— Э, не спрашивайте, Вазира-хон... Дома бывает редко. Сейчас опять на гастролях. В Алма-Ате. Дочка у матери. Сижу дома один как сыч... А вы... вы не видели нашу квартиру?
— Нет.
— Отсюда недалеко... Давайте устроим экскурсию. Обязуюсь быть хорошим гидом.
Шерзод шутил, но Вазира чувствовала, что шутки эти могут завести слишком далеко, если она хоть как-то, хоть намеком на них отзовется. Ей вдруг стало на миг жалко Аброра и очень жалко самое себя. «Переступить черту»,— вспомнилось ей московское выражение Шерзода. Тогда они тоже ехали в машине...
— Спасибо за приглашение, Шерзод-ака. К сожалению, я спешу к матери.
И вновь она, словно нарочно, не заговаривала об Аброре. «Может быть, от мужа-то она и ушла к матери?» — недоумевающе подумал Шерзод. Тогда, значит, и Вазира, как он сам, Шерзод, на сегодня в одиночестве.
— Вазира-хон, дома я как раз и делаю проект тоннеля под Бозсу. Я говорил Наби Садриевичу о том, чтобы вы стали нашим соавтором.
Вазира даже удивилась такому повороту разговора. То про семейную свою жизнь, то вдруг опять о делах. Поинтересовалась:
— И что же Наби Садриевич?
— Он-то не против. Необходимо ваше собственное согласие. Так по рукам, Вазира?
Притормозив на красный свет у светофора, Шерзод обернулся, многозначительно посмотрел на Вазиру.
После двух бессонных ночей она выглядела старше своих лет. Под глазами — какие-то синие круги, лицо немного осунулось. В глазах нет обычного для нее задора.
Шерзод, честно сказать, вздохнул с облегчением, когда Вазира сказала, что спешит к матери. Согласись она заехать к нему, пришлось бы спешно ее выпроводить, галантно поцеловав ручку. Сегодня вечером он ждал другого ангела-хранителя, двадцати трех лет, кровь с молоком. Шерзод даже как-то некстати рассмеялся от удовольствия, предвкушая встречу с прелестной молодой женщиной...
— Чего вы молчите, Вазира? Или все еще боитесь Аброра? Вазира вздрогнула. Аброр так и не позвонил ей. Все еще, видно,
перемывает ей косточки со своей матушкой. — А чего мне его бояться?
Все-таки... идти против воли мужа...
У каждого из нас своя воля, Шерзод. Я опасаюсь другого — что но смогу тянуть воз соавторства наравне с вами.
Никаких возов вам тянуть не придется, Вазира. Да и я не допущу этого! Вы будете давать советы... Наш советник по эстетическим вопросам, звучит? Я уже говорил: вам будет достаточно держать с нами связь по телефону, так сказать. Все остальное сделаем мы сами. Ну так как, Вазира?
Вспыхнул зеленый свет. Сзади начали сигналить нетерпеливые шоферы. Шерзод выдержал паузу, продолжая смотреть на Вазиру настойчиво и уже требовательно.
Но в самом деле, почему это она, дипломированный специалист, должна чувствовать себя связанной отношениями, которые, вообще-то говоря, к делу не относятся? В данном случае — семейными отношениями. Почему ее держит в страхе какое-то табу, инстинктивное табу, какая-то боязнь переступить черту даже в вопросе профессиональном, чисто деловом, архитекторском. Какая противная это вещь — остатки психологии рабыни, рабыни семьи, мужа. Будто родилась она с такой наследственностью! И все же, оказывается, до сих пор не может жить полнокровно свободной жизнью! Разве из нынешнего сложного душевного тупика ее может вывести что-то, кроме решительной встряски, решительного самостоятельного поступка?
Машины начали объезжать и белые «Жигули», некоторые шоферы бросали на них вопрошающие взгляды.
