Усилием воли она все же его превозмогла. Стать соавтором Бахрамова — это и неловко, и страшновато, и означало бы зайти слишком далеко.
— Шерзод, вы меня ставите в трудное положение.
— Перед Аброром? — прямо спросил Бахрамов.
— Да!
— Наоборот! Я продумал эту деталь. Наоборот, вы окончательно помирите меня с ним. Нам нечего делить — вот что мы ему скажем. Канал протянулся на десятки километров. А в нашем проекте задействован лишь один участок... какой-нибудь километр русла. Прибрежных мест всем хватит. Пожалуйста, пусть Аброр благоустраивает остальное... Соглашайтесь, соглашайтесь, дорогая Вазира!
— Но у вас соавторов и так достаточно. Сайфулла Рахманович ваш соавтор. К сожалению, Аброр сейчас и с ним не ладит.
— Вы возведете мост взаимопонимания между нами. Ведь многое плохое, вообще-то говоря, происходит из-за того, что люди не могут, а порой и не хотят понять друг друга, верно? Вы же так хорошо понимаете и Аброра, и меня. У вас есть удивительная широта во взглядах и редкостный природный такт в обращении с людьми.
Конечно, Вазира чувствовала, что Шерзод напропалую льстит ей, но, если разобраться объективно, думала она, разве слова о ее широте и тактичности совсем лишены оснований? Невольно и потихоньку-полегоньку женская неуступчивость в одном сменялась уступчивостью в другом. Шерзод для нее, Вазиры, только товарищ по работе, но он
и в самом деле ценит ее — не только как милую, привлекательную женщину, но как специалиста. И в конце концов хотелось бы развязать этот запутанный, усложненный недоразумениями узел в отношениях между мужем и Шерзодом, а еще теперь и Сайфуллой Рах-мановичем.
Шерзод наседал:
— Эта работа не отнимет у вас много времени, Вазира. Некоторые свои соображения вы сможете высказать просто по телефону, как сегодня. Всю черновую работу выполнят мои люди. Мы же с вами будем подавать принципиальные, оригинальные идеи... Не отказывайтесь, Вазира. Подумайте. Через недельку-другую давайте встретимся, и вы скажете мне свое — да будет оно позитивным! — решение.
Вазира тяжело покачала головой:
— Пусть сначала ваш проект получит полное одобрение. А я при случае с Наби Садриевичем посоветуюсь.
— Так я и сам скажу Наби Садриевичу, какие ценные, неординарные творческие решения вы нам предложили.
— Не делайте этого, Шерзод. Пожалуйста, не ставьте меня в неловкое положение.
— Да почему же, Вазира? Разве это не естественно, не прекрасно, когда архитекторы двух проектных организаций рука об руку работают над одним проектом? Большие наши руководители недаром призывают к преодолению ведомственности, к творческому содружеству всех заинтересованных сторон...
— Хорошо, к этому разговору мы еще вернемся, Шерзод. А пока, я вас, пусть все останется между нами.
Тем самым Вазира как бы признавала, что теперь некая тайна связывает их. Это уже немалая победа. И когда Шерзод прощался с Вазирой, ему снова захотелось прижать к губам тонкие, изящные пальцы женщины, немолодой, но, странное дело, манящей его сильней иных молодых. Однако он прочел в глазах Вазиры теперь не строгий запрет, а просьбу: «Не делайте этого». Потому рукопожатие деловое, чуть-чуть нежней обычного,— и он распрощался.
Вазира добиралась к матери по проспекту Руставели. Оживленная и шумная магистраль от палящего солнца к вечеру раскалилась, как сковородка на долгом огне. Нечем было дышать; спертый, неподвижный воздух насыщен едкой бензиновой гарью и горячей пылью. Вазира потом изошла, пока сходила на расположенный неподалеку от магистрали базарчик, чтоб купить матери свежих фруктов, пока дотащилась с тяжелой сумкой в руках до ее дома рядом с текстильным институтом. Дом этот строился в пятидесятых годах: лифта не было, лестницы крутые, потолки раза в полтора иышо обычных, нынешних.
