Если мой свояк и получит квартиру, то на вполне законных основаниях.
— Законы ты хорошо знаешь. Но вот порядочности у тебя нет. И чувства товарищества тоже. Оказывается, верить тебе — все равно что болото за твердый асфальт принять!
Несколько дней подряд Аброр и Уринбай-ака тревожили различные организации, имеющие отношение к новой стройке. Их выслушивали, но... время оказалось безнадежно упущенным, а произведенные затраты слишком велики.
Железная махина крана продолжала деловито урчать, в определенные промежутки времени оглашая двор напряженно пронзительным звоном. Невредимыми остались деревья, высаженные людьми под самыми балконами, все остальное пространство двора, обнесенное высоким деревянным забором, теперь превратилось в пыльную строительную площадку, где грохотали бульдозеры и самосвалы...
И до этого случая жизнь сталкивала Аброра с Шерзодом. Группа архитекторов, спроектировавших новые ташкентские кварталы, была выдвинута на соискание республиканской премии. В первоначальном списке кандидатов Аброр был. В печати лестно упоминалось и его имя, что, конечно, поднимало настроение. Был в списке и молодой архитектор Хатам Юлдашев. Потом предварительный список начал расти, однажды Аброр обнаружил в нем фамилию Бахрамова. А когда решили список соискателей выстроить в алфавитном порядке, Бахрамов вошел в первую тройку, а Юлдашев стал замыкающим.
Аброр, как член институтского совета, готовил документы и характеристики кандидатов. Характер «уточнений» ему не нравился, но окончательно все стало ясно, когда директор института (он же и руководитель совета) однажды сообщил, что по положению на одну премию можно выдвинуть группу только из шести человек. А седьмым по списку числится Юлдашев, он, мол, еще молод, всего тридцать четыре, оставим на следующий раз, у него все впереди, ну и так далее. Эти слова директор произносил, как показалось Аброру, при гробовом молчании членов совета. Но стоило директору кончить, и молчание поспешил нарушить сторонник Шерзода Бахрамова. Он, конечно, поддержал предложение, а потом снова наступило тягостное безмолвие. Директор жестко спросил:
— Кто еще хочет высказаться?
Аброр поерзал на стуле, уперся взглядом в пол. Он молчал и чувствовал себя при этом последним человеком, малодушным, алчным, бессовестным. Как много сил, энергии, таланта отдал Хатам Юлдашев этому проекту, выдвинутому на премию! По сути, это ведь он, Юлдашев, был мотором всей их рабочей группы, его обойдут, а Шерзод Бахрамов, не сделавший и десятой доли...
Словно издалека Аброр услышал голос директора:
— Ну, если нет других предложений...
Презрение к себе стало непереносимым, удушающим. Аброр поднял руку и глухо произнес:
— Юлдашев а предлагаю оставить... Мне неловко это говорить. Но другие почему-то молчат, тогда я должен сказать...
И Аброр стал говорить об огромном вкладе Юлдашева в их общую работу, о его идеях, истинно творческих, а вот товарищ Бахрамов... многие ведь знают, что Шерзод почти отвык работать как зодчий... долгими часами склоняться над чертежной доской, днем и ночью искать новые решения — на это ему не хватает ни времени, ни выдержки, ни, прямо сказать, способностей. Он больше любит сидеть за столом с разноцветными телефонными аппаратами, посредством которых поддерживает «нужные контакты». И за это — в первую авторскую тройку?
— Мне стыдно... Предлагаю вместо Шерзода Бахрамова поставить Хатама Юлдашева.
Самого Шерзода на заседании совета не было — он уже тогда работал в другом учреждении, рангом повыше. Но на защиту Шерзода поднялся сам директор. Иронически взглянув на Аброра, директор заметил:
Быть самоотверженным по отношению к нашему коллеге Юлда-шеву похвально. Но товарищ Аброр Агзамов хочет доставать каштаны из 01 ня чужими руками: он проявляет самоотверженность за счет Шерзода Исламовича Бахрамова...
Аброр понял, что, сказав о творческой немощи Бахрамова, он нечаянно задел и своего директора, который тоже давно не держал в руке чертежных инструментов. Выдвигал идеи, а потом становился во главе «коллектива авторов».
— Сайфулла Рахманович, я говорю не только о технических решениях — не помню случая, чтобы Бахрамов подавал нашему авторскому коллективу и оригинальные идеи, хотя бы в общей форме...
— Нет, нет, товарищ Агзамов, вы все-таки припомните пословицу: «Ножом ударь сперва себя и, если не будет больно, ударь другого».
Ах, так!.. А молчаливые коллеги, видимо, и в этом согласны с директором? Аброр вспыхнул:
— Хорошо. Если товарищи считают необходимым выдвинуть Юлдашева вместо меня, то я буду только рад за него...
До сих пор он помнит, что от этих слов не испытал тогда никакой радости. Через минуту-другую почувствовал обжигающую боль. Не из-за премии, нет. (И Юлдашев, и Бахрамов получили-таки премию, а Аброр по своей воле ее лишился.) Не столько из-за потери премии было ему больно и досадно. Больше оттого, что необдуманным своим выступлением проиграл еще одно сражение с Шерзодом Бахрамовым.
