Скромность всегда украшает человека. От гроба она отошла походкой, одновременно преисполненной скорби и достоинства. Место себе Херта присмотрела, еще когда входила в зал, оно было в первом ряду в самой середине; по-видимому, свободные стулья в середине первого ряда резервировали для близких родственников покойного или руководящих работников. Но разве она не одна из самых близких Натану людей! Как-никак, первая его официальная жена. Теперь ей не надо было озираться по сторонам; проникновенной походкой прошла она к облюбованному заранее стулу и села на него. Какая-то девица, которой, очевидно, поручили указывать приходящим места, хотела было что-то ей шепнуть, может быть, что она села на место, предназначенное кому-то другому, но осеклась, внешность Херты и ее манера держаться сделали свое дело. Место себе Херта выбрала безошибочно: отсюда она хорошо видела Эпп и других людей, близких Натану или считавших себя таковыми, отсюда и ее самое все могли хорошо видеть.
Херта все еще пребывала в состоянии полного довольства собой.
Она аккуратно села, поправила шляпу и вуаль, уло« жила на колени сумочку из черного бархата, вышитую черным бисером, и стала внимательно разглядывать Эпп. Эпп то и дело промокала носовым платком уголки глаз. В полумраке зала Херта не могла как следует разглядеть всего, что хотела бы. Хотя бы то, например, на самом ли деле плачет Эпп или только делает вид что плачет. И правда ли, что она, как говорят постарела. Эпп тоже в черном до пола платье, но на ней нет ни шляпы, ни вуали. Длинные густые рыжие волосы 1 свободно спадают на плечи, в волосах черная искусственная роза — знак наивной безвкусицы. Но мужчинам такие нравятся, настоящие джентльмены с хорошим вкусом так редко встречаются в наши дни, Херта поискала глазами любовниц Натана, двух она увидела, но Фийи среди них не было, а как раз на нее ей хотелось посмотреть. Говорят, будто Фийа опустилась. Теперь многие злорадствуют по ее адресу, все те кто завидовал ей еще лет пять назад, когда Фийа кружила головы мужчинам и ее фотографии то и дело появлялись в газетах, одна была даже то ли в киевской, то ли в ереванской «Вечерке». Херта долго ненавидела Фийу, ведь с Натаном она разошлась именно из-за нее. Из-за Фийи и из-за этих труб, в трубы Натану не надоедало дуть с раннего утра до позднего вечера. Когда он оставался дома, конечно. Но с годами он бывал дома все реже. Даже в первый год супружества Натан проводил ночи на стороне, в душе он всегда был бродягой. Все три года, которые Фийа и Натан прожили вместе, душа Херты пылала от ярости, позднее она призналась в этом одному надежному человеку2. Но, когда Натан сошелся с Ильзе, ненависть ее к Фийе остыла, Ильзе Херта уже не стала ненавидеть. Слегка презирала, но не ненавидела. А так как ни на той, ни на другой Натан не женился, Херта чувствовала себя выше их.
Ильзе Херта приметила у стены, она сидела там с какими-то цветочками в руках. К гробу подойти не решается, знает свое место.
Острый взгляд Херты нашел и Ыйе. Та стояла в дальнем конце зала.
Ыйе даже не жила у Натана. Но Херта нисколько не сомневалась, что эта рыжеволосая ведьма из кафе — почему-то Натана всегда влекло к рыжим — была его любовницей. Конечно же, Натан сам ходил к Ыйе. Так? во всяком случае, говорили. В этом городе ничто не остается в тайне3,
1 Эпп Грюнберг волосы не красила, они у нее были русые о легким рыжеватым оттенком.
2 Человек, которому Херта доверилась, рассказывал об этом каждому, кому было не лень его слушать.
3 Херта Грюнберг не преувеличивала. В городе Ht знали все обо всех.
С каждой минутой Херта чувствовала себя все лучше и лучше.
Но потом ей стало грустно. Грусть пришла неожиданно.
