https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/dlya-tualeta/
Но я должна. У меня сердце разрывается. Молчать было бы нечестно по отношению к нему, то есть к моему бывшему мужу. Вы, товарищ Махламетс, только что так взволнованно и трогательно говорили о нем...— Она замолчала, словно собираясь с силами, и вдруг выпалила: — Все говорят, что в гробу лежит не Натан.
Херта всхлипнула.
— Возьмите себя в руки,— успокаивал ее Махламетс.— Возьмите себя в руки. Не слушайте болтунов. Мы проверили, никакой подмены не было и быть не могло.
— Но ты,— повернулась женщина к Пихельгасу,— ты же сам говорил мне, что...
То, что Херта при посторонних обратилась к Пи-хельгасу на «ты», доказывало, что она действительно была не в себе.
Пихельгас поспешно прервал ее:
— Я говорил, что кто-то распространяет необоснованные слухи. Сожалею, что я сделал это и напрасно расстроил вас. От всего сердца прошу простить меня.
— Он так непохож на себя,— жалобно проговорила Херта.
— И я не узнал своего отца, когда увидел его в гробу,— сказал Пихельгас.
— Почему же все тогда говорят? — Херту трясло мелкой дрожью.
— Это инженер Акимов распустил безответственные слухи,—сказал Пихельгас,— к сожалению, люди охотно верят сплетням.
— Посмотрим на факты,— взял инициативу в свои руки Махламетс. Он находится у себя в кабинете, здесь тон разговору задает он.— Натан Грюнберг был высокого роста, один из самых высоких мужчин в нашем центре управления. В гробу лежит человек высокого роста. Простите, но ради вас самих я вынужден вдаваться в интимные подробности. Я имею в виду такую деталь лица Натана Грюнберга, как его большой нос. Именно такой нос у покойника, лежащего в гробу. Но, пожалуй, хватит фактов.
— Я не знаю, что и думать, извините меня. Чет больше я на него смотрю, тем меньше узнаю его. А сначала он казался мне таким родным.
— Если сначала он казался вам родным, значит, теперь на вас повлияли слухи,— решительно произнес Махламетс.— Нам следует вернуться в зал.
Херта Грюнберг встала:
— Простите, но на душе у меня было так тревожно. Благодарю вас, вы успокоили меня.
— Я провожу госпожу Грюнберг,— сказал Пихельгас,
— Пожалуйста, пожалуйста,— согласился Махламетс.
Особого желания возвращаться в зал у него не было. Какая-то темная история. Первая жена уже начинает сомневаться. В любой системе, даже отлично функционирующей, могут возникнуть перебои. Морг в этом смысле не исключение. Кажется, они привязывают к ноге покойника какую-то бирку? Бирки могли нечаянно обменять. Говорят, в родильных домах иногда путают детей, кажется, новорожденным вешают бирки на шею. Какая чепуха... Хорошо, что я послал человека в морг, ответственность теперь ложится на них... Но в городе будут сплетничать о нас. Пускай сплетничают... С чего он взял, что Грюнберга с кем-то спутали? Глупо так думать. А вдруг очень большой человек тоже так подумает? Акимова в самом деле надо обезвредить.
Махламетс хотел было расспросить первую жену Грюнберга о том, какие волосы были у умершего, но передумал. Ведь она давно уже не жила с Грюнбергом. Хорошо сохранившаяся и неожиданно элегантная дама, Кажется, Грюнберг был большой бабник? Или бабы сами домогались его? Есть такие мужчины, которых женщины просто не оставляют в покое. У Грюнберга был огромный нос. Говорят, что это якобы что-то означает. Махламетс вспомнил анекдот, утверждающий обратное, и усмехнулся. Иногда нос тут ни при чем.
Сам он был курносый.
