Тогда легко найти свой подъезд — по молодой урючине, что рядом со нходом.
Снова поднимается Ханифа-хола на третий этаж. Во внутреннем кармане кофты нащупывает пристегнутый булавкой ключ.
Все четыре комнаты пусты. Аброр и Вазира на работе. Внуки еще не возвратились из лагеря. Агзам как уйдет рано утром на участок, так до позднего вечера его нету.
Ханифа заходит в кабинет сына Аброра.
На стенах — цветные рисунки. На книжном шкафу вверху стоит написанный масляными красками портрет Вазиры. Красивый портрет. Толстые косы спадают на плечи. Большие глаза смотрят ласково.
Лицо нежное, и губы пухлые — признаки молодости. Сразу заметно: с большой любовью к жене Аброр рисовал этот портрет.
А напротив висит портрет Аброра. Там ему тридцать лет, самое цветущее время. В глазах огонь горит. Густые, пышные волосы торчком. И шея в распахнутом воротнике рубашки видна — сильная, крепкая шея. Этот портрет Вазира делала. Объясняла свекрови, помнится, так: «Каждый архитектор должен уметь рисовать людей, без этого нам нельзя. Мы чертим, проектируем красивые здания. Но самое совершенное в мире — лицо человека. Мы должны уметь нарисовать человека, чтобы красивей была наша работа». — «Тогда моего старика и меня рисуйте».
И Вазира сразу же, помнится, согласилась. Аброр тоже несколько раз брался за портреты отца и матери. Да вот ничего у них не получалось. То ли времени не хватало, то ли интерес пропадал,— словом, до сих пор портретов нет.
А вот друг для друга у них хватило и времени и интереса. Ханифа-хола не раз думала обо всем этом. «Вот она такая и есть, жизнь матери. Твои мысли — о сыне, а мысли сына — о жене».
Подняла Ханифа-хола занавеску оконную — батюшки, солнце-то уже день повело на вторую половину! Время полуденного намаза вот-вот пройдет... А молитва просветляет и смягчает душу.
Вот и теперь, помолившись, она принялась вспоминать, как Аброр перевозил их сюда, какие неприятности пережил из-за аварии. «Нет, хороший *у меня сын, слава аллаху. Лишь бы здоровым был. О аллах, не увидеть мне его несчастным».
В прошлый выходной, когда свекровь с невесткой одни, решила Ханифа-хола искупаться как следует в ванне. Вазира ей помогла, терла спину мочалкой. Умиленная, свекровь заявила:
— Сватья моя, Зумрад-хон, хорошо воспитала вас, невестка моя... Я вот с переездом никак не могу выбрать время и проведать сватью-то свою. Когда вы собираетесь к ней в больницу?
— Сегодня вечером.
— Тогда и я с вами пойду, Вазира-хон. Давайте самсу приготовим.
Наварили, напекли и самсу, и манты. Пошли в больницу. Вывели Зумрад Садыковну в тенистое местечко на больничном дворе, долго, хорошо разговаривали и с ней, и друг с другом...
Сейчас Ханифа-хола, убирая в своей комнате молитвенный коврик, думала: «Нельзя бога гневить неблагодарностью — невестка моя хорошая, а в последнее время стала еще лучше».
Ободренная этим выводом, начала споро готовить ужин.
Вечером машхурду1, которую приготовила Ханифа-хола, Аброр и Вазира ели да похваливали.
— Зафар-джан тоже очень любит машхурду! — сказала Ханифа-хола.— Напрасно ты, Аброр, детей в лагерь отправил.
— Почему? Лучше им там отдохнуть, чем томиться от жары в „городе.
— Малика уже невеста скоро... По пословице — не одно добро, а и зло живет на земле... Как бы там не испортили ее.
— Недавно мы ее проведали. Не беспокойтесь, мама. Им там хорошо.
— А вы подумайте, дети мои, мне-то каково: целый день одна, не знаю, куда себя деть, хоть лопни со скуки!