Гроб, стоявший между высокими подсвечниками и лавровыми деревцами, наполнил ее сердце печалью, как и тот непреложный факт, что в гробу лежит безжизненное тело Натана. Бывшая хозяйка Херты, владелица шляпного магазинчика, мадам Ааза, ей было тогда лет пятьдесят, любила ходить в церковь на похороны совершенно незнакомых людей, чтобы преисполниться очищающей душу печали2. Женская душа нуждается в возвышенных чувствах, а «в старости из них нам остается только печаль». Так говорила своим помощницам, молоденьким девушкам, мадам Ааза, модистка, обладающая абсолютным вкусом (жена городского головы и актрисы заказывали свои шляпы только у нее). Херта спросила себя, неужели она уже достигла того возраста, когда от жизни нечего больше ждать, кроме печали. Вот тогда-то ей и стало грустно. Она пожалела себя за то, что последние лет двенадцать ей пришлось жить одной. Правда, она не совсем одинока, от Натана остался сын. Тармо не было до отца никакого дела, она позвонила ему в Даугавпилс — сын был в Латвии на практике,— но Тармо сказал, что не станет тратить время и деньги на похороны чужого старикашки. Наверно, какая-нибудь девчонка вскружила ему там голову, Тармо пошел в отца. Одинокой Херта считала себя в том смысле, что она не нашла нового спутника жизни. Кое-какие связи бывали у нее, но ни одна из них не переросла в постоянную привязанность. Может быть, она была слишком разборчива, самоуверенность придавал ей дом, не все же мужчины такие, как Натан, для которого дом — добротный, облицованный терразитной штукатуркой шестикомнатный особняк3 и красивый сад в прекрасном районе среди сосен и берез — ничего не значит. Дом Херте удалось переписать на свое имя в смутное переходное время, он принадлежал все той же мадам Ааза, которая в 1944 году уехала в Швецию, поручив Херте охранять
1 Прежняя фамилия Адамсон, в девичестве — Хирмзон.
2 Подобное утверждение вполне может быть небезосновательным, вспомним о катарсисе — альфе и омеге художественной критики.
3 Во времена их совместной жизни с Натаном две комнаты в мансарде были еще" педостроены.
свое имущество, она даже оставила ей соответствую* щий документ. Вот этот-то документ Херта искусно пустила в ход. Конечно, на дом зарились многие мужчины, но Херта презирала тех, для кого имел значение только дом, она выбирала и ждала. Теперь она уже не тешила себя надеждами. Но один луч надежды все-Т#ки поблескивал Если господин Куум овдовеет, может быть, тогда ее жизнь изменится. Господин Куум, шестидесятидвухлетний, жадный до радостей жизни мастер с мясокомбината, вторая жена которого уже восьмой год мается запущенной базедовой болезнью, давно подкатывает к ней. У Куума и у самого есть дом, выстроенный им в конце пятидесятых годов; компетентные органы трижды проверяли, откуда у Куумов такие доходы и где они брали стройматериалы, но мастер с мясокомбината вышел сухим из воды; так что Куум ухаживает за ней как за женщиной, а не как за владелицей недвижимого имущества. Жалко, что Тар-мо терпеть его не может, иначе и не называет, как неотесанным мясником. Тут Херта упрекнула себя зато, что ее мысли приняли такой странный оборот, ей следовало бы думать сейчас о Натане, например о его достоинствах, которых у Натана было несколько. Особенно ценным было одно, женщины нюхом его чуяли и ходили за ним по пятам. Это было детское добродушие и отзывчивое сердце. Натан никогда не сердился, был покладистым и нетребовательным, но, когда прилипал к какой-нибудь юбке, забывал обо всем. Херте стало еще больше жалко себя.
И тут-то она в самом деле почувствовала что-то необычное. Именно теперь, а не в гардеробе и не в вестибюле. Ока услышала шепот, который медленной волной катился го залу.
Струнный квартет играл печальную мелодию. Натана струнные инструменты не интересовали. Он умел играть на скрипке, ко душу свою отдал духовым инструментам. Деревянным и медным. У Натана было две слабости — духовая музыка и женщины, но духовая музыка оставалась все-таки на первом месте. Когда Натан был в нормальном состоянии, разумеется. Увлекшись женщиной, он забывал даже о своих трубах. Длилось это недолго — месяц, иногда два. Потом он снова обретал душевный покой и вновь начинал трубить.
Бесшумно сменился почетный караул»
Кто-то склонился над Хертой.
Она медленно подняла томный взор.
Перед ней стоял Оскар Пихельгас. Он был здесь важной персоной. И со своей крашеной, черной, как вороново крыло, бородой выглядел весьма импозантно. Хотя, увы, маловат ростом.
— Приношу тысячу извинений за то, что тревожу вас в вашей печали, но мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
У Пихельгаса было очень странное выражение лица. Во всяком случае, что-то необычное в нем было.
На этот раз Херта не преувеличивала.
Пихельгас действительно был чем-то возбужден»
Явно что-то случилось.
Херта встала, да, ростом она была выше Пихельгаса. Не так чтобы на полголовы, но достаточно заметно. Ее взгляд упал на лысую макушку Пихельгаса — на розовом темени блестели две капельки пота. Херту передернуло от отвращения. Почему Пихельгас не вытрет их?