Шерзод этого словно не видел. Но и Вазира не видела сейчас никого, кроме Шерзода, ничего кроме его правой руки, протянутой к ней (левая—на баранке руля).
— Ну, Вазира, по рукам?
Вазира слегка ударила рукой по ладони Шерзода:
— Пусть будет так... По рукам!
Шерзод успел схватить кончики ее пальцев, вытянулся всем телом, перегнулся через сиденье. Поцеловал, каждый палец поцеловал, все, что успел схватить,— указательный, средний, мизинчик. Его радость будто передалась машине, она бодро взревела, резко проскочила перекресток перед снова вспыхнувшим зеленым, весело помчалась по проспекту.
Вазира откинулась на спинку заднего сиденья. Произошло что-то большое, способное что-то изменить в ее дальнейшей семейной жизни. Впрочем, история с бешик-тоем, ссора, разбитый чайник — все это как-то разом отодвинулось, начало удаляться от нее, уменьшаться в размерах и прежней своей давящей тяжести.
А табу и «запретная черта» если и отзывались в ней теперь, то лишь каким-то неясным и темным предчувствием.
Аброр лежал в гостиной на диване весь в жару. Пахло валерьянкой и еще каким-то лекарством. Высокая температура не спадала.
Проводив врача до самой машины «скорой помощи», Шакир вернулся к брату. Посмотрел на его потрескавшиеся губы. Удивился, как быстро, всего за два дня болезни, изменился, сдал Аброр. Голос его к тому же совсем пропал.
Шакир нагнулся над больным:
— Ничего, Аброр-ака, у вас просто сильная простуда. Пройдет быстро.
Аброр покачал головой, еле слышным шепотом, с остановками проговорил:
— Зря... накричал на Вазиру, вот и лишился... голоса. Наказание мне, брат!
Аброр попытался улыбнуться, но губы оказались неспособными изобразить улыбку, слишком запеклись. Еще что-то хотел сказать растроганному брату Аброр, но приступ кашля не дал ему говорить.
Шакир хотел закрыть до того настежь распахнутые окна, но Аброр рукой дал знак: не делай этого. Преодолев приступ кашля, еле слышно прохрипел:
— Воздуха... воздуха не хватает.
Гнойная ангина вместе с пневмонией долго держали высокую температуру во всем теле больного. Давило на сердце. Поднимешь голову — сразу же начинается тошнота.
Капли каплями — их Шакир наливал больному регулярно,— а надо было начинать назначенные врачом уколы.
Шакир вспомнил про знакомую медсестру, которая жила через два подъезда в их доме. Когда Зафар болел корью, она приходила в квартиру Аброра и Вазиры и делала ребенку уколы. Агзам-ата пошел за медсестрой.
...Ханифа принесла пиалу теплого молока с медом, собралась на ночь ставить горчичники Аброру — привычные заботы матери, для нее он как бы опять стал прежним мальчиком.
Когда вдвоем с Шакиром помогала Аброру добраться из гостиной в спальню, на кровать, мать не на шутку испугалась за сына: Аброр еле двигал ногами, согнулся весь, как старик, его шатало, кружилась голова. Ханифа долго и нежно стирала марлей холодный пот с лица и шеи Аброра. Что за болезнь, которая может за два дня согнуть и превратить в старика такого крепкого мужчину? Вирусные гриппы — их Ханифа очень боялась почему-то — Аброр переносил на ногах, без температуры, не признавал раньше никаких ангин. И вот тебе на!
Шакир снова воткнул под мышку Аброра градусник. Когда вынул и глянул, непроизвольно вздрогнул. Тридцать девять и восемь. Это после жаропонижающих!
— Сколько? — спросил Аброр.
— Немножко меньше стало: тридцать восемь и шесть,— сказал Шакир.
Мать вскипятила воду и поставила Аброру горчичники на спину и на грудь. В коридоре Агзам одними глазами спросил: как, мол, там? Отец сильно страдал из-за болезни сына.