Вазира с Аброром переглянулись.
— Их беготня и шум тоже вам надоест. Если и на каникулах они с утра до вечера дома...
— Э, невестушка, что я, никогда детей не видела? Слава аллаху, четверых вырастила. И ваших детей поставила на ноги. Разве я из тех бабушек, кто избегает внуков?
— Мы все соскучились по детям, да ничего, они уже скоро будут здесь,— вмешался Аброр.— А пока, мама, делайте то, что вы любили. Шейте, например.
— Я рубашки пошила и батистовый халатик для сынишки Рисо-лат, колыбельное все уже готово, Аброр-джан... Ох, соскучилась я по своей младшенькой... А не могу ехать к Рисолат. Стыдно.
— Это еще почему?
— Разве не знаешь, сынок? Мы же сперва бешик-той должны справить. А потом мне туда дорога откроется.
— Ах да! — кивнул головой Аброр: в своих заботах и про древний обычай забыл.
Бешик-той — особый праздник, «колыбельный». Бабушки, дедушки, родственники матери покупают бешик — нарядную качалку-колыбельку,— украшают ее шелками и бусами, готовят плов, самсу, сладости — много всякой еды для званых гостей. Подготавливают подарки отцу и матери новорожденного — бывает, дорогие подарки,— и все это под звуки сурная доставляют в дом виновника торжества. Мужчины помогают сделать бешик-той, но принимают в нем участие косвенное, празднуют бешик-той женщины, то есть матери, бабушки и дети.
— Мама, в другое время сам бы готовил ваш бешик-той. Но сейчас... сами знаете, обстраиваем участок. Хлопот много.
Хлопотам никогда конца не будет. И участок будете обстраивать еще целый год. А кто бешик-той решил справлять, справляет не позже грех месяцев после рождения младенца. Позже уже не полагается. Люди смеяться будут.
Машхурда —суп из маша (особый вид гороха) и риса с мясом.
Аброру нечего было возразить.
Вазира молчала... Когда у них родился Зафар, Зумрад Садыков не стала устраивать бешик-той, посчитала это устаревшим, ненужным обычаем. Привезла подарок ребенку — коляску, распашонки — и ограничилась этим. Ханифа-хола долго обижалась на Вазиру, чувствовала себя униженной, потому как сватья и согласная с ней невестка лишили ее большой радости — бешик-тоя по случаю рождения внука. Ежегодно и наспех отмечаемые дни рождения Зафара, конечно, не заменят праздника, который отмечают один-единственный раз в жизни человека. А потому и готовят его так, чтобы на всю жизнь запомнился. Не младенцу, понятно, а матери и ее родне. И главное — бабушке. Скупиться на расходы для бешик-тоя — это значит уронить родню в глазах людских, в глазах и всех родственников, и всей махалли. Таково было твердое убеждение Ханифы-хо-ла.
Аброр не решился открыто возразить, сказал только:
— Отец приедет, с ним еще посоветуемся.
Агзам-ата вернулся поздно и очень усталый. Еще бы! Целый день проработать под солнцем, да и путь от Бешкайрагача до Юнусабада немалый, ну и возраст сказывается, что ни говори. К концу дня еле хватало сил подняться на третий этаж.
Агзам-ата долго не мог отдышаться; сидя на курпаче после живительного чая, заговорил:
— Очень уж трудна дорога проклятая... Если вскорости закончим стены, времянку построим и осенью переедем на участок. Шакир сегодня остался на Кукче у Рисолат. Серцовые кирпичи готовит.
Ханифа поставила перед стариком машхурду:
— Отаси1, я так хочу повидать Рисолат... А навестить ее и внучка не могу, путь закрыт.
— Да, из-за бешик-тоя... мне тоже неловко перед ней. Остались в долгу, это верно.