5
Говорят, что я не узнаю своего собственного мужа, господи боже мой, но разве можно упрекать меня в этом. Глаза у меня совсем помутнели от слез, все расплывается, я вообще не понимаю, что вокруг меня происходит. У меня сил нет взглянуть на него, земля
уходит из-под ног, когда я на него смотрю. Я сама не своя с тех самых пор, как мне сказали, что он умер. Уже в покойницкой я была не в состоянии что-либо различить. Какой из меня свидетель... Что Натан умер, я поняла, это я даже слишком хорошо поняла. Если бы он скончался дома, на своей постели, вот тогда я могла бы поклясться, что он — это он. Но его ведь не было дома три дня, а на четвертый рано утром мне позвонили и какой-то пропитой женский голос сказал: заберите, говорит, своего покойника-мужа. Звонок разбудил меня, по утрам я крепко сплю, и меня словно обухом по голове ударили. Я и сообразить-то сразу не могла, что произошло, что или кого я должна забрать, я думала, что кто-то меня разыгрывает, .женщины завидовали мне. Натану то и дело звонили какие-то незнакомые люди, женщины не давали ему прохода, когда трубку брала я, половина из тех, кто звонил, не отвечали, они разговаривали только с Натаном. Мне сообщили адрес и фамилию владельца квартиры, но я не поверила. Звонили несколько раз, потом я уже не снимала трубку. Если они вместе пили и блудили, то пускай сами и увозят свою жертву куда положено с какой стати я буду их обслуживать. Только когда позвонили из милиции, я пошла в покойницкую. Это было уже вечером, часа в четыре или в пять. Натану к этому времени уже привезли туда. Только тогда я поверила, что его нет на свете, пришлось поверить, Меня спросили: это ваш муж, Грюнберг, Натан, сын Юри, и я ответила «да», хотя глаза мои почти ничего не различали. Паспорт и служебное удостоверение в руках у милиционера, почему я должна была сомневаться? Одежда была его, Натана, ее-то я сразу, узнала. А про лицо ничего не могла сказать, вместо лица у меня перед глазами расплывалось бледное пятно, так я была ошарашена. Ну, а вы как бы себя по^ чувствовали, если бы вам утром позвонили и сказали: Приходите и забирайте — именно так мне сказали приходите и забирайте — своего покойного мужа или жену, как бы вы к этому отнеслись? Особенно если у вас есть сердце и душа и вы на тридцать лет моложе своего спутника жизни. Последние дни были для меня сплошным кошмаром и мукой. Я бы не стала спорить, что передо мной Натан, даже если бы
- 1 Эпп Грюнберг ошибается, они не блудили а играли в бридж
мне показали низенького круглолицего бородача, до того меня довели. Но на носилках лежал высокий мужчина, ну, точно такой, как Натан, и лицо у него было такое же вытянутое, как у Натана, если я вообще была способна что-нибудь видеть и понимать. Оно и сейчас точно такое же. Правда, тетя Альма пытается мне втолковать, что тот, кого привезли сюда, возсе не Натан, что в покойницкой, может быть, и был Натан, а здесь не он, хотя на покойнике костюм Натана и вместо галстука его пышный бант художника. Неужели ты, деточка, не понимаешь, что здесь лежит не твой муж, что у Натана нос был узкий, как киль, а у этого он книзу толще, и волосы у этого реже, и бог знает чего она только не наговорила. Твердила, что сюда приедет очень большой человек, друг Натана еще со школьной скамьи, и чтобы я пошла к этому очень большому человеку, если ничего иначе не поможет. Я не склочница, сказала я тете Альме, и ни за какие деньги не стану ею. Я только спросила, женат ли очень большой человек или он одинокий, но тетя Альма этого не знала. Тетя Альма все жужжала у меня над ухом и так разозлила меня, что я не выдержала и огрызнулась: мне, говорю, безразлично, с каким носом похоронят Натана, с тонким, как киль, или с толстым книзу. Видит бог, если бы я не сказала ей это, она не оставила бы меня в покое, а я так нуждаюсь в покое, если мне его не дадут, я просто с ума сойду. Если бы в вашей душе ковыряли четыре дня подряд раскаленными железными прутьями, как вы к этому отнеслись бы? А что такое раскаленный прут по сравнению со словами приходите и забирайте своего покойника, произнесенными хриплым вульгарным женским голосом? Я-то хорошо знаю, почему она так грубо говорила со мной — она обманулось в своих надеждах. Кормила его и поила, а Натан уже вовсе и не был мужчиной. Я-то знаю. Натан шлялся, как