Твоя жена как в воду смотрела: ты должник, и должник прежде всего следственного отдела. Побыстрее рассчитайся с нами! — Он продолжал смеяться, довольный тем, что связал шутку с конкретным делом.
«А ведь они правы,— думал Хаиткулы,— я большой должник... Должник родителей подпаска, должник своего дела, профессии, своей совести и хлеба, который я ем. Ка-ландарову тоже задолжал — не могу назвать ему преступников, и неизвестно еще, когда смогу назвать. Я должник своей жены, которую редко балую лаской, теплым словом. Должник своей дочери, с которой не успеваю проводить времени столько, сколько требуется ребенку. Должник матери, с которой не могу посидеть рядом, чтобы спокойно поговорить о ее здоровье, о нашей семейной жизни, послушать ее рассказы о прошлом, не могу повезти ее туда, куда она давно хочет поехать,— в места ее юности. Ежедневно, ежечасно она волнуется за меня, и жизнь ее, наверно, сокращается от этого еще быстрее. Я не должник — я виновник ее печали...»
Так думал Хаиткулы и находил все больше и больше причин, чтобы объяснить. нынешнее свое состояние, вспоминал и других «кредиторов», с которыми ему все труднее расплачиваться,— это и друзья, которых он забросил, и однокашники, и педагоги, которых он больше не лоздравлял с праздниками... Горькие мысли лезли в голову!
Войдя в кабинет, он сел за стол, обхватил голову руками. К счастью, зазвонил телефон, и со всех сторон подкрадыт вавшиеся «кредиторы» разлетелись как призраки. Решив,
что звонит из Ташкента майор Мелляев, Хаиткулы схватился за трубку, как утопающий за соломинку. Оказалось, звонит из Ашхабада его прежний начальник. Они поздоровались весьма дружелюбно. Ходжа Назарович заговорил:
— Вчера министр познакомил меня с рукописью своей статьи, написанной для республиканской газеты. В ней очень много интересных фактов о времени, когда зарождалась туркменская милиция, о героизме ее создателей. Встретил я там и фамилию Мовлямбердыев. Милиционер из ваших краев. Подумал, не ваш ли родственник, и поднял ваше личное дело.. Оно вроде бы подтвердило мое предположение, но я решил, все же спросить у вас об этом, Хаиткулы Мов-лямбердыевич... Захотел заодно услышать ваш голос!
После таких слов «кредиторам» здесь вовсе нечего было делать. Настроение, поднялось, Хаиткулы ощутил прилив гордости, исчерпывающе ответил Ходже Назаровичу... Да, тот Мовлямбердыев — его дедушка. Не помнит, писал ли он об этом в автобиографии, которую прочитал Назаров, но, наверное, писал. Правда, что Мовлямбердыев вместе с другими большевиками вписал первые строки в историю туркменской, милиции. Во всех уголках их области найдутся люди, которые помнят его. Вспоминают его с любовью и аксакалы — пожилые люди. Этого Хаиткулы, конечно, не писал в автобиографии, потому что в ней полагается писать о себе, а не о дедах.
Итог этого разговора подвел Ходжа Назарович, которого короткий рассказ Хаиткулы по телефону, как он выразился, «окрылил». Все подробности он обещал довести до генерала. Прощаясь, прямо сказал Хаиткулы: он рад, что «по-, томственный милиционер» (так и выразился) работал в его отделе.
Хаиткулы поморщился от этих слов, но хорошее настроение уже не могло ничего испортить: здорово, это не забыты заслуги деда! Да и дела как будто пошли веселей! Стали поступать сведения о десятках Ханмамедовых, Джумбае-вых, Беговых и прочих, фамилии которых совпадали с фамилиями из списка лиц, вылетевших из Ташкента в тот день. Но пока все это были однофамильцы.
Уверенный, что настоящие пассажиры вот-вот должны обнаружиться, Хаиткулы с нетерпением ждал новых сообщений. В это время его вызвали в партбюро. Парторг без лишних слов вручил ему папку: «Ознакомься и выскажи мнение». Хаиткулы открыл рот, чтобы сказать: «Не до этого», но парторг опередил его:
— Вопрос принципиальный. Решается судьба члена партии...
Это другой разговор! Там, где речь идет о чьей-то судьбе, Хаиткулы не мог оставаться нейтральным. Взял папку, вернулся в кабинет, погрузился в личное дело провинившегося коммуниста. И снова его прервали: наконец один из пассажиров нашелся.— Темиров. Бойкий юноша из комсомольского актива, восторженно улыбаясь, положил перед майором бумажку:
- Вот его адрес. Он сейчас дома.— Не переставая улыбаться, парень выжидающе, смотрел на Хаиткулы.
— Большое спасибо, вы свободны! — тоже с улыбкой сказал ему Хаиткулы, и они вместе вышли из кабинета.
Дежурному шоферу он показал адрес Темирова.
- Едем скорей! Хивинка, 338.
Хивинка — это окраина города, квартал маленьких домишек... На стук никто не ответил, но дверь дома № 338 была открыта. Хаиткулы вошел.