Нле дошла до знакомой двери на четвертом этаже, остановилась, взглядом кнопку звонка.
Кнопка, оказалось, выпала, а в углублении, где она некогда сидела, торчали искривленные концы проводков. Вазира, оторвав кусочек от бумажного пакета, осторожно до них дотронулась. Прозвенел звонок. Из квартиры доносилась громкая музыка (магнитофон младшего брата Алибека, большого любителя современного грохотанья1), и Вазира поняла, что звонок никто не услышал. «Чем без конца одурманивать себя поп-музыкой, мог бы потратить чуточку своего драгоценного времени, чтоб звонок починить!» — разозлилась она и, смахнув со лба тыльной стороной ладони пот, заливавший лицо, сильней надавила на проводки. В палец ударило током, и Вазира испуганно отдернула руку.
Наконец за дверью послышалось шарканье домашних шлепанцев. Открыла сама Зумрад Садыковна. На лестничной клетке было темно, и Зумрад Садыковна, стоя в дверном проеме, долго вглядывалась в гостя.
— Ой, да неужели не узнаете, мама?!
— Вазира-джан! — воскликнула удивленно и обрадованно мать.— Заходи, доченька, заходи!..
Они обнялись, расцеловались. Пошли на кухню. Вазира сразу заметила, что глаза у матери потухшие, ноги она переставляет осторожно, будто ослепшая.
— Это что, черешня?
— Да нет, клубника. Ой, вы стали хуже видеть, мама?
— Худо у меня с глазами, Вазира-джан. Совсем худо стало,— тяжело вздохнула Зумрад Садыковна.— Ты все занята, уже с месяц времени не выберешь мать проведать,— без видимой связи продолжала она.— А братишка твой всю душу мне вымотал, одно расстройство с ним.
Из комнаты, что напротив кухни, по-прежнему неслись то стихающие, то вновь до боли в ушах громкие, надрывные звуки. Вазира видела, что мать сдала, что и от слабости, и от этого крика «хиппарей» губы и руки у нее трясутся.
— Хорошо, что ты приехала. А то уж я хотела от соседей позвонить тебе.
— Случилось что-нибудь? — Вазира присела на табурет около матери.
— Случилось, Вазирочка, случилось... Брат твой собирается разводиться.
— С ума сошел! С кем же он там эту музыку слушает?
— А, нашел себе подобных. Будто мне уличного грохота мало! До полуночи покою нет от этих воплей и топота. Жена, поссорившись с ним, ушла.
— Насиба такая хорошая...
— Да разве хорошая женщина сможет с таким мужем жить? — Зумрад Садыковна понизила голос, продолжала шепотом: — Ведь четыре года уже, как женаты. Насиба ребенка хочет. А братец твой заладил: «Не нужны они мне, дети эти!» Уже дважды бедняжка лишала себя радости...
— Вай, беда какая! — сокрушенно воскликнула Вазира.— Насиба что же, к матери ушла?
— Да... Сильно плакала, когда прощалась со мной. А брат твой еще какую-то собаку пегую к нам привел. С работы вернется, сраз\ с ней на улицу — прогуливать, что ли, называется. Большущая, как ишак. Боюсь я ее. Когда на работу уходит, привязывает ее в комнате. А собака скулит. Зайду-ка взглянуть, есть ли у нее хоть вода, а она скачет, прыгает, с привязи рвется. Сердце прямо в пятки уходит: а ну куснет... Да еще четвертый этаж этот! — опять без видимой связи перешла на другое Зумрад Садыковна.— Пока спустишься да поднимешься пешком — душа из тела вон. Раньше мне и жара спать не мешала, и уличный шум нипочем был. А сейчас в духотище сердце заходится... Ты же знаешь, Вазирочка, я им внутреннюю комнату уступила, ту, где потише, а сама осталась в той, что прямо на улицу выходит.
