роман
ЧАРДЖОУ
Глаза у него слипались, он изо всех сил боролся со сном: знал — поездка вот-вот кончится. Он удивлялся, почему они так долго едут и почему еще не сделали того, ради чего он бросил и чабана, и кош, и вообще забыл про все на свете. Времени для этого было достаточно, но они кружили по городу, пока, видно, совсем не потеряли нужный дом. Он вдруг начал догадываться, что это делается с каким-то умыслом. И ему стало страшно, еще страшнее, чем утром. И сразу как-то по-иному он посмотрел на своих спутников: тот, который сидел рядом, такой разговорчивый сначала, а теперь мрачневший все больше и больше, перестал ему нравиться, а шофер, который не перекинулся с ними ни одним словом, показался ему знакомым. Он встречался с ним раньше. Но где? Когда?
Была глубокая ночь, редкие фонари освещали улицу, дувалы и домики, стоявшие почти вплотную к дороге. Шофер нажал на тормоза, и у него мелькнула отчаянная мысль: «Бежать!» Он кинулся наружу, не чувствуя ни холода, ни снега, бившего в лицо. Заметил калитку в ограде, бросился к ней. Машина загудела громче, едва не ударила в спину, его догнали и отшвырнули к стене домика. И снова он услышал надрывный рев мотора. Сноп света от обеих фар ослепил его, но он успел увидеть такое, что привело его в ужас: борода у шофера, вцепившегося обеими руками в баранку, съехала набок — он узнал этого человека!
Руки шарилл по земле, наткнулись на кирпичи. Он повернулся навстречу машине — шофера не увидел, перед ним была стена света. С силой швырнул в нее кирпич, услы-
шал звон разбитого стекла, замахнулся еще раз... Но в это время все — и снег, и свет, и рев мотора — надвинулось на него разом, в груди что-то треснуло, и он потерял сознание...
Свет пробился из-за неплотно сдвинутых штор и упал на широкий лоб Хаиткулы. Часто ли удается начальнику уголовного розыска насладиться утренним сном? А сегодня вокруг царит какая-то особая тишина. Тихо в доме, тихо и на улице, даже не слышно привычного лая бродячих собак и мяуканья беспризорных кошек.
Марал уже встала, но смотрела на мужа в нерешительности: будить или не будить? Надо будить! Иначе ее кто-нибудь опередит: или маленькая Солмаз проснется и обязательно растормошит отца, или эта черная змея — телефон, молчавший с вечера, зазвонит пронзительно и разбудит его раньше, чем это сделает она... Разве он имеет право спать в такое утро? Она склонилась над мужем и прижалась губами к его губам.
Хаиткулы сразу же проснулся. Решив, что жена разбудила, чтобы он ответил на телефонный звонок, попробовал вытащить руку из-под одеяла, но Марал прижалась к нему, и его обдало жаром ее тела. Он обнял, привлек ее к себе...
Хаиткулы лежал на спине с закрытыми глазами — притворился, что снова заснул,— и думал о Марал. «Наверное, есть какая-то причина для этого порыва», — пронеслось в голове... С первого же дня женитьбы, будучи необычайно преданными друг другу, они, однако, не испытывали того, что называется «неистовой страстью». Любовь их была ровной, скрытой от посторонних. В этой, сдержанности, по-видимому, были повинны их характеры, во многом очень схожие. Если в окружающей их. жизни, а чаще на телеэкране, они и видели, как другие бурно выражают свои чувства, это не коробило их, фальши в этом они не замечали, но свои, ровные, чувства ценили выше. В них им виделся залог прочности отношений, А все то печальное, что было в жизни Марал, и повседневные нелегкие служебные обязанности Хаиткулы еще больше принуждали их к сдержанности в эмоциях.
Марал никогда не слышала от мужа возвышенных слов: «душа моя», «свет мой», «не могу жить без тебя»... Да и заветное слово «любимая» он после их свадьбы произнес всего-то два-три раза. Когда его охватывал приступ нежности, он говорил только: «Моя Марал» — и слегка прижимал ее к себе. Марал тоже не баловала его ласковыми словами.
Самому же Хаиткулы достаточно было улыбки Марал, неожиданного прикосновения головы к его плечу, чтобы удостовериться в ее чувствах. Можно и без слов, по одним глазам узнать главное:
Но тоска по нежности, наверно, всегда живет в человеке, и он ищет повода, чтобы накапливаемые неделями и месяцами слова прорвались наконец сквозь барьеры. Сегодня их сломала Марал... До того как у них родилась Солмаз, Хаиткулы часто будил жену своими ласками. Когда появилась на, свет дочь, невысыпавшуюся Марал по ночам стала будить свекровь. Марал кормила Солмаз и снова засыпала, а Хаиткулы рано утром, выскользнув из-под одеяла, осторожно шел на кухню, пил чай и тихо, незаметно уходил на работу. Пока жена спала, колыбель качала его мать.