в прежние времена, и женщины по-прежнему надеялись, да он и сам, наверно, надеялся, что кто-нибудь растормошит его, а может, кто его знает, он и не надеялся на это, но своего дома он будто побаивался. Два года мы с ним ох как хорошо прожили, эти два года останутся самым прекрасным временем в моей жизни, потому-то я и плачу и ничего не вижу, что творится вокруг меня. Как только я вошла в это роскошное здание комбината, ко мне подскочил Неэме, инженер Нсэме Акимов, и потребовал, чтобы я запретила похороны, потому что вместо Натана сюда привезли какого-то подозрительного типа. Почему подозрительного, какое странное утверждение! Это был еще один удар, сначала Неэме, потом тетя Альма, она пришла уже после него, Неэме привел ее, чтобы она меня образумила. Я сказала Неэме, то бишь инженеру Неэме Акимову, что от слез у меня все расплывается перед глазами, что я ничего не вижу, но от Неэме не так-то легко отделаться, он от тебя не отстанет, пока не добьется своего. Подумать только, тубу он себе все-таки выбил! Я хорошо знаю Неэме Акимова, он часто бывал у нас, с Натаном они ладили, Натан любил его, как собственного сына, Натан и,научил его играть. То ли на тромбоне, то ли на рожке, какая разница, труба она и есть труба. Потом Неэме стал требовать, чтобы Натан научил его играть на тубе, Натан не стал. Мы с Неэме тоже ладим, вообще-то он парень хороший, только упрямый, как осел. Из-за своего упрямства он со всеми и рассорился, так ничего в жизни и не добьется. Господи, как он настаивал, но я и слушать его не хотела. Если бы, отменив похороны, я вернула Натана к жизни, я ни секунды не стала бы колебаться, но Натана уже не вернуть. Похороны так хорошо организованы — лавры, дубовый гроб, высокие подсвечники, оркестр и хор, квартет, венки и цветы. И сколько людей, боже мой, сколько людей, и чтоб я стала капризничать, да еще когда мои глаза ничего не видят... Люди ведь хоронят Натана, все думают и говорят о Натане, да по мне пусть в гробу лежит хоть дохлый кот. Так я и врезала Неэме, он просто остолбенел. Наконец-то он хоть раз в жизни лишился дара речи, правдоискатель несчастный, баран упрямый. Я же считаю, что в гробу лежит Натан, совесть моя чиста, не в чем меня ни упрекать, ни обвинять. Его первая жена тоже считает, что покойник Натан, а у нее в глазах нет ни слезинки, и раскаленные железные прутья ей в сердце тоже не втыкали. Херта — женщина холодная, рассудительная, она должна все видеть и понимать, раз уж она считает Натана Натаном, нечего сомневаться и трепать языком. Она поцеловала покойника в лоб, подняла с лица вуаль и поцеловала. Кружевные перчатки, вуаль, платье, шляпа — все, как на сцене. Она и есть актриса, то бишь была, уже давно не играет, но актерство у нее в крови. Теперь она работает модисткой, по ведомости числится в магазине, но работает на дому вместе с помощницей, девчонкой лет шестнадцати-семнадцати, девчонка не умеет постоять за себя. Натан расхваливал ее, говорил, что предприимчивости ей не занимать. Актерского таланта у нее никогда не было, зато голова всегда работала хорошо, как у заправского экономиста, и вообще бездарной Херту не назовешь, это и по сегодняшнему дню видно. Если уж рассудительный человек ничего не заметил, то как же может заметить вконец измученная, такая чувствительная женщина, как я, и пойти всем наперекор. Сейчас здесь добрый десяток женщин, с которыми Натан спал, почему же никто из них ничего не скажет?! Не было 'ли, спрашивают, у него особой приметы — шрама, или бородавки, или родимого пятна, или... Было, конечно, было, но проверять это сейчас неприлично, господи боже мой, и потом, что это изменит? Натану все равно, где его в землю зароют, он не оживет, да он и не хотел больше жить, потому что если ты создан мужчиной, а мужской силы лишился, то жизнь не стоит и гроша. Он сказал, что даст мне развод, что не против, если среди мужчин у меня появятся близкие друзья, он даже разрешил мне приводить их домой, у него была широкая душа художника. Натан был добрый и великодушный человек, музыкант с абсолютным слухом, я не имею права испортить его похороны, в конце концов, почему не может оказаться, что в гробу лежит именно он? Конечно же это он. Господи, как я об этом забыла, на левой ноге у него было шесть пальцев, пять таких, как у всех, а шестой