— А как мы молили бога, чтоб ниспослал Рисолат ребенка. Ведь пять лет она его ждала. Радость-то какая! Родился сын... Люди ждут, когда мы бешик-той справим.
— Но люди видят, что мы остались без родного дома, приютились у сына, как сироты.
— Почему это мы сироты? У родного-то сына? Мы тут не чужие. Отаси, у вас два сына, два льва. У Аброра собственная машина. И они не помогут нам бешик-той справить?
Агзам отодвинул касу с остатками супа:
— Ты мне теперь покоя совсем не дашь, да? Ну, позови тогда Аброра.
1 Отаси — отец детей. Не произносить имя мужа, а называть его «отцом детей» считается признаком особенной, ласковой уважительности.
А за закрытыми дверями кухни спорили меж собой Аброр и Вазира.
— Вашей маме скучно, вот и придумывает разные бешик-той: А вы опять готовы уступить ей?
— Что с вами, Вазира? Ведь мы же не те люди, которые могут свои древние обычаи забывать. Достойным образом отметить рождение
нового человека, отдать дань уважения материнскому началу — это благородно... для всех времен.
— Выходит, вы тоже жаждете этого бешик-тоя? Разве у вас есть на это время?
— Ну, кто это жаждет? Если старики согласятся, мы, конечно, обойдемся без бешик-тоя. Или отложим его.
«Не обойдемся ли...», «не отложить ли...» — это все Аброр повторил и отцу.
— Аброр-джан, железо куют, пока оно горячо,— мягко говорил Агзам-ата сыну.— А когда остынет, то, сколько ни бей молотом, все зря... Бешик-той кует спаянность людскую: в нашем народе всячески почитают родителей, почитают старших. А начинается все с почитания детей, новорожденных. Сначала родители и бабушки-дедушки показывают пример, как высоко надо уважать достоинство пусть крошечного, но человека. А потом, шести лет, сажают мальчика на красиво убранного жеребенка... Ты помнишь, как тебе подарили жеребенка, сынок?
Да, Аброр этого никогда не забудет. Никакие игрушечные кони — железные, глиняные, из пластмассы, расписанные красками, с хитрыми механизмами — не заменят живого жеребенка-однолетка. И подарили ему, Аброру, еще живые тогда бабушка и дедушка. Подарили само счастье! Аброр кормил и поил жеребенка, запрягал и седлал, а когда садился верхом, чувствовал себя настоящим героем. Только потом, став постарше, узнал, в какое трудное послевоенное время был куплен ему тот жеребенок.
Дедушка с бабушкой и родители, Агзам с Ханифой, залезли тогда в долги, но все равно устроили своему мальчику незабываемый, «личный» праздник. Правда, месяца через три, когда Аброр поостыл к живой игрушке, жеребенка продали и часть долгов погасили. Но щедрость, уважительность старших к нему, малолетке, оставили в памяти неизгладимый след.
И сейчас Аброр чувствовал всю степень правоты отца, когда тот толковал о взаимно почтительных отношениях между поколениями. Их и должно ковать с самого раннего возраста.
— В бешик-тое есть еще один важный смысл, Аброр-джан,— мягко продолжал Агзам-ата. Когда-то, в годы первых выборов в Верховный Совет, его недаром сделали агитатором, умел он доносить свои мысли до самых разных людей.— Вот мы подарим отрез хорошей материи Рисолат. Это ей поддержка, даже, скажу, поощрение, чтобы она еще детей заводила: не бойся, мол, мамаша, родня тебя без помощи не оставит. И зятю сделаем хорошие подарки. Тоже помощь. И ребенку необходимые вещи надо дарить. Молодые родители, сам знаешь, очень нуждаются в поддержке. Наше государство ведь тоже дает пособие при рождении ребенка. Поощряет, значит.
Но можно ведь и через год устроить день рождения, отец, и сделать подарки.
