Какой жизнью ты можешь жить, какие большие дела можешь совершать, если тебя не ценят, если в дни наград тебя не замечают, а в дни колотушек выталкивают вперед.
Итак, обедать он не пошел. Чувство отвращения к людям росло непреодолимо. Он чувствовал, что на этот раз добром не кончится. И самое крепкое дерево рухнет, если буря непрестанно треплет ветви и выворачивает
корни. В августе шестьдесят седьмого года ураган скосил целые леса. Самые гордые лесные великаны сломались первыми. Роланд сейчас представлялся себе именно таким горделивым, с раскидистой шумящей кроной, деревом. Кто знает, возможно, он был прав.
В дверь кто-то постучал.
Роланд не встал, чтобы открыть, даже не шевельнулся, ему было все ргвно. Он даже не крикнул «войдите». Пусть его наконец оставят в покое, пусть хоть в доме отдыха дадут ему раз побыть одному, побыть самим собой.
Дверь открылась медленно, осторожно, и вошла госпожа Рюйтель. Лицо ее выражало сочувствие и полное понимание.
— Что с вами, товарищ Роланд? Простите мое самовольное вторжение, но у меня душа неспокойна. Вы можете мне нагрубить, я на вашем месте так бы и поступила, я даже это учитывала, но я должна была прийти. Я не могу оставаться безучастной, простите меня еще раз, товарищ Роланд.
Роланд с недоумением уставился на вошедшую. Пылающие щеки, глаза, полные сострадания, все ее ужимки показались Роланду деланными, фальшивыми, рассчитанными.
Он не сказал ни слова.
— Если вы даже прогоните меня, я не уйду,—продолжала госпожа Рюйтель.— Я могу ошибаться, о, как я хотела бы ошибиться, но мне кажется, что сейчас вас нельзя оставлять одного. Забудьте, что я женщина, забудьте, прошу вас. Сейчас я хочу быть не женщиной, а просто человеком, так со мной и обращайтесь. Вы изнурили себя работой, даже здесь, в доме отдыха, вы не щадите себя. Вы герой, но у меня такое ощущение, что вас не понимают.
Роланд хотел послать незваную гостью к черту, просто выставить вон, но сжал зубы. По какому праву эта накрашенная, упитанная бабенка с кошачьими повадками навязывается ему в исповедники? Неужели он же совсем обанкротился? Неужели его авторитет равен нулю? Тогда...
Госпожа Рюйтель продолжала не переводя дыхания:
— Я пришла вам сказать, что вас многие уважают. Ваша работоспособность и твердая принципиальность поражают даже ваших противников, даже Рийсман вынужден это признать. У вас больше друзей, чем вы думаете, и я считаю себя в их числе. Профессор, мой муж, ценил вас очень высоко. Я хорошо знаю вашу супругу. Хилья — женщина широкой души, не сердитесь, что я так говорю. Я хотела только сказать, что Вы не вправе чувствовать себя одиноким, в известном смысле — конечно, я вас прекрасно понимаю. Хотите — пойдем гулять, хотите — поедем в ресторан, будем делать что хотите, все равно. Я согласна на все, согласна сопровождать вас куда угодно, готова хоть напиться Вместе с вами.
Роланд закрыл глаза. Он с трудом переносил присутствие госпожи Рюйтель. Она в свое время вышла замуж за известного профессора и рано овдовела. Профессор был принят в самых высших кругах, у госпожи Рюйтель много знакомых. Если пошлешь ее к черту, кто знает, что она напоет Рийсману. Но избавиться от нее нужно, чем скорее, тем лучше, невозможно все время глотать слова, которые просятся на язык, невозможно. Он уже десять лет их глотает, когда-нибудь должна же наступить перемена, должна.
— Я в последние дни действительно много работал,— начал Роланд неуверенно.— У меня сейчас голова болит от напряжения, вот и все. Несколько часов покоя, и все пройдет. Благодарю вас, вы очень добры.
В эту минуту он испытывал отвращение не только к госпоже Рюйтель, но и к самому себе. Все время притворяйся, скрывай свои мысли — долго ли человек это выдержит? Сталь и та устает, а человеческие нервы не стальные.
Госпожа Рюйтель уселась в кресло, на ней была очень короткая юбка, которая в кресле поднялась еще выше, оставив бедра почти не прикрытыми. Взгляд Роланда скользнул по коленям и бедрам женщины, которые нисколько его не взволновали, даже произвели неприятное впечатление — они словно угрожали ему, насмехались над ним. Он хотел повернуться к госпоже Рюйтель спиной, но все же этого не сделал. Довольно и того, что не встал, а продолжал лежать. Казалось, он может в любую минуту потерять самообладание, даже применить силу, чтобы наконец избавиться от назойливой гостьи.
— У меня есть мепробамат,— щебетала госпожа Рюйтель, роясь в своей сумочке,— и обыкновенная тройчатка от головной боли. Я страдаю сильнейшими приступами головной боли, я тоже дитя двадцатого века. У вас не обычная мигрень, я знаю, это от непрерывной работы и нервного напряжения, у профессора тоже так бывало. Он тоже работал, не жалея себя. Боже мой, какую нагрузку вам постоянно приходится нести! От Рийсмана вам помощи мало, смотрите, как бы он еще не начал вставлять вам палки в колеса.