маленький-премаленький, как у младенца. Натан смеялся, что по сравнению с двуглавым теленком шестой палец на ноге — сущий пустяк, и все-таки немножко стыдился этого своего пальца. Кто хочет, пускай идет и проверяет, у него на ногах тонкие бумажные покойницкие туфли, легко можно прощупать. Мои руки, конечно, ничего не почувствуют, они совсем онемели, как колоды, и все мое истерзанное раскаленными прутьями тело онемело, но тот, у кого пальцы нормальные, сразу распознает... Кто-нибудь может подойти к гробу, сделать вид, будто поправляет цветы, и пощупать... Но лучше этого вообще не делать, разумнее не мешать панихиде, Натан наверняка не стал бы в это вмешиваться, чует мое сердце, что не стал бы. Совесть моя чиста, как стеклышко, в смерти Натана я не повинна, виноваты те, кто поил его три дня подряд, а потом бросил, как падаль, под забором. Ему нельзя было много пить, у него было нарушено кровообращение и язва двена* дцатиперстной кишки, он рассказывал мне об этом еще до свадьбы. Он просил меня серьезно подумать, не слишком ли он стар для меня, не загубит ли он мою молодую жизнь, потому что он по-настоящему любит меня и не хочет портить мне жизнь. Он не хотел ло* житься со мной в постель, ох, как он старался уклониться от этого, но меня так и тянуло к нему. Да, он ничего не скрыл от меня: ни своей язвы, ни нарушения кровообращения, ни шестого пальца, ни того, что он старый, усталый человек. Тогда я не могла понять, что он этим хочет сказать, наверное, он предчувствовал, что все кончится неожиданно, господи, какой же это был прекрасный человек. Вот почему у меня на сердце такая беспредельная печаль, слезы в глазах и все тело налито свинцом, но я не дам его в обиду, похороны должны и закончиться красиво, все равно, есть у него на левой ноге шестой палец или нет. И поминки будут, комбинат их устраивает, он был хороший специалист, то есть опора оркестра и первая доска в шахматные соревнованиях. Все директора ценили его. Да, совесть моя чиста, будь что будет.
6
Эвальд Махламетс поручил двум наиболее благонадежным и инициативным сотрудникам центрального аппарата — один из них служил когда-то в погранич* ных войсках1, второй неоднократно поощрялся как член народной дружины2 — наблюдать за инженером Акимовым и позаботиться о том, чтобы тот не имел возможности побеспокоить очень большого человека* Впрочем, отдавая дань истине, следует признать, что Неэме Акимов и не собирался тревожить очень большого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Херта всхлипнула.
— Возьмите себя в руки,— успокаивал ее Махламетс.— Возьмите себя в руки. Не слушайте болтунов. Мы проверили, никакой подмены не было и быть не могло.
— Но ты,— повернулась женщина к Пихельгасу,— ты же сам говорил мне, что...
То, что Херта при посторонних обратилась к Пи-хельгасу на «ты», доказывало, что она действительно была не в себе.
Пихельгас поспешно прервал ее:
— Я говорил, что кто-то распространяет необоснованные слухи. Сожалею, что я сделал это и напрасно расстроил вас. От всего сердца прошу простить меня.
— Он так непохож на себя,— жалобно проговорила Херта.
— И я не узнал своего отца, когда увидел его в гробу,— сказал Пихельгас.
— Почему же все тогда говорят? — Херту трясло мелкой дрожью.
— Это инженер Акимов распустил безответственные слухи,—сказал Пихельгас,— к сожалению, люди охотно верят сплетням.
— Посмотрим на факты,— взял инициативу в свои руки Махламетс. Он находится у себя в кабинете, здесь тон разговору задает он.— Натан Грюнберг был высокого роста, один из самых высоких мужчин в нашем центре управления. В гробу лежит человек высокого роста. Простите, но ради вас самих я вынужден вдаваться в интимные подробности. Я имею в виду такую деталь лица Натана Грюнберга, как его большой нос. Именно такой нос у покойника, лежащего в гробу. Но, пожалуй, хватит фактов.
— Я не знаю, что и думать, извините меня. Чет больше я на него смотрю, тем меньше узнаю его. А сначала он казался мне таким родным.
— Если сначала он казался вам родным, значит, теперь на вас повлияли слухи,— решительно произнес Махламетс.— Нам следует вернуться в зал.
Херта Грюнберг встала:
— Простите, но на душе у меня было так тревожно. Благодарю вас, вы успокоили меня.
— Я провожу госпожу Грюнберг,— сказал Пихельгас,
— Пожалуйста, пожалуйста,— согласился Махламетс.