— Ничего, поправится,— успокоила мужа Ханифа.
— А может, Вазиру-то позвать? Она ведь не знает о болезни.
— И пусть не знает!.. Зато о бешик-тое она прекрасно знала. Ушла, подвела всех нас! Все спрашивали про нее. Не знала, как и ответить! Опозорила меня, а теперь вот Аброр от этого позора свалился больной!
Сама ты больше других его мучила последние дни. Все вы, женщины, хороши!
Ночью, когда Шакир пошел спать, Агзам-ата и Ханифа-хола остались дежурить около постели Аброра.
Временами Аброр так задыхался в кашле, что Агзам-ата совсем пугался. Подбегал к сыну, осторожно прикасался к вискам, приподымал голову с подушки. Всю ночь Аброр горел словно в огне. Все время просил пить, то отсылал, то звал отца. Агзам-ата сидел если не рядом, то в соседней комнате у двери и появлялся у постели больного при малейшем шорохе. И ждал, не скажет ли Аброр о Вазире,— наверняка она присмотрела бы за ним лучше, чем он со своей взбалмошной старухой. Но Аброр ни разу не вспомнил о жене. А утром, когда после уколов и теплого молока у него чуть-чуть прорезался голос, Аброр сказал отцу о детях: Малика и Зафар сегодня должны были вернуться из лагеря.
В полдень на широкую площадь к большому, девятиэтажному дому прибыла вереница автобусов. Их тут же окружили люди. Среди родителей была и Вазира. В полуоткрытом окне автобуса она увидела загорелого веселого Зафара, кинулась к нему, застучала по стеклу.
Автобус разгрузился. Уже найдены и разобраны все рюкзаки и чемоданчики детей. Вазира собралась уводить своих чадушек к матери, придумывая, как она объяснит детям, что не домой они направляются. И вдруг Зафар закричал:
— Мама, смотри, смотри, вот и дедушка пришел!
И побежал к дедушке. Обрадованный Агзам-ата опустился перед внуком на корточки и широко раскрыл руки. Потом к деду подошла и Малика. Агзам-ата выпрямился, обнял ее за плечи, поцеловал в лоб.
Рослый и худощавый, в своих неизменных легких брезентовых сапогах и чесучовом кителе, Агзам-ата смотрел чуть поверх Вазиры. Они поздоровались друг с другом спокойно, только Вазира, испытывая какую-то странную робость, не выдержала взгляда свекра, опустила глаза, будто признавала свою вину в чем-то. Зафар искал взглядом среди машин знакомые «Жигули» вишневого цвета, но Агзам-ата повел их всех с рюкзаками к салатового цвета «Волге»-такси.
— А где папа? — спросила у Вазиры Малика.
Вазира насупилась, ничего не сказала. Малике ответил Агзам-ата:
— Папа заболел, детка. «Скорую помощь» вызывали.
— А что у него, дедушка?
Агзам-ата рассказывал о болезни сына, о том, как они с Ханифой всю ночь не спали, и краем глаза следил за Вазирой. Агзам-ата заметил, что у Вазиры снова изменилось выражение лица: теперь оно стало и озабоченным, и растерянным.
Когда все уселись в машину, Вазира в смущении призналась свекру:
— Отец, я хотела бы повезти детей к маме.
— Ладно, дочка. Если так нужно, поедем к Зумрад-хон.
Дети знали, как далеко живет «мамина бабушка». Им хотелось скорее домой.
— Ну, мама,— Зафар сделал кислое лицо,— давай лучше домой!
— К папе! Ведь он же болен,— поддержала его Малика. Агзам-ата в душе был, конечно, на их стороне, но хотел уважить
невестку.
— Детки, оттуда поедем домой, оттуда... Такси немножко подождет.
Но усатый водитель возразил:
— Мне некогда будет там ждать. Ищите другое такси. И это вроде бы все решило.