Никто его не встречал. Он снял в прихожей ботинки, вошел в столовую. Пусто. В следующей комнате, с низкими потолками, на кровати лежал человек. Шторы на окне были раздвинуты, поэтому Хаиткулы сразу его разглядел: лицо страдальческое, голова обвязана полотенцем. Приподнявшись на локте, он показал Хаиткулы на кресло:
- Садитесь. Простите, что лежу,— ужасная мигрень. Сейчас отпустила... Но я вас не знаю.
— Я из уголовного розыска. Майор Мовлямбердыев. А вы ведь Шерип Темиров, верно?
Больной заволновался:
— Что, неужели ограбили склад?
— Нет, я ничего об этом не слыхал. Если бы .ограбили, мы бы об этом знали, Шерип-ага! Разыскиваем вас со вчерашнего дня совсем по другой причине.
— Со вчерашнего дня? Меня? Что я сделал? Да, да, сегодня, когда пошел на работу, вдруг один такой... странный, веселый прибежал, спрашивает: «Вы на днях ездили в Ташкент?» Ездил, говорю. «А когда прилетели обратно?» Сказал, когда... Мигрень разыгралась. Приходят, ничего не говорят, а только спрашивают. Теперь и вы меня со вчерашнего дня разыскиваете... Какая неразбериха!
Его надо было успокоить.
— Шерип-ага, мы вас разыскиваем, чтобы навести справку. Ищем же других людей. Возможно, они летели с вами в одном самолете...
— Ах вот оно что? — Он откинул голову на подушку.— А я-то, по правде говоря, испугался, хотя мне нечего бояться. И все же завскладом—нелегкая должность, согласитесь! Мало ли что может произойти. Сторож есть, а вот все равно, не поверите, как спать ложусь, все мысли в голове только о складе. Жена давно не дает покоя, брось ты его, говорит. А как его бросить? Привык к нему за столько лет. Думаю — уйду, и помирай Шерип-ага, делать тебе на этом свете больше нечего...
Он бы еще долго жаловался, но Хаиткулы недвусмысленно покашливал во время его монолога. Темиров замолчал.
— Извините, Шерил-ага... Из Ташкента в Чарджоу с вами летели еще четверо местных. Знакомые были среди них?
Темиров сначала весьма решительно сказал: «Нет!» — потом спохватился:
— С двумя студентами познакомился в самолете...
— Как их звали? Откуда они?
Темиров отвернулся к стене, будто на ней были написаны имена людей, интересовавших Хаиткулы. Просто он уже устал.
— Одного звали Омаркулы, другого... не помню... или Аллакулы, или Аллаберды. Или так, или так... Я с ним мало говорил.
— Городские ребята?
— Да. Один точно городской — Омаркулы. Кажется, сказал: дом наш напротив автопарка... Хорошие ребята, не из этих шалопаев, которых развелось столько.
— Напротив какого автопарка, он не сказал?
— Нет. Может быть, против таксопарка?.. Городской, по-моему, сказал, что у него дядя таксист.
Этих отрывочных сведений для Хаиткулы было достаточно.
Первая же дверь, в которую постучал майор, открылась, и на пороге стоял Омаркулы собственной персоной. Хаиткулы коротко изложил суть дела. Омаркулы рассказал:
— Последний экзамен мы сдали досрочно на целых три дня, решили пораньше вернуться домой. Договорились ехать в аэропорт: будут билеты — полетим, а не будут — поедем вечерним поездом. Билетов никаких не было, но, на наше счастье, нам продали с рук два билета. Повезло нам, быстро домой вернулись.
— Раньше этих людей видели?
— Нет, никогда.
— Обоих разглядели?
— Так они же рядом стояли.
— Попробуйте опишите их.
Омаркулы поднял вверх подбородок, уставился в потолок.
— Один — среднего роста, полноватый, старый. Другой помоложе, высокий...
— У старого в руке не было сигареты? Предполагаю, что он должен кашлять... Попробуйте вспомнить! А высокий не похож на Фантомаса? — Хаиткулы начал называть «особые приметы» преступников, из которых складывается словесный портрет.
Омаркулы поднял подбородок еще выше.
— Хм... как это все тогда было? Да, да, билеты нам продавал молодой, высокий. На голове у него была шапка, поэтому не знаю, похож, он на Фантомаса или нет... У нас были две бумажки по двадцать пять рублей, а за билеты мы им должны были тридцать два рубля. За. оба... У него не было сдачи, и он пошел к старику, размахивая нашими двадцатипятирублевками... Ага, теперь вспомнил! Когда он к старику подошел, тот закашлялся и никак не мог залезть в карман, просто бился в приступе. Я им показал на часы: мол, нас не пустят. Посадка ведь началась. Яшулы — сердитый, видимо, человек — махнул рукой в нашу сторону и что-то сказал высокому. Высокий вернулся к нам, отдал одну купюру, сказал: идите, улетайте, а то отстанете.
— На какие фамилии были выписаны билеты, не запомнил?
— Почему же? Мой на Аташгирова, а приятеля — не помню... Бегов, кажется. Ага, Бегов.