Особого желания возвращаться в зал у него не было. Какая-то темная история. Первая жена уже начинает сомневаться. В любой системе, даже отлично функционирующей, могут возникнуть перебои. Морг в этом смысле не исключение. Кажется, они привязывают к ноге покойника какую-то бирку? Бирки могли нечаянно обменять. Говорят, в родильных домах иногда путают детей, кажется, новорожденным вешают бирки на шею. Какая чепуха... Хорошо, что я послал человека в морг, ответственность теперь ложится на них... Но в городе будут сплетничать о нас. Пускай сплетничают... С чего он взял, что Грюнберга с кем-то спутали? Глупо так думать. А вдруг очень большой человек тоже так подумает? Акимова в самом деле надо обезвредить.
Махламетс хотел было расспросить первую жену Грюнберга о том, какие волосы были у умершего, но передумал. Ведь она давно уже не жила с Грюнбергом. Хорошо сохранившаяся и неожиданно элегантная дама, Кажется, Грюнберг был большой бабник? Или бабы сами домогались его? Есть такие мужчины, которых женщины просто не оставляют в покое. У Грюнберга был огромный нос. Говорят, что это якобы что-то означает. Махламетс вспомнил анекдот, утверждающий обратное, и усмехнулся. Иногда нос тут ни при чем.
Сам он был курносый.
5
Говорят, что я не узнаю своего собственного мужа, господи боже мой, но разве можно упрекать меня в этом. Глаза у меня совсем помутнели от слез, все расплывается, я вообще не понимаю, что вокруг меня происходит. У меня сил нет взглянуть на него, земля
уходит из-под ног, когда я на него смотрю. Я сама не своя с тех самых пор, как мне сказали, что он умер. Уже в покойницкой я была не в состоянии что-либо различить. Какой из меня свидетель... Что Натан умер, я поняла, это я даже слишком хорошо поняла. Если бы он скончался дома, на своей постели, вот тогда я могла бы поклясться, что он — это он. Но его ведь не было дома три дня, а на четвертый рано утром мне позвонили и какой-то пропитой женский голос сказал: заберите, говорит, своего покойника-мужа. Звонок разбудил меня, по утрам я крепко сплю, и меня словно обухом по голове ударили. Я и сообразить-то сразу не могла, что произошло, что или кого я должна забрать, я думала, что кто-то меня разыгрывает, .женщины завидовали мне. Натану то и дело звонили какие-то незнакомые люди, женщины не давали ему прохода, когда трубку брала я, половина из тех, кто звонил, не отвечали, они разговаривали только с Натаном. Мне сообщили адрес и фамилию владельца квартиры, но я не поверила. Звонили несколько раз, потом я уже не снимала трубку. Если они вместе пили и блудили, то пускай сами и увозят свою жертву куда положено с какой стати я буду их обслуживать. Только когда позвонили из милиции, я пошла в покойницкую. Это было уже вечером, часа в четыре или в пять. Натану к этому времени уже привезли туда. Только тогда я поверила, что его нет на свете, пришлось поверить, Меня спросили: это ваш муж, Грюнберг, Натан, сын Юри, и я ответила «да», хотя глаза мои почти ничего не различали. Паспорт и служебное удостоверение в руках у милиционера, почему я должна была сомневаться? Одежда была его, Натана, ее-то я сразу, узнала. А про лицо ничего не могла сказать, вместо лица у меня перед глазами расплывалось бледное пятно, так я была ошарашена. Ну, а вы как бы себя по^ чувствовали, если бы вам утром позвонили и сказали: Приходите и забирайте — именно так мне сказали приходите и забирайте — своего покойного мужа или жену, как бы вы к этому отнеслись? Особенно если у вас есть сердце и душа и вы на тридцать лет моложе своего спутника жизни. Последние дни были для меня сплошным кошмаром и мукой. Я бы не стала спорить, что передо мной Натан, даже если бы
- 1 Эпп Грюнберг ошибается, они не блудили а играли в бридж
