Начальник угрозыска знал это и сам. Не получив от Тамакаева никаких советов, он понял, что пора подключаться самому, и вызвал к себе резчика на ближайший же вечер...
Часы показывали пять, но сегодня его рабочий день должен кончиться не очень скоро— предстояло вместе с автором портрета совершить большую прогулку по городу.
Резчик пришел минута в минуту, как просил Хаиткулы. Пришел чисто выбритый, одетый с иголочки. Хаиткулы покачал головой:
— Стоило ли так наряжаться?.. Ладно, едемте! Старенький милицейский «Москвич», в котором они
начали операцию, быстро объехал значительную часть города, от поселка Комсомольск проехали до аэропорта, оттуда в Учпункт, в Хивинку... На этом маршруте резчик тщательно осматривал казавшиеся ему важным «объекты», но и его старания были напрасны.
Водитель не отрывал глаз от дороги, не показывая вида, что и он устал, как двое его пассажиров. Проездив почти до полуночи, Хаиткулы решил:
— Закругляемся. Я вас замучил. Двести километров по городу за один вечер — это уж слишком.
Ему уже надоело сидеть в машине. Впереди оставался базарчик, оттуда до дома — рукой подать. Он и решил там сойти. Шоферу приказал:
— Я через пять минут выйду, отвезешь товарища домой. Шофер молча наклонил голову: «Понял, товарищ майор».
Когда машина остановилась и Хаиткулы собрался выходить, резчик вдруг толкнул свою дверцу и бросился в темноту. Скрылся среди тех домов, гда жил Хаиткулы. Шофер смотрел на открытую дверцу, в глазах его был немой вопрос: он что, взбесился, или мы ему надоели?
— Наверняка кого-то увидел, подождем,— сделал предположение Хаиткулы и придвинулся к окну.
Шофер захлопнул переднюю дверцу и принял самостоятельное решение.
— То, что увидел он, должны видеть и мы, товарищ майор.— С этими словами он развернул машину, включил дальний свет. Сноп света выхватил из темноты забор, сарай, какие-то будки.
Они ждали. Хаиткулы не ошибся. Резчик возвращался не один, но с кем — понять было трудно: человек закрывал обеими руками лицо, ослепленное светом фар. Когда они подошли ближе, первое, что узнал Хаиткулы,— шапку с отвислыми ушами. Хотя на рисулке одно ухо было оттопырено, он узнал ее сразу. Увидев воротник — тот же самый, который изобразил резчик, и шарф, конец которого болтался сейчас на животе у пьяницы,— Хаиткулы не сомневался: пойман один из настоящих авторов трафарета «высокое напряжение».
— Это он, та самая свинья, которая заставила нас мотаться по городу.
Резчик подвел пойманного к задней дверце, около которой стоял Хаиткулы, но майор в темноте не мог разглядеть ,го лица. Он пожалел, что не захватил фонарик.
— Точно он? Не ошибаетесь?
— Я же вам говорил, мне на человека надо один раз посмотреть, чтобы на тысячу лет запомнить.
Хаиткулы уловил тошнотворный запах перегара.
— Повернитесь ко мне, пожалуйста. Кто вы? Что здесь делаете в такой поздний час в нетрезвом виде?
— Иду домой! Й-я, й-я... А ты кто? Какого черта здесь шляешься?
— Я из милиции.— Хаиткулы уже узнал этого человека.
— Мы должны будем вас задержать.
— Домой? И-и-или... куда?
— Сначала в отделение милиции, а потом посмотрим, домой или не, домой. Фамилия, гражданин?
— Т-т-товарищ... Я — Хаитбаев. Ат-ат... Атабай.
— Очень хорошо. Вот и познакомились, Атабай Хаитбаев. Мы вас долго искали, а вы, оказывается, прогуливаетесь здесь...
— Й-я, й-я... я сказал; иду к себе домой!