— Благодарю, я принципиально не употребляю таблеток,— отказался Роланд. Он обошелся бы с госпожой Рюйтель гораздо более резко, но ее слова заинтересовали его. Может быть, он услышит о Рийсмане что-нибудь новое, вдруг эта женщина знает и больше? Роланд всегда ценил информацию, из какого бы источника она ни исходила. Благодаря хорошей памяти и основательному личному архиву он никогда не забывал, кто что говорил о его работе. Сохраняя равнодушный вид, придав голосу болезненную интонацию, он добавил: — Вы правы, подлинная наука и напряженный труд всегда идут рядом.
— О, я это знаю отлично. Профессор был рабом науки, таким же, как вы. Только сильные, мужественные люди способны на это.
Так как госпожа Рюйтель не заводила больше речи о Рийсмане, она снова стала неприятна Роланду. Он закрыл глаза и подумал: ну, если непрошеная гостья и этого не поймет, тогда...
Госпожа Рюйтель ушла только через двадцать минут, она говорила все время, беспрерывно, но, к сожалению, не о том, что интересовало Роланда. Когда она все же наконец поднялась и уже взялась за ручку двери, Роланд прошептал: «Большое спасибо». В эту минуту он думал о госпоже Рюйтель, колени которой как будто продолжали его раздражать, исключительно плохо.
В течение следующих двух часов Роланд все время бранил себя. За то, что дал угаснуть своему мятежному духу, за то, что не сумел вовремя вытащить из карточной колоды туза, за то, что превратился в безвольного нытика, хныкающего над самим собой. И в конце концов, зачем его принесло сюда, в этот дурацкий дом отдыха, где за обеденным столом чавкают вставными челюстями пенсионеры, в зале по-идиотски стучат костяшками домино и тупо таращатся на телевизор, где стареющие женщины бродят, изнывая от неутоленных желаний. Завтра он напишет заявление об уходе и уедет жить в Сууре-Яани или Килинги-Нымме, Пусть
его считают сумасшедшим, пусть Хилья плачет сколько угодно,— у него, Роланда, только одна жизнь, и конец ее он хочет и может прожить так, как считает правильным. Но весьма вероятно, что Хилья и не станет плакать, Хилье нужен муж преуспевающий, полный жизненных сил.
Роланд пошел вниз и попросил, чтобы ужин принесли ему в комнату. Все его существо противилось появлению в столовой. Он сейчас не выносит людей, нервы могут в любую минуту сдать. А в общем, какое это имеет значение, если в мире даже станет одним шизофреником больше? Или каким-то помешанным? Истерия у него уже налицо. Роланду припомнились еще такие термины, как болезненная апатия, сонливость, психо-стения, и подумалось, что, возможно, он и окончит свою неудавшуюся жизнь в мире параноических сумерек и бреда. А может быть, это и лучше, чем с полной ясностью ума наблюдать собственное падение и терпеть насмешливые взгляды женщин.
Перед самым ужином ему сообщили, что на его имя пришла телеграмма. Его охватил страх: может, что-то случилось с Хильей? Он ее жестоко обидел, вдруг она проглотила горсть таблеток барбамила?
Или сын заболел?
В телеграмме было семь слов:
«Победа за нами ур-ра утвердили поздравляю Атс».
Эти семь слов оказали на Роланда сильнейшее действие. Сперва он взволновался, его лицо с большим, мощным носом залилось краской, покрылось каплями пота. Он поднялся и зашагал из угла в угол, не боясь задеть головой лампу, свисавшую с потолка. До сих пор он этого боялся, хотя тщательное измерение (Роланд встал прямо под лампой и убедился, что между его головой и абажуром остается еще с пядь пространства) доказывало, что это не должно случиться. Он был высокий мужчина и, как бы подчеркивая свой высокий рост, любил чуть-чуть наклоняться к собеседнику, а на противников охотно смотрел сверху вниз, выпучив глаза. Этот взгляд он унаследовал от отца, тот таким же манером таращился на покупателей, слишком много задолжавших. Сейчас Роланд не опасался задеть лампу, его волнение все росло, он опять сел, пытаясь собраться с мыслями. Потом вскочил, подошел к зеркалу и остался доволен тем, что увидел. Итак, жребий наконец брошен. Теперь ничто больше не должно тормозить его движение. Теперь-то он расправит крылья! Прежде всего — Рийсмана долой, опыты Вийгиссаара прекратить. Молодые сами замолчат.
Роланд привел себя в порядок, поспешно направился в кухню, извинился и отменил свою просьбу подать ему ужин в комнату: его головная боль прошла, он не хочет доставлять лишние хлопоты. Говоря это, он заметил, что у поварихи красивые ноги и коленки.