мне показали низенького круглолицего бородача, до того меня довели. Но на носилках лежал высокий мужчина, ну, точно такой, как Натан, и лицо у него было такое же вытянутое, как у Натана, если я вообще была способна что-нибудь видеть и понимать. Оно и сейчас точно такое же. Правда, тетя Альма пытается мне втолковать, что тот, кого привезли сюда, возсе не Натан, что в покойницкой, может быть, и был Натан, а здесь не он, хотя на покойнике костюм Натана и вместо галстука его пышный бант художника. Неужели ты, деточка, не понимаешь, что здесь лежит не твой муж, что у Натана нос был узкий, как киль, а у этого он книзу толще, и волосы у этого реже, и бог знает чего она только не наговорила. Твердила, что сюда приедет очень большой человек, друг Натана еще со школьной скамьи, и чтобы я пошла к этому очень большому человеку, если ничего иначе не поможет. Я не склочница, сказала я тете Альме, и ни за какие деньги не стану ею. Я только спросила, женат ли очень большой человек или он одинокий, но тетя Альма этого не знала. Тетя Альма все жужжала у меня над ухом и так разозлила меня, что я не выдержала и огрызнулась: мне, говорю, безразлично, с каким носом похоронят Натана, с тонким, как киль, или с толстым книзу. Видит бог, если бы я не сказала ей это, она не оставила бы меня в покое, а я так нуждаюсь в покое, если мне его не дадут, я просто с ума сойду. Если бы в вашей душе ковыряли четыре дня подряд раскаленными железными прутьями, как вы к этому отнеслись бы? А что такое раскаленный прут по сравнению со словами приходите и забирайте своего покойника, произнесенными хриплым вульгарным женским голосом? Я-то хорошо знаю, почему она так грубо говорила со мной — она обманулось в своих надеждах. Кормила его и поила, а Натан уже вовсе и не был мужчиной. Я-то знаю. Натан шлялся, как в прежние времена, и женщины по-прежнему надеялись, да он и сам, наверно, надеялся, что кто-нибудь растормошит его, а может, кто его знает, он и не надеялся на это, но своего дома он будто побаивался. Два года мы с ним ох как хорошо прожили, эти два года останутся самым прекрасным временем в моей жизни, потому-то я и плачу и ничего не вижу, что творится вокруг меня. Как только я вошла в это роскошное здание комбината, ко мне подскочил Неэме, инженер Нсэме Акимов, и потребовал, чтобы я запретила похороны, потому что вместо Натана сюда привезли какого-то подозрительного типа. Почему подозрительного, какое странное утверждение! Это был еще один удар, сначала Неэме, потом тетя Альма, она пришла уже после него, Неэме привел ее, чтобы она меня образумила. Я сказала Неэме, то бишь инженеру Неэме Акимову, что от слез у меня все расплывается перед глазами, что я ничего не вижу, но от Неэме не так-то легко отделаться, он от тебя не отстанет, пока не добьется своего. Подумать только, тубу он себе все-таки выбил! Я хорошо знаю Неэме Акимова, он часто бывал у нас, с Натаном они ладили, Натан любил его, как собственного сына, Натан и,научил его играть. То ли на тромбоне, то ли на рожке, какая разница, труба она и есть труба. Потом Неэме стал требовать, чтобы Натан научил его играть на тубе, Натан не стал. Мы с Неэме тоже ладим, вообще-то он парень хороший, только упрямый, как осел. Из-за своего упрямства он со всеми и рассорился, так ничего в жизни и не добьется. Господи, как он настаивал, но я и слушать его не хотела. Если бы, отменив похороны, я вернула Натана к жизни, я ни секунды не стала бы колебаться, но Натана уже не вернуть. Похороны так хорошо организованы — лавры, дубовый гроб, высокие подсвечники, оркестр и хор, квартет, венки и цветы. И сколько людей, боже мой, сколько людей, и чтоб я стала капризничать, да еще когда мои глаза ничего не видят... Люди ведь хоронят Натана, все думают и говорят о Натане, да по мне пусть в гробу лежит хоть дохлый кот. Так я и врезала Неэме, он просто остолбенел. Наконец-то он хоть раз в жизни лишился дара речи, правдоискатель несчастный, баран упрямый. Я же считаю, что в гробу лежит Натан, совесть моя чиста, не в чем меня ни упрекать, ни обвинять. Его первая жена тоже считает, что покойник Натан, а у нее в глазах нет ни слезинки, и раскаленные железные прутья ей в сердце тоже не втыкали. Херта — женщина холодная, рассудительная, она должна все видеть и понимать, раз уж она считает Натана Натаном, нечего сомневаться и трепать языком. Она поцеловала покойника в лоб, подняла с лица вуаль и поцеловала. Кружевные перчатки, вуаль, платье, шляпа — все, как на сцене. Она и есть актриса, то бишь