударил Романа. Он только поднял руку. Что он хотел сделать, этого никто теперь не может сказать. Во всяком случае, засвидетельствовать Роману свое почтение не собирался. Нет, он не стукнул Романа. Когда он остановился около нашего столика, впился своим колючим взглядом в глаза Романа и, передразнивая его, злобно пробурчал «оставьте его», Роман встал и подался назад. При этом попал ногой между стульев, потерял равновесие и упал. Это позже подтвердили все.
Роман не бывает больше в баре, где продавщицей пышногрудая Рийна и где скоро начнется ремонт. И Вамболу я с тех пор здесь не встречал. Наша компания распалась. Теперь я выпиваю свое пиво, стоя у полки, прибитой вдоль стены, читаю при этом газеты и мне вечно некогда.
Я работаю на текстильной фабрике. Надолго ли хватит у меня терпения, я, конечно, заранее сказать не могу.
Юло оказался технологом текстильной фабрики.
1964
ПРОТОКОЛ одного дня
Вольдемар Ряэгас открыл глаза. Его сонный взгляд различил полированные дверцы шкафа, круглые колпаки люстры под потолком, висящие на спинке стула брюки. На улице уже, наверное, совсем светло. И небо ясное. В пасмурную погоду сквозь толстые шторы не проникает столько света, чтобы все можно было так разглядеть. Ряэгас поискал глазами часы, тикавшие на ночном столике: двадцать девять минут шестого. Даже цифры выделялись четко.
Значит, он опять проснулся чуть ли не минута в минуту. Вольдемар Ряэгас всегда просыпался вовремя. В пять, в половине шестого или в шесть, так, как бывало нужно. Чем дальше находилось место работы, тем раньше вставал. Сегодня можно было спать до половины шестого. Часы и показывали половину шестого.
Хотя глаза Ряэгаса так и норовили опять сомкнуться, он отбросил одеяло. Он не имел обыкновения валяться в постели. Да и времени никогда не хватало, чтобы понежиться.
Он сел на кровати, потом сразу же встал. Зевнул. Пошарил ногами, ища шлепанцы. Левая нога не нашла туфли, он опустился на корточки, потом на четвереньки, чтобы найти пропавшую тапку. Под кроватью ничего не было видно, но Ряэгас не хотел зажигать ночник или раздвигать шторы. Из-за жены. Пусть спит, ему спокойнее будет одеваться.
Как раз когда Вольдемар нашел туфлю и встал на ноги, с кровати послышалось:
— Мог бы еще... залезть под одеяло.
Значит, жена все-таки проснулась. Наверное, даже следила за ним. Вольдемар знал свою жену. Он знал жену и понимал, что означали эти слова. Чертова туфля, если б не она, успел бы раньше натянуть штаны. А теперь.. Наверно, все-таки надо... Не то еще начнет подозревать. Пожалуй, уже и подозревает.
Ряэгас опять лег в постель. Заскрипели пружины. Не повезло с покупкой кровати, дрянные пружины.
— Времени маловато,— устраиваясь поудобнее, пробормотал он, хотя и понимал, что для таких вещей надо иногда находить время.
— Тебе вечно некогда,— ответила Анна-Май.— И вечером, и утром.
Вскоре Ряэгас снова был на ногах. Он решил, что бриться не будет. Иначе опоздает к автобусу. Автобус ждать не станет. Он теперь ходит точно. К тому же Ряэгас вчера утром брился. У него вдруг появилось желание опять забраться в постель, черт, удивительное дело! Но время не позволяло.
Жена сказала:
— Кофе в термосе.
Голос у нее теперь был гораздо мягче. В таких случаях голос у Анны-Май делался бархатным.
— Ладно,— ответил Ряэгас, застегивая брюки. В ванной он подумал о том, что в коммунальных домах с центральным отоплением всегда есть горячая вода. В этом отношении городские каменные халупы лучше. Вообще же под собственной крышей куда приятнее. Просторнее, кругом зелень. Да и тихо, мастери себе в подвале что хочешь. По вечерам у них тоже есть горячая вода, по утрам только тепловатая и холодная. Чтобы получить горячую, надо топить либо котел парового отопления, либо плиту. И еще подумал о том, что к Анне-Май он слишком привык. До чего можно привыкнуть к женщине... Тут он не додумал свою мысль.
Он торопливо кончил умыванье, ведь пять минут но теряно.
Вольдемар Ряэгас был крепкий мужчина выше среднего роста, широкоплечий. Лицо его отнюдь не от« личалось правильностью: большой нос с горбинкой, тяжелая нижняя челюсть, острые скулы и карие глаза слегка навыкате. Густые, темные, сросшиеся над переносицей брови придавали взгляду вдумчивое выражение. Лицо и толстая шея загорели до черноты, так лее как мускулистые руки, покрытые густыми рыжеватыми волосами. По сравнению с загорелой шеей и руками плечи и широкая спина казались очень белыми: на работе Ряэгас никогда не снимал рубашку. Только расстегивал ворот блузы и закатывал рукава. Чтобы позагорать на пляже, он в этом году не смог выбрать времени. Можно еще отметить, что он вполне прилично плавал, но не любил купаться на глубине, где вода накрывала с головой.
И на вытирание Ряэгас не тратил много времени. Поспешил в кухню и стал жадно пожирать холодную свиную грудинку, проросшую салом. Поджарить картошку было уже некогда, он ограничился хлебом и мясом. Отхватывал большие куски, его челюсти отлично справлялись и с поджаренной свиной кожицей, и с подгорелой коркой хлеба. Зубы у него действительно были хорошие. Только на одном внизу темнела пломба, остальные не имели ни малейшего изъяна. Только, пожалуй, слишком пожелтели от курения.
На здоровье Ряэгас не жаловался. Лишь в последнее время что-то жгло внутри. Анна-Май уговаривала его сходить к врачу, но Ряэгас до сих пор не послушал ее совета. Обещал пойти в поликлинику осенью, тогда вроде бы времени больше. Избегал есть кислую капусту и соленые огурцы, при повышенной кислотности, говорят, кислое нехорошо. Какая там еще может быть хворь, только вот лишняя кислотность желудочного сока. Пониженная куда хуже, от нее рак бывает.
Наесться как следует Вольдемар не успел, время подгоняло. Автобус ждать не будет. Была бы своя машина — другое дело, поддал бы газу — и все. Однако с «Москвичом» придется еще подождать. «Москвич» был бы уже куплен, но на него вдруг повысили цену. Корпус сделали чуть угловатее, под капотом добавили всякой ерунды и накинули полторы тысячи. Гараж у Вольдемара был, гараж он построил под домом. Не для фасона хотя сейчас так, что при индивидуальном доме обязательно должен быть гараж. Построило твердой уверенностью, что рано пли позлпо обзаведется машиной. Сейчас Ряэгас использовал гараж как мастерскую и склад для сухих досок: здесь даже в самые холодные зимние месяцы было сухо и тепло, так как через гараж проходили трубы центрального отопления До будущего юла гараж ему для других целей не понадобится, а к зиме }ж надо постараться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40