Шерзод и его сторонники до сих пор при всяком удобном случае напоминают Аброру — то косвенно, а то и прямо,— мол, помни пословицу: кто роет яму другому, сам туда попадает...
Сегодня в аэропорту Аброр не мог не увидеть лауреатской медали на пиджаке Шерзода. Предполагал, видно, Бахрамов, что встретится с ним, с Аброром. Не без умысла нацепил медаль, не без умысла. Вызвав растерянность и зависть у Аброра — это у Шерзода со студенческих лет заветное желание. Со студенческих лет, когда Аброр и Шерзод частенько сражались за шахматной доской и когда каждый неудачный ход Аброра вызывал радость соперника, почти неприличную.
Ну, а он сам, Аброр, совсем чист в отношении своем к Шерзоду? Не завидует ли однокашнику? Иногда Аброра даже удивляло постоянство того душевного напряжения, с которым он следит за Шерзодом. Чуть только зарубцевалась ранка, нанесенная бахрамовскими притязаниями на Вазиру,— так эта история с премией! Притупилась и эта боль — так на тебе, будто назло, около дома, можно сказать — под носом, развернулась эта стройка кооперативного дома!
Чисто и просторно было во дворе раньше. А сейчас «Жигули» у подьезда не поставишь. Домой приходится добираться через горы земли, груды булыжника, с осторожностью шествуя вдоль деревянного забора.
— Зафар, не вздумай на самокате по улице разъезжать!
— А где же мне кататься? — спрашивает Зафар, вылезая из машины и недовольным взглядом окидывая деревянный забор.— Здесь стройка...
— А тротуар?
Дети привыкли к простору двора, им, конечно, тесно на этой полоске грязного асфальта между стеной дома и высоченным деревянным забором. Но Зафар покорно соглашается:
— Хорошо, папа... До свидания!
Аброр взглянул на часы — он уже опаздывает на работу — и поспешно отъехал. Асфальтовая дорожка, огибая дом, выводила к магистрали. Но за углом, поперек дорожки, стал землеройный трактор — готовили траншею под водопровод. Аброр дал задний ход, собираясь объехать дом с другой стороны, но тут из-за деревянного забора, натужно урча, вылез тяжелогруженый самосвал. В его кузове горой-конусом возвышался свежевынутыи грунт, из-под колес летели комки глины. Увесистый ком ударил в капот «Жигулей», брызгами запачкал лобовое стекло. Аброр затормозил, стал осторожно вылезать из кабины — не ругаться с водителем самосвала (тот уже удалялся, устилая за собой путь песком и глиной), а просто очистить стекло от этого «бахрамовского ошметка», как выругался он в сердцах. И снова ожило перед глазами недавнее: бегущие к самолету, совсем рядом, Вазира и Бахрамов... Снова в душе колыхнулась давняя гнетущая злость...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Самолет летел над плотными слоями облаков, в совершенно чистом, залитом ослепительным солнечным сиянием небе. Было покойно и приятно.
Откинули укрепленные на спинках кресел столики, приступили к завтраку, поданному на легких голубоватых подносах.
Шерзод, стараясь не задеть соседку, протянул руку за пластмассовым стаканчиком с чаем. Вазира заметила, как на безымянном пальце по руки блеснуло обручальное кольцо.
Курица была мягкой, рис хорошо проваренный. Вазира сказала: Неплохо, правда? Во всяком случае, Аэрофлот кормит вкусней, чем иные рестораны. Или это мне только кажется?..
Да нет, вы правы. Мне тоже нравится.— Шерзод готов был поддержать разговор о еде.
А вот чай похуже, верно?
Вообще-то говоря... да,— согласился Шерзод и тут же рассмеялся. «Вообще-то говоря»! Вообще-то говоря, он бы хотел перевесы беседу в другое русло.
Белозубая улыбка очень шла Шерзоду, молодила его. Правда, над висками волосы немного поредели, да и под глазами появилось немало морщин. Брови тоже утратили былую мягкость, заметно отросли и погрубели.
Вазира не успела отвести взгляд— Шерзод перехватил его. Чувство приятной успокоенности, естественности оставило их. Вазира ела курицу совсем бесшумно. Шерзод сначала допил чай, потом тоже взялся за курицу.
— А в самом деле — ничего!..
— Вы помните, Шерзод, как на Чимгане мы делали шашлык из куропаток?
— Где? — Шерзод повернулся в кресле, насколько позволял это сделать столик, прямо взглянул в сверкающие черные глаза Вазиры.
— А у Двенадцати ключей! Я-то вот помню.
«Не меня — Аброра помнит»,— подумал Шерзод. Ведь это Аброр тогда настрелял горных куропаток — кекликов, а шашлык ели все, и все от души нахваливали охотника и повара.
— Знаем, знаем,— усмехнулся Шерзод,— ваш супруг из удачливых охотников.
