.. В той стороне,
где лежит канал Карасу, есть арык, который называется Пулемас,— значит не требующий денег. Шерзод подсчитал, во сколько примерно обойдется бетонирование его русла, и оказалось — около миллиона рублей! Вот тебе и Пулемас — эдакую прорву денег слопать готов! А тех средств, которые выделяет горсовет, и на закваску для теста не хватит, не то что на пироги. Поэтому он, Шерзод, и обратился за помощью к богатым родственникам — в Министерство водного хозяйства. («Вон впереди сидит наш попутчик с портфелем... он и есть один из богатых родственников».)
Рассказывал Шерзод занимательно, и слушать его было интересно. Временами Шерзод заглядывал в глаза Вазиры, не переставая дивиться, какие они у нее угольно-черные. А ресницы? Как и раньше, в годы студенческие,— густые и нежные, и брови шелковистые. Смотреть на Вазиру, будто исподтишка изучать ее лицо было для Шерзода томительным, но и непреодолимо влекущим удовольствием. Завоевать душевное ее расположение, а не просто приударить за миловидной женщиной — вот чего ему хотелось.
— Вообще говоря, хан,ум, тяжкий это труд — поддерживать систему орошения. Ведь есть же края, где, когда нужно, идут дожди, где сам бог круглое лето дает влагу всему зеленеющему, всему растущему. А тут без рукотворных каналов ничего не вырастет! Да к тому же: выкопал канал, выкопал арык — и мучайся потом с ними, ухаживай как за капризницей какой-нибудь.
— Зато у нас и накопился тысячелетний опыт в этом.— Вазира улыбнулась.— Как мой муж любит говорить, опираться, опираться нужно на живые традиции народа... Сейчас много говорят о ландшафтной архитектуре. Она ведь тоже народное творчество, вы не находите?
Шерзоду показалось, что Вазира опять нарочно помянула Аброра. Говорить с этой женщиной было приятно, однако неспокойно.
- Ваш муж тем самым доказывает... можно сказать откровенно? Не обидитесь?
— Нет, нет, пожалуйста, скажите!
— - Доказывает тем самым... свою ограниченность, свой консерватизм! Он застрял в узких рамках национальных традиций...
— Как вы умеете перегибать палку, Шерзод! И какой вы, оказывается, злой!
— Вазира, вы же дали слово не обижаться.
— Да, но Аброр совсем не заслужил таких обвинений.
— Заслужил, заслужил... Я знаю, ваш муж защищал диссертацию по ландшафтной архитектуре, он добивается, чтоб ему дали кафедру ландшафтной архитектуры. Ходил даже в министерство с таким пред-
ложением... И опять почему-то меня приплетал к фактам — не буду скрывать, и такое случается! — неразумного, торопливого «покорения природы».
1 Карасу — черная вода; жанггох — поле битвы; к у к ч а — синенький; ботирма—могущий утопить; кайирма—извилистый; гурунч — рисовый; тал — ива; румол — платок, и т. п.
Вазира вновь ощутила, какой опасный поворот приобретает их разговор.
— Кто вам такое сказал, Шерзод? Неужели вы думаете, что Аброр за вашей спиной...
— Ханум, я ничего плохого не думаю, я говорю только о фактах.
«В конце концов эти постоянные стычки Аброра с Шерзодом мне надоели»,— подумала Вазира. И мужу и ей они приносят только неприятности. Может быть, удастся за время поездки в Москву пусть немного, но смягчить конфликт, хотя бы рассеять осложняющие его недоразумения, а женское чутье ей подсказывало, что недоразумения эти проистекают из-за былого соперничества двух мужчин.
«Как она простодушно верит, что сумеет одним махом помирить нас»,— подумал Шерзод и припомнил недавний свой разговор об Абро-ре в министерстве, в кабинете одного начальника...
Бахрамову, как авторитетному эксперту, была дана целая кипа предложений и объяснительных к ним записок, поступивших из института, который занимался проблемами градостроительства. Бумаги подписал директор института, но составлены они были, судя по характеру идей, в них излагаемых, Аброром Агзамовым. Во всяком случае, при его активном участии. В бумагах, например, настойчиво проводилась мысль о необходимости для Ташкента открыть кафедру ландшафтной архитектуры. Аргументы напоминали статьи и выступления Аброра, знакомые Шерзоду. Поначалу он даже спросил себя, а не лучше ли будет поддержать Агзамова, поскорей ушел бы на эту кафедру, занялся бы теорией — все подальше от той области, в которой они уже сталкивались и столкнутся, как чувствовал Шерзод, еще не раз, и по-крупному. Но Шерзод Бахрамов рассудил, что данное решение было бы опрометчивым: Аброр Агзамов при его энергичности мог укрепиться и предстать не только основателем новой кафедры, но чуть ли не зачинателем нового направления градостроительства, городского благоустройства. У Агзамова могут появиться последователи, и с удесятеренной силой он будет, конечно, нападать на то, что делает Бахрамов, в том числе на дорогую сердцу Шерзода идею бетонирования всех водных артерий Ташкента. Нет, надо опередить Аброра!