была, уже давно не играет, но актерство у нее в крови. Теперь она работает модисткой, по ведомости числится в магазине, но работает на дому вместе с помощницей, девчонкой лет шестнадцати-семнадцати, девчонка не умеет постоять за себя. Натан расхваливал ее, говорил, что предприимчивости ей не занимать. Актерского таланта у нее никогда не было, зато голова всегда работала хорошо, как у заправского экономиста, и вообще бездарной Херту не назовешь, это и по сегодняшнему дню видно. Если уж рассудительный человек ничего не заметил, то как же может заметить вконец измученная, такая чувствительная женщина, как я, и пойти всем наперекор. Сейчас здесь добрый десяток женщин, с которыми Натан спал, почему же никто из них ничего не скажет?! Не было 'ли, спрашивают, у него особой приметы — шрама, или бородавки, или родимого пятна, или... Было, конечно, было, но проверять это сейчас неприлично, господи боже мой, и потом, что это изменит? Натану все равно, где его в землю зароют, он не оживет, да он и не хотел больше жить, потому что если ты создан мужчиной, а мужской силы лишился, то жизнь не стоит и гроша. Он сказал, что даст мне развод, что не против, если среди мужчин у меня появятся близкие друзья, он даже разрешил мне приводить их домой, у него была широкая душа художника. Натан был добрый и великодушный человек, музыкант с абсолютным слухом, я не имею права испортить его похороны, в конце концов, почему не может оказаться, что в гробу лежит именно он? Конечно же это он. Господи, как я об этом забыла, на левой ноге у него было шесть пальцев, пять таких, как у всех, а шестой маленький-премаленький, как у младенца. Натан смеялся, что по сравнению с двуглавым теленком шестой палец на ноге — сущий пустяк, и все-таки немножко стыдился этого своего пальца. Кто хочет, пускай идет и проверяет, у него на ногах тонкие бумажные покойницкие туфли, легко можно прощупать. Мои руки, конечно, ничего не почувствуют, они совсем онемели, как колоды, и все мое истерзанное раскаленными прутьями тело онемело, но тот, у кого пальцы нормальные, сразу распознает... Кто-нибудь может подойти к гробу, сделать вид, будто поправляет цветы, и пощупать... Но лучше этого вообще не делать, разумнее не мешать панихиде, Натан наверняка не стал бы в это вмешиваться, чует мое сердце, что не стал бы. Совесть моя чиста, как стеклышко, в смерти Натана я не повинна, виноваты те, кто поил его три дня подряд, а потом бросил, как падаль, под забором. Ему нельзя было много пить, у него было нарушено кровообращение и язва двена* дцатиперстной кишки, он рассказывал мне об этом еще до свадьбы. Он просил меня серьезно подумать, не слишком ли он стар для меня, не загубит ли он мою молодую жизнь, потому что он по-настоящему любит меня и не хочет портить мне жизнь. Он не хотел ло* житься со мной в постель, ох, как он старался уклониться от этого, но меня так и тянуло к нему. Да, он ничего не скрыл от меня: ни своей язвы, ни нарушения кровообращения, ни шестого пальца, ни того, что он старый, усталый человек. Тогда я не могла понять, что он этим хочет сказать, наверное, он предчувствовал, что все кончится неожиданно, господи, какой же это был прекрасный человек. Вот почему у меня на сердце такая беспредельная печаль, слезы в глазах и все тело налито свинцом, но я не дам его в обиду, похороны должны и закончиться красиво, все равно, есть у него на левой ноге шестой палец или нет. И поминки будут, комбинат их устраивает, он был хороший специалист, то есть опора оркестра и первая доска в шахматные соревнованиях. Все директора ценили его. Да, совесть моя чиста, будь что будет.
6
Эвальд Махламетс поручил двум наиболее благонадежным и инициативным сотрудникам центрального аппарата — один из них служил когда-то в погранич* ных войсках1, второй неоднократно поощрялся как член народной дружины2 — наблюдать за инженером Акимовым и позаботиться о том, чтобы тот не имел возможности побеспокоить очень большого человека* Впрочем, отдавая дань истине, следует признать, что Неэме Акимов и не собирался тревожить очень большого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40