Прозрачный намек на былое соперничество за нее, Вазиру? Аброр оказался победителем. Но почему же Шерзод улыбнулся так снисходительно? Дело далекого прошлого, не таких, мол, красавиц потом видели?
Вазира почувствовала, что вот-вот начнется тот серьезный разговор, которого опасалась и от которого, как она понимала женским чутьем, уйти было нельзя.
Самолет мягко и незаметно сделал вираж; яркий луч солнечного света из иллюминатора сдвинулся к креслам и упал на лацкан пиджака Шерзода. Лауреатская медаль отразила его, и луч жарко стрельнул в глаза Вазиры... Снисходительный тон — скажи пожалуйста... Да ее Аброр тоже мог бы стать лауреатом, не выступи в защиту Юлдашева так благородно и так... неуместно.
Вазира тщательно вытерла руки салфеткой. Повернулась снова к собеседнику:
— Но зато вы оказались в числе удачливых лауреатов!
— Ваш муж хотел лишить меня и этого.
— Потому и был наказан судьбой. Нет, кроме шуток, я считаю, что в той деликатной ситуации Аброр повел себя не вполне тактично. Я ему говорила об этом.
Будто в доказательство искренности своих слов Вазира протянула руку к Шерзоду и тронула его лауреатский значок. Приятны, что тут скрывать, приятны были ему и слова ее, и нежное прикосновение.
— Я восхищен вашей независимостью, Вазира! Право же, Аброр еще должен до вас дорасти.
Вазира чувствовала, как настойчиво Шерзод отделяет ее в разговорах от мужа. И тем настойчивее, чем дальше уносил ее от Аброра самолет. Ей почему-то стало боязно.
— Кое в чем и я должна дорасти до него.
— Я так не думаю... А все-таки, примерно, в чем? Вазира ответила не сразу:
— В совестливости. В умении болеть душой за других...
Ведь Юлдашев получил тогда премию только благодаря Аброру...
— Да, как в газетах пишут, самоотверженный герои нашего времени. В самоотверженности, вообще говоря, ему не откажешь.
Шерзод произнес свою колкость так высокопарно-иронично, что видно было, сколь высоко он ставил себя по сравнению с Аброром.
— Вам бы, Шерзод,не мешало заиметь хотя бы частичку его самоотверженности.
— Не очень-то помогает она в деле. Даже в борьбе за добрую, гуманную цель.
— Вы не правы, и жизнь это уже доказала.
— В чем конкретно?
— Тот кооперативный дом... помните... Несправедливо да и плохо, безграмотно поставили его. Аброр очень надеялся на вас.
— Надеяться легко,— пожал плечами Шерзод.
Во что бы ему эта безоглядная решительность и настойчивость обошлась? Со столькими людьми пришлось бы в жаркие споры вступать, кое с кем схватиться не на шутку. Да и в чью-то немилость попасть. Из-за чего, вообще-то говоря? «И что мне такое хорошее сделал Аброр, чтобы я, оправдывая его надежду, опрометчиво ринулся в огонь?»
Шерзод не сказал всего этого, но по лицу его Вазира уловила мысленно произнесенное. «В самом деле, в каком долгу он перед Аброром?» — подумалось и ей.
Стюардесса собрала подносы.
Откидной столик — теперь на место, в прорезь мешка на спинке переднего кресла; свое кресло откинуть назад, самому расслабиться, чуть вытянуть ноги.
Покойно и приятно.
— Поверьте, Вазира,— голос Шерзода звучал мягко; убеждающе,— я всеми этими обидами по поводу жилищного строительства сыт по горло. Им конца-краю не будет. Никогда. Для кого-то делаешь добро, но тем самым кому-то другому причиняешь зло... Потому-то я сейчас на другую работу и перешел.
— Да, я слышала, вы получили повышение. Поздравляю!
— Спасибо, Вазира!.. Только я ведь не из-за должности... Вы знаете, конечно, что землетрясение вывело из строя всю прежнюю систему водоснабжения Ташкента.
— Так уж всю? Земля разверзлась и все арыки поглотила? Арыки не арыки, но, по мнению Шерзода, лучше осваивать безводную степь, нежели благоустраивать большой город. Что степь! Чистый лист бумаги, на котором пиши или рисуй что хочешь. А чтобы перестроить коммуникации большого города, надо сначала—да, не иначе! разрушить старое до основания. Тут под землей целый мир: реки холодной и горячей воды, газ, канализация, электрокабели. Чтобы заново все переоборудовать, весь город на поверхности вдоль и поперек перероешь... А эти старые арыки! Пусти в них воду, так она сразу и в снежеотрытые траншеи норовит. Вода проникает под новые дома, фундаменты начинают давать осадку сверх нормы. Аварии, скандалы... Представьте себе: каналы Бозсу, Салар, Бурджар, Кукчинский канал, Карасу, Жанггох, Чорсу, Ботирма, Кайирма, Ялангач. А еще Тал-арык, Румол-арык, Гурунч-арык1.
— Диковинные названия, я их все и не знала,— удивилась Вазира. О, есть арыки с еще более потешными названиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39