— Не боялись, что не пустят в самолет, у вас же в паспортах другие фамилии стоят?
— Немного боялись, но там, знаете, не строго. Не смотрят в паспорта. Видно и так, что мы студенты...
Хаиткулы попросил Омаркулы принести ему завтра объяснение в письменном виде и поехал в ЦПКиО, где в бывшей пожарной размещалась мастерская художественного фонда.
Его встретил худой и бледный молодой человек — руководитель мастерской. Хаиткулы вынул конверт с пачкой фотографий тех самых изображений, которыми разукрасили его двери и двери его коллег. Художник быстро перебрал всю кипу, сунул обратно в конверт, вернул Хаиткулы:
— Не наша работа.
— А как вы считаете, один человек нарисовал это или не один?
— Не знаю... Может быть, и один. Любой пацан их нарисует.
Художник не смотрел на Хаиткулы, устремив взгляд куда-то в пространство. Его нижняя губа презрительно вытянулась еще тогда, когда он рассматривал фотографии, в таком положении оставалась и сейчас: мол, говорить нам не о чем...
Нелюбезный прием возмутил Хаиткулы, но он не подал вида, а сделал другой заход:
— Рисунки могут иметь отношение к тяжкому преступлению, поэтому надо попытаться найти этих, как вы выразились, «любых пацанов».
Он снова положил конверт на стол, подвинул его к художнику. Тот был, пожалуй, не только равнодушный, но и капризный человек. То, как он снова небреяшо открыл конверт, как раскидал фотографии по столу и как разглядывал каждую из них — презрительно оттопырив нижнюю губу, поворачивая голову то налево, то направо, а вместо слов издавал нечленораздельные звуки,— должно было значить, что его не особенно-то волнуют милицейские заботы и что он даже удивлен дилетантством работника милиции, принимающего в расчет такую мелочь, как эти рисунки.
Хаиткулы весь кипел, но терпеливо ждал. «Кому только це доверяют такую ответственную работу, как руководство художественным коллективом! — сердито думал он.— За что, интересно, его назначили на эту должность: за талант руководителя или за талант художника? Что-то я не припоминаю таких картин на выставках в Чарджоу или в Ашхабаде, чтобы под ними стояло имя этого человека. Может быть, он талантливый художник и мягкий человек, который не может отказывать ни в чем другим, и потому его поставили сюда? Может...» Впрочем, этот круг вопросов сейчас выходил за рамки того дела, каким был занят майор, поэтому ему хотелось лишь одного — .разбудить в нем доброжелательность, вовлечь в поиск автора опасных художеств.
— Я очень уважаю труд живописца и жалею, что мы незнакомы, живя в одном городе,— вкрадчиво заговорил Хаиткулы.— Постараюсь устранить этот пробел и по-накомлюсь с вашими работами. Художника не каждый моет понять. Не думайте, что я из таких, я ведь тоже не-ного знаком с вашим ремеслом. Я в школе рисовал. Помню, ак писал маслом автопортрет. Любил рисовать природу,
Амударью, ее берега, заросли. Это были, как вы выражаетесь, мои темы!.. Заголовки стенных газет поручали писать только мне. Как только праздник, меня по району ищут писать лозунги. Знаете — белилами по красной ткани; Рай-комовские работники даже приносили ко мне домой материал и там ждали, пока я закончу... Мне почему-то кажется, если бы я к вам пришел не как представитель власти, а как художник-любитель, вы, наверное, по-другому приняли бы меня.
Лицо художника стало мягче. Он бережно собрал разбросанные по столу снимки и, уже по-другому рассматривая их, сказал:
— Вы бывший художник и не догадались, как сделан этот рисунок?.. По трафарету!
Хаиткулы давно догадался об этом, но ему хотелось проверить свою смекалку.
— Товарищ художник, кто может изготовить такой трафарет? Набивший в этом деле руку?.. Или любой пацан, как вы сказали?
— Любой способный пацан, товарищ милиционер. Это я хотел сказать.
Весьма наивное обращение «товарищ художник», которое употребил Хаиткулы, на глазах преобразило руководителя мастерской. От прежней сухости не осталось и следа. Он уже корил себя, что даже не поздоровался с неожиданным визитером... Поинтересовался, нельзя ли увидеть в натуре эту «наскальную живопись». Когда Хаиткулы сказал, что рисунки, кажется, уже вытравлены, он об этом пожалел. .
— Знаете, товарищ милиционер, у каждого автора, даже у автора трафарета, есть свой почерк.,. Если вы мне доверяете, оставьте один рисунок. Завтра встретимся. Или я к вам приду, или вы ко мне. Меня зовут Ярмамед...
Хаиткулы оставил ему номер своего домашнего телефона, попросил звонить в любое время. Они тепло попрощались.
С работы Хаиткулы сразу же позвонил домой, спросил, приходили ли обивщики дверей. Оказалось, приходили и быстро обили дверь новым слоем дерматина. Он позвонил подполковнику Джуманазарову: выяснилось, что и тому обновили обивку. Хаиткулы проявил упорство, разыскал мастера, обивавшего двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34