...Шерзод не без удовольствия припомнил и сейчас, сидя в мягком, удобном кресле самолета, как сумел тогда тонко и сдержанно, бесстрастным, ровным голосом доложить министерскому начальнику, что идея, конечно, неплохая, помечтать о подобной кафедре можно, но открывать ее еще преждевременно.
— Во-первых, сейчас всюду идет борьба за экономию, в частности м\ сокращение штатов, а тут сколько потребуется... гм... смотрителей и просто сторожей за ландшафтами. Во-вторых, сама ландшафтная архитектура как научная дисциплина только начала у нас формироваться. Даже в Московском архитектурном институте эту кафедру, вообще говоря, открыли совсем недавно.
— Но именно там Агзамов кончал аспирантуру и защищал кандидатскую,— возразил начальник.
— Да, отдельные специалисты в Москве есть, они-то и помогли ему.
— Но тут вот написано, что в Киеве работает такая кафедра. А в Болгарии и Чехословакии существуют целые факультеты по ландшафтной архитектуре.
— Что с того? В буржуазных странах есть даже специальные институты подобного профиля. Миллионеры строят себе замысловатые виллы, разбивают сады на берегах океанов и морей или возле разных ниагар. Им как раз и нужно побольше ландшафтных архитекторов. А нам увлекаться этой роскошью...— Шерзод пожал плечами.
— Шерзод Исламович, когда-то, в двадцатые годы, галстук считался буржуазным пережитком. Вы-то не помните, но был и такой «классовый подход»... Мы сейчас с вами ездим на собственных машинах, а в довоенное время это тоже многие считали непозволительной роскошью... Жизнь учит отличать ненужное от неосуществимого в данный момент, а преждевременное — от становящегося необходимостью.
Шерзод почти весело хохотнул тогда, как бы признавая свое поражение в споре, касающемся столь высоких материй.
— Вы правы, вы правы... Ландшафтная архитектура должна служить нашему трудовому народу. Это искусство мы не должны отдать на откуп капиталистам. Это и наше перспективное искусство! Вот почему я от души поздравил Агзамова, когда он защитил диссертацию.
— А вы его хорошо знаете?
— Как же, пять лет учились вместе.
— Он перспективный работник?
— Мы однокашники, я должен защищать его и поддерживать.
Если ты хочешь напасть на кого-то, сделай вид, что вроде защищаешь и поддерживаешь его,— маневр старый, проверенный, дающий потом преимущество в нападении. Шерзод так убедительно произнес последнюю фразу, что начальник попался на крючок.
— Я не имею в виду ваши приятельские отношения, но... Агзамов человек... нуждающийся в защите? От кого, от чего его защищать?
— Он очень способный, но, вообще говоря, с загибами... В какую сторону?
— В сторону национальной ограниченности... абсолютизации национальных традиций... Скользкие интерпретации, понимаете?
— Значит, вы и в этом защищаете его...
— От него самого... Приходится критиковать. По-товарищески, но... В идейных вопросах на компромисс я не иду.
Такой ответ явно тогда понравился собеседнику Шерзода. Начальник задумался, начал листать-перелистывать присланные бумаги.
— Так. Значит, по ландшафтной архитектуре у нас один специалист... этот самый Агзамов... И такой специалист, что... Один в поле не воин, а?
— Потому я решился сказать, что пока мы только можем мечтать и о настоящей нашей ландшафтной архитектуре, и о соответствующей кафедре. Сейчас открыть такую кафедру мы не готовы.
— Ну вот что: набросайте-ка мне вкратце ваши аргументы, чтобы я мог доложить дело министру.
Шерзод заколебался: доверительный разговор с глазу на глаз и письменное заключение эксперта, которое будут читать многие, в том числе, возможно, и сторонники идеи Аброра... Разница, черт возьми, существенная.
Теперь-то, в аэрофлотовском кресле, он улыбнулся умиротворенно, припомнив свой встревоженный вопрос тому начальнику:
— За своей подписью? Начальник понимающе усмехнулся:
— Да нет, без подписи. Для моего... для внутреннего пользования. И Шерзод изложил свои аргументы в «служебной шпаргалке»,
без подписи; да, он при этом чувствовал неприятную тяжесть на душе, но постарался успокоить себя: пройдет, пройдет, как проходит тяжесть похмелья. И тяжесть легко и быстро оставила его; мало того, душа настроилась на мажорный лад, будто он выиграл еще одну шахматную партию у Агзамова. Да, да, Шерзод сумел лишить подвижности фигуры Аброра. Ищи не ищи выход, бейся даже головой об стенку, а кафедре ландшафтной архитектуры мат, неизбежный и неотвратимый...