— А я что вам говорила: не делайте этого! Вот все это и называется баловать, нежить, прихотям его потакать!
— Не знаю, Вазирочка, ничего не знаю!.. Ночью трамваи и троллейбусы мчатся по улице, будто по моей голове. До утра глаз не могу сомкнуть... Дней десять уже прошло, как глаза сильно щипать стало. И вижу все хуже. Какое-то бельмо, похоже, прицепилось.
Вазира вспомнила, что у матери лет пятнадцать назад, когда она работала инженером на ситцепечатной фабрике, тоже разболелись глаза. От химических испарений. Потом она перешла преподавать в институт, где доцентом работал и отец Вазиры, и зрение у Зумрад Садыковны постепенно улучшалось.
— И сейчас щиплет? — спросила Вазира, подмечая, что глаза у матери беспрестанно слезятся.
— Нет, это прошло. Но все время сетка какая-то висит перед глазами. Будто сквозь сито гляжу... Иногда, Вазира-джан, такая тоска наваливается, что просто сил нет. Устаю очень быстро.
Вазира встала с табуретки, попросила мать повернуться лицом к окну. В падающем сверху свете разглядела на зрачке ее левого глаза что-то белое. Крохотный белый осколок. «Неужели бельмо! — Сердце у Вазиры чуть не оборвалось.— Показалось, наверное!» — попыталась она сама себя успокоить.
— Закрой правый глаз.
Зумрад Садыковна прикрыла правый глаз ладонью — тут же вскричала испуганно:
Вай, не вижу ничего! Что за беда приключилась с моим левым, Вашра? Слепнет он, да?!
Вашра, увидев, как побледнела мать, сказала нарочито спокойно:
Погодите секунду... Проверим еще раз. Она включила на кухне электричество.
Закройте-ка снова правый глаз и гляньте вверх, на лампочку. Зумрад Садыковна опять поднесла ладонь к правому глазу, поднял л голову к потолку.
Свет различаю,— сказала она.— Но совсем немного. Что же это, Вазира? Зрение теряю, да?! Вазира стала говорить быстро-быстро:
Мели свет различаете, пугаться не надо. Небольшое бельмо, скорей всего, вам мешает. Сделают операцию и удалят его.
— Операция? Легко тебе говорить! Здоровья и так нет. И вторым глазом слабо вижу. Вай, еще бельма не хватало!.. Видать, судьба моя такая горькая. Почему отец твой оставил меня одну на этом свете? Забрал бы с собой, от всех тревог избавил бы! Что же это будет, если я на старости лет еще и зрения лишусь, а?! Как же мне жить теперь, слепой и немощной, да еще с сыном... таким непутевым?! Эти причитания матери разрывали сердце Вазиры.
— Не надо, мама, не преувеличивайте болезни, никакая вы не слепая и не немощная,— принялась она утешать ахающую мать — Ну, а с сынком вашим я сейчас сама поговорю!
Вазира стремительно вышла из кухни, рванула на себя дверь, из-за которой по-прежнему неслись, лишь чуть приглушенней прежнего, хриплые звуки и бьющие по нервам ритмы.
В комнате было накурено — не продохнуть, хотя окна раскрыты настежь. На столе — стаканы, одна уже опустошенная бутылка портвейна, вторая выпита наполовину. Трое парней и две девушки: одна чернобровая, с сигаретой в зубах, в короткой юбке, другая — темно-русая.
Музыка оглушила Вазиру. Залихватская какая-то, разухабистая, веселая, но молодежь развалилась на стульях и в креслах — хмурая, скучная, на лицах пресыщение всем на свете до смертной тоски.
Вазира показалась на пороге, огромный пятнистый дог, лежавший у окна, грудь и лапы на ковре, вскочил, напрягся. Длинноволосый, по моде заросший бородой и усами Алибек прикрикнул:
— Лежать!