Вазира представила себе больного Аброра, совестно стало ей и перед свекром, который, несмотря ни на что, готов был понять и извинить ее.
— Ладно, тогда поедем к маме потом,— и она назвала таксисту свой адрес.
Тяжелей всего было Вазире увидеться со свекровью. Но соскучившаяся по внукам Ханифа-хола так обрадовалась их приезду, так обнимала, целовала, тормошила их, что на Вазиру вроде бы и внимания не обратила. Для порядка упрекнула, будто лишь некоторое время спустя заметив, что с детьми вместе явилась их мама:
— Вай, невестушка, где это вы пропадали? И зачем бешик-той мне испортили?
Агзам-ата сказал твердо и ясно:
— Бешик-той у тебя прошел как надо, жена, никто ничего не испортил. Как Аброр?
— Вай, весь огнем горит! Врач приходил, хотел в больницу увезти. Аброр упросил дать отсрочку на денек.
Вазире после этого известия еще тяжелей стало переступить порог спальни, но и тут дети облегчили положение, первыми побежали к отцу. Такие шумные, пропитанные жарким солнцем, брызжущие здоровьем! Их тут же отогнали от постели больного. Они бегали по квартире как свежий, чистый ветерок, разгоняя спертый, душный воздух взаимных обид, к которым столь серьезно относятся взрослые.
...Этой ночью Аброр немного поспал, и к утру температура у него начала спадать. А через дней десять уже отправился на работу и вечером привез домой картонную коробку, где вместе с красивым фарфоровым чайником лежал целый набор — шесть пиалушек, ляган и каса. Все одинакового пунцового цвета. Вручая коробку Вазире, он шутливо заявил, что это расплата за тот разбитый чайник. И Вазира приняла подарок.
Как будто все у них должно было стать по своим местам, пойти, как раньше, на лад. Но Вазира чувствовала, что это лишь перемирие, а не мир, что внутри у каждого из них что-то сдвинулось и не укладывалось в прежнее русло.
Обычная супружеская жизнь, нежность, сладкие ночи, сладкие больше для тела, но открыть перед Аброром душу настежь, как прежде, Вазира теперь опасалась. Соавторство с Шерзодом было ее тайной. Знала она, что брат Аброра Шакир по-прежнему встречается с племянницей Шерзода, знала и поддерживала их дружбу, надеялась, что в скором будущем они поженятся, что Аброр станет родственником Бахрамова и мужу тогда будет легче примириться с Шерзодом. И с ее соавторством тоже. Но и этот замысел стал ее тайной, к тому же со свадьбой нельзя было торопить — молодым негде было бы жить. Дом на участке, купленном свекром, все еще строился.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Четвертый день подряд Агзам-ата не приходил домой к Аброру — ночевал прямо на участке, под открытым небом. А шел уже сентябрь, ночи стали прохладными. Обеспокоенный Аброр после работы поехал на новый отцовский участок.
За лето многое там изменилось. В тени урюкового дерева уютно устроилась супа. Вокруг этого благословенного места Агзам-ата высадил душистую траву. Дальше в строгом порядке изо всех сил тянулись вверх саженцы айвы, инжира, кусты граната. С трех сторон участка шли в рост пирамидальные тополя. С высокого берега Бурджара видно далеко вокруг — дома большого города словно в гости двигаются сюда.
Буджар — это одно из разветвлений Бозсу. И арычок, что тихо журчит в середине участка,— тоже маленькая веточка от ствола Бозсу.
Может быть, арычок-то и примирил отца с утратой старого дома. Так думал Аброр, чувствуя, что отец полюбил участок, что оц решил во что бы то ни стало сделать так, чтоб на новом дворике было не хуже, а то и лучше, чем на прежнем.
Аброр привез отцу любимый его нарын. По пути сюда завернул на базар, купил винограду и теплых, свежих лепешек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39