За ужином Роланд ел с аппетитом. Он поймал пристальный взгляд госпожи Рюйтель, она показалась ему гораздо симпатичнее, чем два часа назад. Госпожа Рюйтель действительно выглядела молодо, очень молодо. Роланд почувствовал, словно что-то пронизало все его тело, какая-то волна возбуждения. Он ощущал это раньше, в хорошие времена, приближаясь к женщине. Но сейчас он все же призвал себя к осторожности.
После ужина Роланд не удалился к себе и не поспешил выйти в сад, как поступал каждый вечер. Он сел в кресло в зале с камином и подумал, что сегодня есть основания немножко выпить. Госпожа Рюйтель тоже появилась в зале, и Роланд решил рискнуть. Короче говоря, он предложил госпоже Рюйтель поехать в поселок и выпить в ресторане немного вина. Госпожа Рюйтель позволила себя уговорить. Может быть, даже слишком скоро.
В ресторане за бутылкой коньяка Роланд признался госпоже Рюйтель, что его спасло ее посещение. Может быть, помогли и таблетки, но едва ли можно объяснить внезапное выздоровление только лечебным действием пилюль. Гораздо важнее искреннее сочувствие и бескорыстная дружба, в которую он совсем потерял было веру; но дружба эта вдруг так неожиданно явилась ему. Он попросил извинения за свою грубость. Как-то сама собой случилось, что его нога оказалась рядом с ногой госпожи Рюйтель, от которой веяло уютным теплом. Он долго размышлял — сблизиться ли с госпожой Рюйтель больше, он не был вполне в себе уверен. Едва ли госпожа Рюйтель сразу на все согласится, и в конце концов он может в любой момент сам дать задний ход, Еще до того, как кончились вторые триста граммов, Роланд сжал под столом круглое колено госпожи Рюйтель, его руку не оттолкнули. Ноздри госпожи Рюйтель слегка затрепетали, а в грудь Роланда закрался страх, Он решил быть поосторожнее, хотя и ощущал в себе некоторое брожение.
Из поселка они возвращались пешком. Бедро госпожи Рюйтель то и дело касалось Роланда и под конец прильнуло к его боку. У кривой сосны с низко растущими ветвями, к которой Роланд хотел привести свою жену, они поцеловались. Роланд почувствовал, будто в нем что-то взорвалось, и не смог скрыть охватившую егб радость. Он поднял госпожу Рюйтель на руки, она оказалась тяжелее, чем он предполагал, от напряжения дыхание его стало учащенным. Госпожа Рюйтель истолковала это по-своему и укусила его за ушко. Больше госпожа Рюйтель ничего не разрешила, так как опасалась за свое платье и пальто, к тому же вечер был прохладный. Роланда это не огорчило, он ведь не малы чишка, чтоб сразу всего добиваться.
В коридоре дома отдыха госпожа Рюйтель шепнула Роланду, что будет ждать его наверху. Роланд не сказал ничего определенного, следовало сохранить известную свободу маневра.
Хотя было уже за полночь, Роланд позвонил домой. То, что Хилья ответила не сразу, неприятно удивило его, замелькали всякие мысли, даже о Бернарде: Роланду вспомнилось, что дети уехали в Ряпина к бабушке, да и тон, каким Хилья говорила, усиливал подозрения. Но радость победы и чувство удовлетворения, Владевшие Роландом, оказались сильнее.
— Это ты, дорогая?.. Да, я чуть-чуть выпил... Должен был, понимаешь... Закончил работу — поэтому. Это проклятое исследование, для которого пришлось проделать тысячи опытов, так меня измотало, что я вел себя С тобой как скотина... Прости, дорогая... Ты же знаешь, если мне не удается безраздельно сосредоточиться, забыть все, кроме работы, тогда... Благодарю, Хилья, благодарю... Целую тебя...
Роланд собрался было положить трубку, но тут же заговорил снова, с еще большим жаром,— он не мог не Возвестить о том, что считал таким же важным, как назначение на новую должность:
— Я так тоскую по тебе... Не будь здесь близко чужих ушей... Извини, я все же чуточку пьян... Что?.. Что ты говоришь... Я и не сомневался ни минуты, что утвердят... Меня нисколько не смущала задержка, ты же знаешь, для меня главное — моя работа... Твоя новость, конечно, радует меня, но то, что я справился с важнейшей проблемой моего исследования,— гораздо более существенно... Нет, я не получал никакой
телеграммы... Ах, Атс послал?., Возможно, телеграмма у меня в комнате, я еще туда не заходил... Спасибо, спасибо, всего тебе хорошего... Целую, обнимаю... Сего-дня ночью я бы не дал тебе спать... Я не хвалюсь, исследование меня измучило... Спокойной ночи!
Роланд поцеловал телефонную трубку и, довольный, направился в свою комнату. Сменил ботинки на домашние туфли и снова взглянул на себя в зеркало. Еще раз подумал, что от Рийсмана надо сразу же избавиться, опыты Вийгиссаара прекратить. Возникла соблазнительная мысль подняться этажом выше, но он не поддался искушению. Госпожа Рюйтель, конечно, ждет, но он теперь не должен ничем себя компрометировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40