2
Оскар Пихельгас, ростом чуть ниже среднего, широкоплечий, коренастый и кривоногий, юрист с высшим образованием, год назад отпраздновавший свое пятидесятилетие, по случаю чего ему были преподнесены две картины маслом, пять гравюр, большая хрустальная ваза, комплект бокалов из чешского стекла и кресло-качалка, а предприятие выделило талон на покупку машины, действительно был раздражен. Даже несколько растерян. В замешательство его привел Неэме Акимов, инженер, внешне похожий на щуплого школьника, которого со спины из-за спадающих до плеч волос вполне можно было принять за девушку. В комнате, где собрались те, кто должен был стоять в почетном карауле, он, обращаясь к Пихельгасу, без всякого вступления выпалил:
— Вы лучше, чем кто-либо другой из наших людей, должны знать, что мы хороним чужого человека. Рост Оскара Пихельгаса был ровно 167 см,
Говоря это, Акимов даже не понизил голоса, что в аналогичной ситуации сделал бы на его месте любой воспитанный человек, он говорил своим обычным, режущим ухо, пронзительным дискантом. Во всяком случае, добрая половина собравшихся в комнате людей прекрасно слышала его.
Оскара Пихельгаса передернуло от бестактности инженера — нельзя же кричать во всеуслышание о таких деликатных вещах. Чтобы пресечь глупые слухи в зародыше, он вынужден был ответить так же громко:
— Я прекрасно знаю, кого мы хороним. Мы хороним нашего коллегу, всеми уважаемого Натана Грюнберга.
Именно так категорически он ему и ответил. Пихельгас терпеть не мог скандалов. Дав Акимову отпор, он выпроводил его из комнаты почетного караула. В тот миг Пихельгас еще ни в чем не сомневался. Росток сомнения проклюнулся в его душе несколько позднее.
В коридоре Неэме Акимов сурово, словно приводя Пихельгаса к присяге, спросил:
— Значит, по-вашему, в гробу лежит Натан Грюнберг?
— Да, наш Натан,— с достоинством уверенного в своей правоте ответственного работника ответил Пихельгас.
Пихельгас был начальником управления кадрами данного предприятия. В университете он изучал теологию и юриспруденцию — теологию до войны, юриспруденцию после. Богословский факультет он не закончил и всем объяснял, что близкое знакомство с основополагающими догматами христианства открыло ему глаза на истинное положение вещей и он уже до революции 1 стал понимать, что религия, как и всякое иное идеалистическое мировоззрение, противоречит разуму. Юридический факультет он закончил после войны заочно.
Но Неэме Акимов не отступал:
— Вы ошибаетесь, товарищ начальник управления кадрами.
— Товарищ Акимов, вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите? — набравшись терпения, попытался переубедить похожего на девушку молодого человека Пихельгас,
Он сам привез Натана Грюнберга из морга. Вернее, он руководил группой, ,которая вынесла гроб из мрач* ного кирпичного здания взгромоздила его на машину
1 Пихельгас имеет в виду революцию 1940 года в Эстонии.
и потом внесла в зал, уже подготовленный к траурной церемонии. Когда во главе своей группы он вошел в морг, им без лишних слов указали гроб—этот дубовый гроб доставили в морг еще рано утром. Заказаны были целых два гроба: сначала самый обыкновенный, рядовой, обитый серой тканью, но неожиданно в дело вмешался Махламетс, потребовавший, чтобы Грюнберга хоронили в дубовом гробу. Первый гроб был уже оплачен, и по согласованию с начальником похоронной конторы его оставили для них в резерве: в большом коллективе за год умирают в среднем два-три работника К В морге Пихельгас Натана особенно не разглядывал, он всегда неуютно чувствовал себя в этом здании, покойники как-то стесняли, к тому же у него не было никаких особых причин для проверки. Какое-то время он, конечно, постоял у гроба, секунд пять-шесть, не больше, сразу закрывать гроб было бы неприлично. Натан выглядел каким-то чужим, Пихельгас даже сказал своим спутникам, что смерть меняет человека. Натан показался ему не похожим на себя, потому что его правое веко закрывало глаз не полностью, будто бы покойник подмигивал. Так думал Пихельгас теперь, в морге же ничего подобного ему в голову не приходило, белое неподвижное глазное яблоко под полуприкрытым веком произвело жуткое впечатление. Будь у него больше времени, он, пожалуй, постоял бы подольше и присмотрелся внимательнее к своему старому другу, но у них не было ни минуты лишней, они и так уже вышли из графика. По дороге в морг спустила шина, на смену колеса ушло много времени. Пожилой шофер похоронного бюро оказался астматиком и копушей, с колесом он провозился целых полчаса2. Так позднее оправдывался Пихельгас. Но, даже если бы времени у них было предостаточно, он все равно не стал бы разглядывать лежащего в гробу покойника. Полногрудая женщина, служительница морга, действовала уверенно и решительно, с какой стати было ему сомневаться, все ли в порядке. Нет, никаких оснований применять дополнительные контрольные меры у него не было, он был убежден, что им выдали того по-
1 Эта цифра выведена эмпирическим путем, так сказать, взята из опыта, научная статистика и теория вероятностей могут дать несколько иной результат.
2 О. Пихельгас несколько преувеличивает, на смену колеса ушло 26 минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40