Потом неторопливо поднялся из кресла. Пояснил приятелям: «Это моя старшая сестра»,— подошел к Вазире и вяло протянул ей руку. Вазира окинула взглядом собравшихся:
— Здравствуйте...
Еле-еле процедила свое «здравствуйте» ей в ответ лишь одна чернобровая — та, что в короткой юбке, с сигаретой. Остальные небрежно кивнули. Встать никто и не пытался. Предпочитают, мол, обходиться без всяких церемоний, без устаревших выражений взаимных любезностей.
Вазира, в свою очередь, бесцеремонно повернулась к компании спиной и сказала брату:
— Ну-ка выйди со мной!
Алибеку сразу стало ясно: мать сестре пожаловалась на него, сейчас начнется воспитательная беседа.
— А ты мне что-то сказать хочешь? Так говори здесь. Видишь, у меня гости.
— Я тоже гостья. У меня к тебе серьезный разговор. Скажу и уйду. Пошли...
Извиняющимся жестом Алибек развел руками, пожал плечами:
— Чао, ребятки! Я быстро вернусь.— И вразвалку пошел вслед за сестрой.
Одет он был в зауженные на бедрах и расклешенные внизу брюки, которыми при каждом шаге словно намеренно мел пол. И манера цедить слова, и шаркающая походка, и пижонская разноцветная бахрома-шнуровка на месте отворотов внизу джинсовых брюк — все в брате раздражало Вазиру, до поры до времени она изо всех сил старалась сдерживаться. Молча прошла с Алибеком в комнату, где жила мать.
— А ну-ка садись,— показала она брату на диван, сама присела на стул напротив.
Дверь, ведущая из комнаты на балкон, была распахнута, и грохот улицы беспрепятственно наполнял всю комнату. Вазира совсем не хотела срываться на крик, тогда она могла окончательно рассориться с Алибеком: ведь брат, конечно, встанет и уйдет, нужного разговора не получится.
Хоть жарко и душно было в комнате, Вазира прикрыла балконную дверь.
Из кухни, осторожно ступая, пришла Зумрад Садыковна. Еще одно усложняющее обстоятельство, но не предлагать же матери идти обратно.
— Мама, садитесь, посидите с нами.
Разговор с Алибеком пришлось повести издалека:
— Как дела? Все еще на заводе работаешь?
— Нет. Уже в институте работаю.
— Когда же успел?
— Дней двадцать назад перешел, а что?
— Но ты был инженером солидной фирмы — авторитетного завода текстильного машиностроения. Почему ушел? Зарабатывал мало?
— Да так, захотелось. Я свободный человек. Где хочу — там и работаю.
— Бездельничал, поди, как и дома, прогуливал...— не выдержала Вазира.— И кто же ты в институте, можно узнать?
Алибек, отрешенно пощипывая куцую бородку, будто не расслышал вопроса. Вазира повторила вопрос. Вместо Алибека ответила Зумрад Садыковна:
— Младшим лаборантом стал твой братишка!
— Вот это да! — ахнула Вазира.— Младшими лаборантами девчонки работают после десятого класса. А у тебя высшее образование. Семьдесят рублей! Разве тебе хватит? У тебя же семья!
Алибек вытянул ноги в бахромчатых своих джинсах, откинулся на спинку дивана. Потом выпрямился, принялся сосредоточенно рассматривать руки, чистить неимоверно длинные ногти на обоих мизинцах
Что он может тебе сказать, Вазира-джан? — подала голос Зумрад Садыковна.— Он последние деньги из моей сберкнижки вытягивает. По десять, по пять рублей, а то и по трешке. И пенсию мою всю до копейки спускает!
Снова жаловаться начала, да? — вдруг резко вскинулся Алибек Жалобы, жалобы, жалобы... Нет, все это, видать, прекратится, лишь ми да и уйду из дому совсем!
Алибек шал, что именно этого больше всего боялась мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39