Сдав, пьяного дежурному и попросив наблюдать за ним — не натворил бы беды,— Хаиткулы крепко пожал руку резчику:
— Еще раз спасибо за помощь. Скоро увидимся. Шофер вас отвезет домой. Спокойной ночи!
Утром, придя на работу, Хаиткулы сразу же вызвал Ха-итбаева. Было холодно, но он открыл форточку, заварил чай и стал ждать.
Хаитбаев понятия не имел, где он находится и кто сидит перед ним. Он не помнил, ничего, что было накануне. Хаиткулы сначала объяснил все, потом вытащил из-под настольного стекла фотокопию рисунка, сделанного резчиком, положил ее на край стола:
— Вы знаете этого человека?
Хаитбаев взял снимок и положил на прежнее место:
— Не знаю.
Пока хозяин кабинета молча разливал чай в две пиалы, Хаитбаев осторожно, словно драгоценность, опять взял снимок, поднес к глазам, спросил:
— Как к вам попала моя фотография?
— Выпейте чаю...
Ему хотелось пить, он взял двумя руками пиалу, но пальцы так дрожали, что половину пиалы расплескал, пока поднес ко рту. Сделал несколько глотков.
— Почему меня привели к вам? Я что-нибудь плохое... товарищ начальник?
— У меня, как у всех, есть имя. Мне оно кажется не хуже других... Хаиткулы. Зови меня по имени. Ладно, Атабай? — Хаиткулы, усердно дуя на свой чай, снизу бросил взгляд на Хаитбаева.— Возможно, мы с тобой одногодки...
— Я с тридцать восьмого, Хаиткулы... Хаиткулы-ага,— Дряблые щеки Хаитбаева задрожали.
— Вы старше меня. Я должен звать вас «ага», а вы имеете полное право называть меня запросто — Хаиткулы.
Хаитбаев протянул двумя руками пустую пиалу, Хаиткулы налил в нее чай, а тот так и продолжал держать ее на весу: мысли его витали неизвестно где. Потом опомнился, сделал глоток.
— Вы на год больше, чем я, ели хлеб из джугары1. Мы с вами были бы благодарны, если бы джугаре поставили памятник, ведь она нас в войну спасла от голода... Не правда ли?.. Кстати, старики в городе?
— Хотите узнать, есть ли у меня родители?.. Да, у меня и отец и мать живы.
— Вы счастливый человек, Атабай!
— Зато отец и мать несчастные... Их проклятья не действуют на меня. Мне бы умереть...— У Хаитбаева выступили слезы, он побледнел, закрыл лицо шапкой.— Да, да... Чем так жить, лучше умереть.
— Того, кто делает несчастными своих родителей, и земля не принимает. Видно, родители ваши по-настоящему вас еще не проклинают, жалеют... Чем смерти себе желать, лучше позаботьтесь,, чтобы им было хорошо. Я думаю, не только они вами недовольны.
— Вы уже все знаете?
— Ничего не знаю. Я вас вижу второй раз. Мы давно начали вас разыскивать, но, кроме этого рисунка, у нас никаких сведений о вас не было.
— Как же вы узнали, что у меня нет больше семьи, моей милой супруги, детей?
— После того, как посмотрел на рисунок. Да все это написано и на вашем лице...
— На лице? — Он, захлебываясь, допил остававшийся в пиале чай.— Ничего на нем нет... Зачем вы, Хаиткулы-ага, сейчас сказали мне, что я счастливый? Зачем? Чтобы сделать меня еще несчастнее? Да?!
Хаиткулы закурил. Глубоко затягиваясь, молча смотрел на Хаитбаева,
— Не ковыряйтесь в моей душе! — взвизгнул тот.
Они оба замолчали надолго.