Можно. Только это уже не бешик-той будет. Просто день рождения. Мы должны справить настоящий бешик-той. Мы с матерью пюей зарок себе давали: если Рисолат родит сына, зарежем одного из двух баранов. А Шакиру потом прикупим. Мы должны свое слово сдержать, Аброр-джан.
До поры молчавшая мать подлила масла в огонь:
— А зачем тянуть? Все колыбельное я давно приготовила. В воскресенье соберем близких родственников и посоветуемся, договоримся, кто за что из нас берется. Шакир пусть покупает коляску. А мы, старики, понесем бешик с приданым.
— Сурнай, наверное, тоже надо? — спросил Агзам.
— А как же без сурная? Сейчас рождение отмечают иные не то что сурнаем — карнайчи нанимают, у них карнай ревет!
— Праздников много, карнай да сурнай очень дорого обходятся, а нам хватит, если один сурнайчи поиграет,— сказал Агзам-ата.— Аброр, сынок, давай в это воскресенье соберем родню, а в следующее воскресенье устроим бешик-той, ладно?
Ханифа заговорила уже умиротворенно:
— Верно задумал, отаси. До того успеем и зятю купить рубашку, тюбетейку. Потом костюм поприличнее, туфли, макинтош...
— Макинтош? Плащ сам себе купит,— отрезал Аброр.— Что он, опять в жениха превратился?
— Вай, стыдно будет! Люди все несут — и пальто, и кофты, с головы до ног одевают.
И снова Агзам-ата взял сторону Аброра:
— Жена, не расходись. Груз не под силу возьмешь — позвонок сломаешь. Без плащей-макинтошей обойдется. Хватит с зятя нового костюма.
— И туфли тоже ни к чему,— сказал Аброр.
— Уж раз мы по обычаю одеваем отца новорожденного с головы до пят, как без туфель? — возразил Агзам-ата.— А макинтошей не надо. Найдем хорошие туфли, и все. Аброр-джан, как машина, исправили или еще нет?
— Завтра будет на ходу.
— Возьми тогда бумагу и карандаш. Все надо записать. С машиной все достанем быстро.
Аброр медленно встал со стула. Ханифа-хола вслед ему бросила:
— И Вазиру позови, вместе решим.
Вазира многое из их разговора слышала (дверь-то не закрывали); о том, что дальше будет, догадывалась. Когда Аброр вошел в кабинет взять карандаш, Вазира, плотно закрыв за собой дверь, тихо спросила:
— Так, уступили?
— Пробовал возражать — ничего не вышло. А буду оспаривать — обиды начнутся.
Из пачки на столе Аброр достал сигарету, взял в руки спичечный коробок. Но не закурил: дал слово Вазире в доме не курить.
— Где ваша воля, Аброр-ака? — Вазира с болью смотрела на мужа.— Вы ведь можете быть твердым как алмаз, на работе и директору не уступаете, а перед родителями гнетесь, словно ветка тала.
Аброр поморщился. Да, взглянуть со стороны — в одной руке блокнот и карандаш, в другой незажженная сигарета, на лице растерянность,— он и впрямь не мужчина с твердым характером, а... черт знает что... Хочется закурить — не смеет: обещал Вазире. Хочется сесть за стол, заняться серьезным делом, а вместо этого пойдет записывать какую-то ерунду.
— Не хочу я обижать своих стариков, Вазира. Они — гости наши, не говоря уж...— сдержанно ответил Аброр.
— Разве мы не уважаем их как гостей? А тем более как ваших родителей? Но пускай и они нас поймут... Всю суету с этим бешик-тоем они почему-то сваливают на наши головы. Нельзя же так, Аброр.
— Вазира, мы с тобой отвыкли от таких традиций и видим только их суетную сторону. Но в них есть глубокий гуманный смысл! Отец мне так хорошо это растолковал. Рациональность, рациональность... мы так прониклись этим современным понятием, что убиваем в себе живое чувство. Тут есть своего рода сверхзадача... Пойдем к ним, Вазира, ты тоже послушай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39