Сейчас Хаиткулы был на седьмом небе от нахлынувших чувств. Не чудо ли, что его будят поцелуем, а руки жены ласкают его, и он слышит целый поток нежных слов?.. Их отношения были сдержанными еще и потому, что в доме жила мать Хаиткулы. Как тут лишний раз полюбезничаешь с супругой — можно обидеть маму„. Хаиткулы прислушался: «Что она там лепечет? «Поздравляю, поздравляю...» С чем? Ах, да!..»
Марал отодвинулась от него, дотянулась до тумбочки, открыла дверцу.
— Теперь, мой капитан, закрой глаза и дай руки. Хаиткулы подчинился.
Открыв глаза, увидел на каждой ладони по звездочке, которые прикрепляют к погонам.
— Что это такое, моя Марал?
— Не только это, но и...— Марал показала на шкаф, дверь которого была приоткрыта.
Хаиткулы вгляделся и увидел новенький коричневый плащ. Вспомнил слова жены: «Твой плащ износился, только ты один ходишь в таком...» Он посмотрел на звездочки, на плащ, на жену, улыбнулся:
— Ничего не понимаю... Эти звездочки, этот... За что все эти награды?
Марал откинула голову назад, будто пышная копна волос перетягивала ее, звонко рассмеялась и сразу притихла, закрыла рот ладонью. Повернув голову к двери, шепотом спросила:
— Вдруг оиа все слышала?..— Помолчала немного, потом снова повернулась к мужу и тихо сказала: — Все это еще надо заслужить. Это пока аванс...
— Ну вот, а я-то думал...
— Э! Уже расстроился... Доверчивый, как ребенок, ничего не стоит обмануть.— Марал расправила пальцами складку, собравшуюся на его лбу, нежно прикоснулась к ней губа-
ми.— Ты все это давно заслужил, родной мой. Сегодня тебе исполнилось тридцать лет, ты это знаешь. Желаю тебе долгой-долгой и счастливой жизни.— Голос ее опять изменился, стал «официальным».— Пусть волосы твои никогда не седеют, пусть будет у тебя девять сыновей и девять дочерей! Желаю дослужиться до генеральского чина! Хаиткулы обнял жену:
— Вах-хей, понимаю, откуда звездочка, но им придется еще полежать, пока министр не подпишет приказ.
— Приказ уже подписан, мой единственный в мире майор!
В тон жене Хаиткулы торжественно провозгласил:
— Клянусь исполнять отныне в полтора раза больше ваших желаний! Беру дополнительное обязательство — довести число наших сыновей до четырнадцати, а дочерей — до тринадцати!..— Он помолчал и уже обычным голосом произнес: — А эти звездочки, если буду жив, меня когда-нибудь найдут...
— Да говорю же: они уже нашли тебя! Не веришь? Хаиткулы недоверчиво покачал головой.
— Вчера вечером позвонили из Ашхабада, сам Ходжа Назарович сообщил. Ты был на работе. Потом нарочно ничего не сказала... Представляешь, как мне трудно было не проговориться?
Хаиткулы отбросил одеяло, спрыгнул с кровати, обняв жену, стал кружить ее по комнате, но веселье их оборвалось, как только зазвонил телефон.
Он поднял трубку:
— Слушаю. Что-о-о?!.. Да... Понятно... Пусть заезжают за мной... Нет, нет, тоже поеду.— Лицо его помрачнело.
Марал робко спросил:
— Что случилось? Кража?
— Хуже... Человека убили.
Расстояние от милиции до их дома можно проехать за пять минут. Хаиткулы стал быстро одеваться, надел приготовленный с вечера парадный костюм. Марал отвела к бабушке вертевшуюся под ногами Солмаз, принесла из кухни пиалу с компотом.
— Не уходи голодным, я сейчас быстренько приготовлю...
Он взял пиалу, сделал пару глотков, надел свой плащ, поцеловал жену и, сказав, что позавтракает, когда вернется, выбежал из дома.
Хаиткулы сел рядом с шофером и, только после того как «уазик», объехав его дом, выскочил на центральную магистраль, пожал руки всем членам опергруппы, своим старым коллегам: эксперту Карэну Карапетяну, всегда носившему, независимо от того, холодно было или тепло, черную шапку с опущенными ушами, на плече у него висел фотоаппарат, следователю Нокерову, никогда не расстававшемуся со своим пухлым портфелем судебно-медицинскому эксперту Мыйманову, прокурору-криминалисту Марта-, росу Газгетдиновичу Тамакаеву, засыпавшему в машине сразу, как только она трогалась, и Талхату Хасянову, ближайшему своему помощнику.
Поздоровавшись с Талхатом, Хаиткулы задержал на нем взгляд: «Докладывай, что стряслось...» — и тут же обратил внимание, что помощник вырядился во все новенькое. «Уж не в один ли день мы родились?» — подумал он. Ему и в голову не пришло, что подчиненные иногда помнят о торжественных датах в жизни начальников. Он привык видеть Талхата всегда в одной и той же одежде, поэтому удивился, увидев его таким щеголем: японская куртка, немного великоватая ему,— в таких обычно ходят чарджоуские журналисты,— новенькие черные ботинки, джинсы... Решив сделать приятное Талхату, толкнул дружески в плечо, улыбнулся:
— Поздравляю, носи на здоровье! Стал совсем красавец... Талхат смутился, но, внимание капитана его обрадовало.