...Читателю трудно догадаться, почему Хаиткулы замолчал после так энергично начатой им беседы.. Автор откроет причину: в левой стороне груди майор почувствовал нестерпимую боль. Он и прежде ощущал покалывания в сердце, но сейчас это было совсем другое: как будто кто-то сжал его сердце своей ладонью и не хочет отпускать. Хаиткулы почувствовал, как тяжелеет его затылок, пот выступил на лбу. Он нашел силы загасить сигарету, забыв о Хаитбаеве, закрыл глаза. Физически состояние их сейчас было примерно одинаковым, и если бы Хаитбаев не был бы так равнодушен ко. всему окружающему, он удивился бы потерянному виду своего собеседника. Но он ничего не замечал. А Хаиткулы? Хаиткулы через несколько мучительных минут почувствовал, что,та ладонь, милостиво отпускает его сердце...
Он взял себя в руки. Посмотрел на Хаитбаева — тот как сидел, опустив голову на грудь, так и продолжал сидеть. Спокойно, Хаиткулы! Будь начеку! Здоровье тебе еще пригодится, иначе делать тебе в милиции нечего... И этого человека ты не зря сюда вызвал.
А может быть, зря? Ведь он не только растратил свое здоровье, но почти утратил человеческий облик. За бутылку водки пойдет на преступление. Чего он тут лепетал? Ему ли жаловаться на судьбу, если он сам поставил на ней крест? Ты что его жалеешь? Ты прав — он в чем-то счастливей тебя. С ним рядом находятся мать и отец, а ты рос без отца. Долг свой перед тобой мать выполнила. Но одного она не могла сделать — заменить тебе отца. А этот? Конечно, он рос счастливым. Он, которого долго носили отцовские руки, то поднимая над головой, то прижимая к груди. Отцовские руки, которых ты никогда не знал... Ты ему сказал о счастье, но он не понял. И может ли это понять конченый человек? А разве не конченый? Чем он отблагодарил отца? Мать? Он преступник перед ними, ведь он не может сделать для своих детей то, что сделали для него.
Даже если бы четверть живущих на земле людей утратили бы чувство ответственности перед другими, как этот Хаитбаев, то и другие, по их вине, потеряли бы вкус к жизни, утратили бы ее смысл. Это была бы и угроза самой жизни на земле, потому что дети перестали бы рождаться, а родившиеся не вызвали бы такой радости, какую они вызывают
сейчас. Матери бы грустили, предчувствуя их печальную участь. Прекратились бы радостные той. Планета от ужаса замедлила бы свой бег... Хаиткулы, ты не объяснишь за тридцать минут ему то, что он не понял за тридцать лет. Оставь его! Побереги свое сердце. Сегодняшний сигнал — первый, а сколько перед.тобой пройдет еще таких, как этот! Здоровья на всех не хватит. Он сам обрек себя на горе и боль. Он не возьмет на себя боли твоего сердца, а ты не сможешь нести его боль...
Постой, Хаиткулы, постой! Ты, кажется, сам себе противоречишь? Ты только что понял, что земля может остановиться, если люди начнут забывать об ответственности перед другими. А сам? Хаитбаев — не твой отец, даже не родственник, но разве перед его отцом ты не почувствуешь вины, если сын погибнет? Ваши отцы — ровесники, как и вы сами. Так что вы — почти одна семья.... Все люди — одна семья. Каждый член семьи всегда в ответе за других! Кстати, и на партийных собраниях ты любишь говорить об ответственности, много хороших слов говоришь... Что же сейчас? Он несчастный и жалкий, верно. Но проявишь равнодушие к нему — пройдешь и мимо другой несчастной судьбы. А, сами выпутаются! Выпутаются ли, если им никто не протянет руку? Нет, упадут. Упадут в яму, которую не ты вырыл, но о которой не предупредил. Опомнись! Если не можешь подать руку помощи, меняй профессию или имя, к которому все привыкли, измени; фамилию, уже знаменитую, поменяй... Решил отвернуться от него? Отворачивайся, но и от тебя кто-нибудь отвернется, и ты будешь горько жалеть об этом. Сам знаешь, как заразна болезнь равнодушия. Не она ли часто способствует тем явлениям, с которыми ты борешься? Мало ли людей, особенно молодых, которым от безразличия, эгоизма, от безответственности никто вовремя не сказал: «Остановись, что ты делаешь?!» Им, может быть, не сказал этих слов друг, сослуживец, знакомый или даже незнакомый человек, который иже способен предотвратить много необдуманных поступков? А может быть, это был ты сам?