Ах, Вазира, милая Вазира,— Шерзод повернулся в кресле, поймал вопрошающий взгляд Вазиры,— наивная, милая женщина, которая рассчитывает на свою былую власть над ним, Шерзодом, на власть своей поблекшей, хотя, не будем скрывать, еще вовсе не увядшей красоты... Вазира все еще верит, что одними разговорами сможет помирить его с Аброром. Ну пусть, пусть верит, ему нравится наивность таких симпатичных женщин...
После долгой паузы Шерзод ответил Вазире, что разговоры о кафедре, которую пробивал Аброр, шли повсюду — на факультете и в министерстве; вполне допустимо, конечно, предположить, что об интригах Аброра ему, Шерзоду, умышленно налгали.
— Вы ведь читали его книгу? — спросила Вазира с надеждой перетянуть Шерзода на свою сторону.
— Да, читал! — как бы поддаваясь ей, ответил Шерзод.
— Ну, припомните, Шерзод, о каких краях там идет речь?
О каких? Да о многих. Об орошаемых землях Казахстана и Украины, Туркменистана и Ставрополыдины.
Шерзод перечислил.
А Вазира добавила, что Аброр не раз ездил по этим землям, изучал постановку проблем ирригации. Вазира была на защите в Московском архитектурном институте, ученые говорили тогда о всесоюзном значении работы Агзамова.
— Разве национальная ограниченность в этом, Шерзод? — спросила вдруг неожиданно резко Вазира.
Я с вами не спорю, ханум, относительно успеха вашего супруга и Москве, но в Ташкенте, вообще говоря, он уж очень цепляется за старые традиции.
Лброр требует сохранить зеленые берега старых арыков, он был бы прав лет эдак пятьдесят назад. Тогда почти не было водопроводов, да и многоэтажных домов... сколько их было? Люди пили из арыков воду и потому содержали их в чистоте. «Осквернить арык — все равно что осквернить отчий дом или скатерть-дастархан»,— такое убеждение не случайно, конечно, возникло. Арыки аккуратно чистили вручную. Сколько труда на это уходило! А сейчас всюду канализация, вода в трубах, и о чистоте арыков мало кто думает. Бросают туда всякий мусор, отбросы. Чистить их некогда и некому. Экономия общественного труда предполагает сокращение профессий, основанных на ручном труде, разве не так? Арыки стали... рассадниками антисанитарии, и только! Зачем же теперь цепляться за них? Потому он, Шерзод, и ратует за то, чтобы прежние арыки повсюду заменить бетонными водоводами. Вазира видела такие лотки в Голодной степи. Они там действительно экономят воду, облегчают труд. Их там не хватает, за ними охотятся. Но в Ташкенте в каждом новом дворе сколько лишних бетонных лотков установлено! Бетон, бетон... Экономика, урбанизация... Но бетон ведь — он тоже дорогой! Его не хватает. Особенно велика нужда в бетоне у метростроевцев Ташкента. А тут масса бетонных лотков без воды, потому что старая, еще махаллинская, арычная сеть разрушена, а новая не налажена. Вокруг бетона ничего не растет. А по обеим сторонам арыка всегда трава, цветы, тутовник. А потому и воздух возле арыка чище... Аброр говорит, что арыки—это своего рода корни, пущенные человеком в землю, великий дар матушки-природы.
— Как вы, оказывается, красноречивы, милая собеседница ханум! Ваш муж мне тоже говорил об арыках с таким жаром, будто Леонид Леонов — о русском лесе,— полушутливо уколол Шерзод.
— Конечно, аналогия немного смешна, масштабы несоизмеримы. Но есть же и точка соприкосновения, Шерзод. Ведь и в романе Леонова бездушные люди почем зря губят живой лес и оправдываются нуждами технического прогресса. А мы губим живые берега тысяч арыков и тоже объясняем: это, мол, необходимо для НТР, для современной урбанизации!
— Помилуйте, Вазира, да разве я против сохранения живой природы? Но будем же реалистами. Какое там сохранение природы в современном городе с двухмиллионным населением? Кругом столько машин, столько асфальта, стали, стекла!
— Сказать вам начистоту? Я тоже спорю с Аброром, мне тоже кажется, что природа в таком городе, как Ташкент, должна потесниться. Не исчезнуть, я против этого, но — неизбежно потесниться. Но Аброр не согласен и со мной. У него много аргументов.
— Да какие там аргументы?! — воскликнул Шерзод с азартом, показывающим, что он готов их тут же опровергнуть.
— Главный — вода. Ее-то оказалось вдоволь не только в каналах и арыках самого Ташкента, но и за пределами города.
— Ну и что?
— Как что? Значит, наш зной можно победить. Жарким летом в прошлом году из Прибалтики приехали гости... уж не помню, какой семинар проходил. Я их сопровождала. В сорок — сорок пять жары наш фонтан-водопад на площади Ленина просто спасал балтийцев. Объявится свободный час, они сразу мне говорят: «Пойдемте в тень Ниагары»—так они окрестили наш фонтан.
— Вон как, Ниагара в центре Ташкента!.. А тень откуда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39