Скованность его как рукой сняло.
— Спасибо, товарищ капитан! — Талхату показалось, что он сказал это слишком громко, но его голос никто, кроме Хаиткулы, не услышал. Талхат совсем успокоился и стал докладывать: — Преступление совершено в районе Учпункта, возле овощного склада. Полчаса назад сторож склада прибежал домой к участковому и сказал, что обнаружил труп. Участковый позвонил нам...
Пересказав свой разговор с участковым, Талхат добавил, что он его предупредил, чтобы никого не подпускал к месту происшествия.
«В сторожке должен быть телефон. Почему сторож не позвонил оттуда, а пошел к участковому? — подумал Хаиткулы.— Жаль, много времени потеряно...» За окном мель-
кали дома, деревья, прохожие, но, погруженный в свои мысли, начальник уголовного розыска ничего не замечал.
— Покеров! — Хаиткулы не отрывал глаз от заснеженной дороги.— Нокеров, на старый снег лег свежий. Как думаешь, найдем следы?
Вместо следователя Нокерова ему ответил криминалист Тамакаев:
— Следы никогда не теряются, хорошо запомните это. Сейчас в этом убедимся.
Он привычным движением приподнял шляпу, как человек, приступающий к важному делу, снял с колен чемоданчик.
Недалеко от областной больницы, там, где кончаются жилые строения, машина повернула налево. Теперь они ехали по дороге, с правой стороны которой был пустырь, а слева — высокие дувалы, за которыми ютились старые домишки. Впереди показалось красное кирпичное здание складов... Шофер спросил, куда ехать дальше,
— Где-то здесь, рядом со складами...— Талхат сказал это неуверенно, поверх головы шофера пытаясь разглядеть местность.
— Ну и сыщики вы! — раздался укоризненный голос Мартироса Газгетдиновича.— Сколько лет работаете, а ведете себя черт знает как, будто новички. Поезжай прямо. Видишь впереди деревья? Столбы идут к ним,— значит, там телефон... в сторожке. Туда и надо ехать.
Талхату уже несколько раз приходилось работать с прокурором-криминалистом, но он все никак не мог привыкнуть к его брюзжанью, упрекам, к его желанию командовать. Странно, как он мог слышать разговор в машине, если все время храпел? Один этот храп раздражал Талхата, и если ему когда-нибудь доводилось сидеть напротив Тама-каева, то потом у него целый день болели шейные позвонки — оттого, что сидел, отвернув лицо от криминалиста... Хаиткулы же относился к нему иначе, прощал все его недостатки. Тамакаев был хороший криминалист, работавший практически без ошибок, и советы его Хаиткулы очень ценил. И его нисколько не смущало то, что внешне Тамакаев выглядел белой вороной, никто не ходил так, как он,— в шляпе, в длинном сером старомодном пальто, в сапогах с высокими голенищами, какие носили, наверное, только в двадцатые годы.
Снег, покрывший пустырь, был чистым, свежим. Лишь кое-где виднелись следы пробегавших здесь кошек и собак.И только когда поравнялись со складами, стоявшими поодаль от дороги, справа увидели человеческие следы. Если бы сейчас светило солнце, их можно было бы принять за тень от проводов.
Хаиткулы, сидевший на переднем сиденье, заметил их раньше, чем другие, подумал: «Следы сторожа». Когда подъехали ближе, по следам увидел: сначала человек прошел в одну сторону, потом в другую.... Но было похоже, что следы оставил не один человек, а двое...
Капитан изложил свои соображения Тамакаеву, тот согласился с ним:
— Двое. Надо измерить и обследовать эти отпечатки... Участники опергруппы скоро убедились, что Тамакаев безошибочно определил место преступления — оно совершено именно за деревьями, между складами, забором и домиком в глубине тупика. Они сошли возле тамдыра и кучи сухих стеблей хлопчатника, приготовленных для растопки.
Подошли поближе к дому с тремя окнами. Рядом с ним — калитка в глинобитной стене. Трудно было поверить, что человек, который лежал, вытянувшись и прислонясь плечами к стене, мертв. Четыре ряда свежих следов тянулись от него в направлении прибывшей машины, а затем дугой уходили в сторону складов. Неподалеку стояли участковый милиционер и еще один, очень тепло одетый человек — сторож.
Тамакаев вместе с медэкспертом Мыймановым вдоль стены направился к убитому.
Карэн Карапетян приготовил аппарат для съемки и теперь стоял в ожидании указаний следователя. Нокеров вынул блокнот, стал что-то рисовать и записывать в нем, потом распорядился:
— Карэн, приступай! Сначала ориентировочный, потом обзорный, потом узловой... ну и детали тоже понадобятся. Хаиткулы Мовлямбердыевич, осмотрите, пожалуйста, следы.
Хаиткулы и Талхат склонились над следами.
— Правый говорит о том, что этот человек хромой. Одет был в галоши или обувь с галошами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34