— Да, Атабай, ты счастливый парень. Я. говорю это не для того, чтобы бередить твои раны. Я вырос без отца. Поэтому и считаю, что ты счастливей меня. Теперь мы с тобой сами отцы, сами воспитываем детей. Но когда я вспоминаю, что вырос, ни разу не произнеся слово «папа», я снова чувствую себя сиротой. Это как рана, причем кровоточащая, и ее ничем не излечить. У тебя другая рана, и для
нее, говорю тебе прямо в глаза, есть лекарство. При желании сможешь вернуть все, что потерял. Нужно только очень захотеть. Бросишь пить - будешь другим человеком. Мать, отец, жена, дети — все вернутся к тебе, им же нужна твоя любовь! Как обрадуется отец! Твоя рана,. Атабай, излечима. Поэтому я и сказал тебе, что ты счастливый человек. Только поэтому. Я тоже счастливый, но мое счастье — выщербленное с одного бока. Ты выздоровеешь, Атабай, я уверен, и пригласишь меня когда-нибудь в гости полюбоваться твоими детьми...
Хаитбаев слушал его, отвернув лицо в сторону. Когда Хаиткулы кончил, он надел шапку, все еще не глядя на майора, отозвался:
— Со мной никто так не говорил... Уже давно... С тех пор, как я стал таким. А ведь меня уважали, прислушивались и к моим словам. Знаете же, кто я по профессии? Инженер. Сам сбился с пути. Все верно говорите, Хаит-кулы-ага... Или подохну как собака под забором, или стану опять человеком... Спрашивайте обо всем, что вас интересует. — Он взял со стола снимок, стал расправлять загнувшиеся углы.
Хаиткулы же чувствовал себя неловко. Сразу перейти к делу? После такого разговора? Хотя бы паузу сделать, чтобы естественно взять другой тон... Атабай сам пришел ему на помощь:
— Вы так долго искали меня... значит, была важная причина?
— Да, Атабай Хаитбаевич... Опущу ненужные подробности. Эту фотографию инспекторы, дружинники до сих пор носят по всему городу. Оказывается, вы живете напротив нас. Сколько беспокойства...
— Я знаю, что со мной происходит. Это ужасно... Но только, думаю, сейчас произошла ошибка. От темных дел я далеко, держусь. Все-таки я с высшим образованием, я всегда встречался с культурными людьми. Они для меня что-нибудь да значили. Конечно, сейчас остались одни воспоминания. Кое-кто из старых друзей встречают меня. Стараюсь не попадаться им на глаза... Так в чем дело?
— Скажите, Атабай Хаитбаевич, чей заказ вы исполняли, когда попросили художника вырезать трафарет по рисунку, изображающему череп и кости? — Хаиткулы не отрывал взгляда от Хаитбаева.— Нас только интересует этот человек.
Хаитбаев приложил одну руку ко лбу и стал смотреть в потолок.
— Трафарет! Трафарет! Да, да, да... подождите... У пьяницы память как дырявая бочка, все из нее вытекает. Ничего не задерживается... Но случай с трафаретом остался в памяти, потому что оплаты хватило на пять дней выпивки. Сперва он дал мне тридцать рублей, говорит — премия. Потом дал еще примерно столько — для мастера. И мастер остался доволен, и заказчик. Когда трафарет был готов, бросил мне еще рублей пять-шесть за труды, но я отказался. Не. все алкаши еще совесть пропили. Совал в руку, но я не взял.
— Потом жалели, что не взяли?
— Нет, ле жалел. Даже когда все пропил...
— Удивительный случай! Видно, ему очень трафарет нужен был, если столько денег на него израсходовал!
— Наверное. Кажется, он сказал, что работает на электростанции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34